Книга А.А. Лазаревой «Толкование сновидений в народной культуре» посвящена анализу фольклорных рассказов о вещих сновидениях. Автор ставит целью выявить интерпретационные модели, лежащие в основе текстов–пересказов вещих снов, и факторы, влияющие на осмысление сюжета сна.

Исследование А.А. Лазаревой отличается от целого ряда публикаций о снах в народной культуре и фольклоре, вышедших в свет в последние десятилетия (число книг и статей исчисляется десятками, укажем лишь некоторые, например [5; 6; 3; 4; 11; 1]), тем, что автор предлагает комплексный текстологический анализ нарративов о снах, направленный на выявление отраженных в них моделей интерпретации приснившихся «сюжетов». Автор ставит под сомнение тезис о том, что толкование каждого индивидуального сновидения может быть произвольным: хотя интерпретатор и обладает высокой степенью свободы, толкования всегда подчинены определенной логике. Особое внимание обращается на оценочный компонент, который ярко выражен в изучаемых текстах, что свидетельствует о важном месте данного жанра в аксиологической системе традиционной культуры. Предметом анализа становятся как общие места в фольклорных рассказах, так и индивидуальные особенности каждого из текстов. Такой подход значим не только для анализа отдельного жанра фольклорной прозы, но и для развития текстологии фольклора в целом.

Материалом для исследования послужили тексты, записанные автором во время полевых исследований 2012–2018 гг. в Полтавской области Украины. Помимо собственных записей, при работе над книгой автором учтены тексты, записанные другими исследователями в 11 областях Украины, 17 областях и краях Российской Федерации и в 5 областях Республики Беларусь. Это позволяет (на фоне локальной специфики текстов) выявить общие для восточнославянской культуры закономерности формирования рассказов о вещих снах.

В книге рассмотрена история изучения народной традиции толкования сновидений, начиная с первых записей «народных сонников» (конец XIX в.) и заканчивая современными исследованиями снотолкований и рассказов о сновидениях (с. 9–16). Автор замечает, что малоизученными остаются проблема прагматики рассказов о вещих сновидениях и вопрос о том, как представления о правилах толкования снов реализуются в личном нарративе, содержащем индивидуальные образы и смыслы.

Глава «Семиотизация образа действительности в сновидениях» посвящена мифологизации пространства в народных толкованиях снов. В главе «Фольклорная модель и личные нарративы: типичное в оригинальных сюжетах сновидений» объектом анализа становятся соматические метафоры (толкования метаморфоз тела сновидца), а в главе «Толкование эмоций и ощущений сновидца» анализируются толкования эмоций и физических ощущений, испытанных сновидцем, и показана зависимость интерпретации сна (буквальной либо противоположной) от оценки эмоциональной реакции сновидца на приснившийся сюжет.

Глава «Сюжеты сновидений и мифологические рассказы: поиск общих мотивов и повествовательных схем» выявляет общие интерпретационные и текстопорождающие модели для обеих групп текстов. Отметим, что А.А. Лазарева проявила в данном случае нетривиальный подход к материалу, избрав объектом анализа тексты, где в качестве «базовых» персонажей выступают не люди (живые или умершие), а животные, которые часто становятся персонажами быличек. В данном контексте возникает вопрос: обусловлено ли сходство сюжетов сновидений с быличками тем, что подобные образы людям снятся, либо же тем, что носители традиции склонны при описании сна использовать существующие в культуре нарративные схемы. В перспективе именно такой подход мог бы быть интересен при изучении нарративных стратегий, использующихся для передачи фольклорной сновидческой информации.

Нарративы о вещих снах, рассмотренные автором, показывают, что символика образов, значимых для сюжета сна, не всегда может быть истолкована при помощи так называемых устных сонников (реестров, бытующих как в виде списков, так и в виде общего знания о снотолкованиях), построенных по принципу «Х означает Y». Гораздо большую роль играют увиденные во сне искажения (трансформации) привычных для сновидца объектов окружающего мира и предметов (изменение привычного ландшафта, разрушение дома, утрата частей тела и т.п.) или испытанные во время сна ощущения (усталость от подъема на гору, эмоции, звуки, запахи, вкус). В связи с этим вполне обоснованным следует признать вывод автора о том, что рассказы о сбывшихся сновидениях «следует анализировать в широком культурном контексте, сопоставляя их не только с формулами “устного сонника”, но и с нарративными схемами иных жанров несказочной прозы, сказочными мотивами, обрядами, приметами, загадками, паремиями» (с. 182–183). Анализ рассказов о сновидениях в предложенном ключе позволяет освоить «грамматику» языка пророческих снов. Добавим, что перспективным может быть в дальнейшем сопоставление повествовательных схем пророческих снов (например, о начале или окончании войны) со структурой и образностью народных видений, приуроченных к этим событиям и зафиксированных в устной и письменной форме – в этом случае жанр сновидения и жанр видения оказываются чрезвычайно схожи представленным в них визуальным рядом.

Наиболее интересным для исследователя образов и символов традиционной культуры является указатель мотивов пророческих сновидений (с. 187–231), в котором представлены инвариантные структуры, обладающие устойчивой семантикой (автор определяет любые повторяющиеся элементы структуры рассказа о сновидении, получающие сходное по своей логике толкование, как интерпретационные модели, что является синонимом к термину инвариант, а по сути соответствует мотиву, понимаемому как значимая структурная единица сюжета любого нарратива). В указателе представлены краткие описания интерпретационных моделей, лежащих в основе записанных за последнее столетие фольклорных нарративов о сбывшихся снах.

Основой указателя являются восемь групп, которые, по мысли автора, охватывают основные сюжеты и мотивы вещих снов: А – внешний вид и атрибуты сновидца (персонажей); В – действия сновидца (персонажей); С – эмоции сновидца; D – ощущения сновидца; Е – вербальные образы (высказывания, мысли, надписи, диалоги); F – объекты (свойства и метаморфозы); G – количество объектов (персонажей, действий); H – пространство (метаморфозы, перемещения).

Характеризуя круг персонажей, значимых для вещего сна, автор выделяет следующие позиции: S – сновидец, R – реальный человек (кто-то знакомый сновидцу), U – умерший человек, N – «некто» (незнакомый персонаж или персонаж, личность которого не имеет значения) (с. 187). На наш взгляд, этот перечень можно дополнить еще одной позицией R/N – персонаж, изначально «не распознанный», но «узнанный» в процессе трансляции сна рассказчиком, когда он проясняет его содержание для слушателей и для себя самого (ср. традиционную для быличек и легенд пару двойников: старичок или нищий – Бог или святой).

Рассмотрим подробнее некоторые мотивы и интерпретационные модели.

А.1.2. R выглядит меньше своего нормального размера (роста) – у R происходит что-то плохое. Привлекает внимание зафиксированный в украинской традиции вариант, согласно которому R выглядит ребенком – R умер. Помимо идеи «ущерба для сновидца», заключенной в этой модели, здесь, на наш взгляд, можно усмотреть символику завершения круга жизни (человек рождается/приходит из небытия маленьким и таким же уходит в иной мир).

Среди мотивов группы В (действия сновидца и персонажей) наиболее значимыми в символическом плане оказываются векторность перемещения (персонаж удаляется, уезжает, пропадает из виду и т.п.), локусы, где происходит действие (персонаж переходит через мост), и предметы, с которыми взаимодействует персонаж (строит здание без окон и дверей, лодку; покупает машину без окон). Перечисленные действия и предметы сходны со «смертными» символами языка народной культуры, которые традиционно воплощаются в обрядовом фольклоре (причитания, песни).

Отметим разнообразные реализации мотива В.2.2.1 – животное нападет на человека (с. 206), в них можно усмотреть сходство символики сновидений с символами из других областей народной культуры (укажем некоторые соответствия, расширяющие фактическую базу рецензируемого издания).

Интерпретационная модель – В.2.2.1.1 «волк откусил S руку – S вышла замуж» (орловск.) – коррелирует с эротической символикой укуса в народной культуре славян (ср. волк, кусающий или грызущий добычу, как символ совершенного полового акта – в народных анекдотах и шуточных песнях, см. [2. С. 363]). Другой инвариант – В.2.2.1.2 «шмель укусил S и улетел – парень ухаживал за S, а потом оставил ее с ребенком» (белгородск.) соотносится с толкованием сна о пчелином укусе среди белорусов Витебщины и Могилевщины: такой сон предвещал молодой женщине беременность; в украинских и белорусских свадебных песнях укус шершня символизирует дефлорацию невесты [2. С. 363].

Любопытны различные толкования одного и то же увиденного во сне образа, зафиксированные в одной и той же локальной традиции. Так, на Житомирщине укус собаки может интерпретироваться как сватовство жениха (В.2.2.1.1) или как конфликт с соседями (В.2.2.1.3). В первом случае толкование может быть связано с традиционно символическим восприятием укуса как коитуса (ср. [2. С. 363]), во втором толковании превалирует бытовая символика («собака» – плохой сосед, ср. также «собачиться» в значении «ругаться, ссориться»).

Некоторые интерпретационные модели обнаруживают связь с обрядовыми практиками. Так, среди вариантов мотива В.2.2.3 (на персонажа падает/налетает некий объект) обнаруживается записанное на Харьковщине толкование: «пшеница сыпется на S – деда S убили» (с. 207). Символика этого сновидения, как кажется, напрямую связана с известным всем восточным славянам ритуальным осыпанием зерном покойника, всех присутствующих, лавки, на которой стоял гроб, дома (внутри и снаружи), порога, дороги до могилы [10. С. 583].

В группе F наиболее символически нагруженными (что ожидаемо) являются дом и дерево; в большинстве случаев они выступают символическим заместителей человека, а их трансформации универсально трактуются как знаки смерти и болезни или наоборот, рождения и «прибавления» (с. 216–219).

В группе G (количество объектов, персонажей, действий) внимание привлекает модель G.1.1.2.1 – «несколько объектов по очереди разрушаются – вскоре в определенной последовательности умирает такое же количество людей» (житомирск., полтавск.) (с. 223). Показательно, что в качестве предметов, разрушение которых сулит смерть, называются печь и горшок, традиционно символизирующие человека в славянских загадках, паремиях, легендах (см. [8. С. 526–527; 7. С. 32–34; 9. С. 39–40]).

Даже на примере анализа лишь некоторых рассмотренных интерпретационных моделей, собранных в указателе, становится очевидно, насколько ценным является этот классифицированный материал для сравнительных изысканий в области фольклора и традиционной духовной культуры. Книга А.А. Лазаревой, посвященная механизмам толкования сновидений, открывает новые возможности для изучения этого жанра фольклорной несказочной прозы не только в структурном, но и в ареалогическом и сравнительно-типологическом аспектах.