<h3 id="text_content_item_1">1. <strong>Какие принципиальные изменения происходят в мировой теоретической социологии.</strong></h3>

Обсуждение вынесенных на «Круглый стол» вопросов начал <strong>Ж.Т. Тощенко.</strong> Среди принципиальных изменений в мировой и российской теоретической социологии на первое место он поставил рост популярности конструктивистской парадигмы, социологического реализма (общество – человек) и социологического номинализма (человек – общество).Конструктивизм преодолевает крайности реалистов и номиналистов, пытается соединить анализ объективных условий и субъективных факторов, макро-, мезо- и микромира, активной деятельностной природы человека.

Ж. Тощенко выделил из наиболее действенных теоретических концепций социологии<em> концепцию глобализации.</em> Она содержит много верных суждений и выводов, однако имеет ограничения: а) глобализация нередко приобретает характер «американизации» или «вестернизации», объявляя стандарты развития в американском и/или западноевропейском обществе единственно приемлемыми всеми без исключения; б) требования глобализации распространяют на духовную жизнь, сферы культуры и образования, что противоречит национальным, региональным, анклавным особенностям; в) отвергается значение и необходимость защиты национальной культуры как якобы покушение на демократию, свободу и права человека, обязательные для всех. Эти позиции – источник противостояния политике Запада во многих странах, которые выбрали путь самостоятельного развития.

В ряд современных теоретических концепций выступающий поставил далее <em>концепцию устойчивого развития,</em> рекомендуемую как перспективу человеческой цивилизации на базе соблюдения некого баланса между решением социальных, экономических проблем и сохранением природной среды, когда «удовлетворение потребностей настоящего времени не подрывает способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности». Формулировка «устойчивое развитие» широко используется в научной литературе. Не отрицая её позитивную сторону, докладчик выдвинул ряд соображений: а) смысл «устойчивого развития» при переводе на русский язык формулы <em>sustainable</em><em> </em><em>development</em> передан неточно; б) позитивные качества этой концепции абсолютизируются; в) сегодня 53 государства мира, по данным Всемирного банка, переживают стагнацию и рецессию, что позволяет говорить о такой модальности развития как общество травмы; г) это понятие нередко примитивизируется: устойчивое развитие города, села, региона невозможно в стране без устойчивого развития.

<em>К</em><em>онцепции модернизации, инновационного развития, цифровизации и др. </em>отражают важные, но отдельные стороны развития общества. Издержками таких концепций в России стали: а) отсутствие комплексности, увязки, согласованности, заложенных в основанные на них программы и планы развития; б) отказ государственной бюрократии выполнять решения о внедрении стратегического планирования; в) игнорирование социальной и гуманитарной составляющей.

Увлечение <em>постмодернизмом</em> (и постпостмодернизмом) не дало результатов, более того, породило ситуацию неопределенности, произвольного толкования сущности явлений и смысла процессов. В определенной степени такой подход приемлем в искусстве и литературе; в науке он неприменим из-за требования иметь хотя бы относительный консенсус, особенно если речь идет о потребностях практики.

Российским обществом и российской наукой ряд концепций отвергнуты – конец истории, транзитология, исчезновение классов, конец идеологии – или потребовали коренного пересмотра – нация-государство, общество потребления. В отечественной социологии появились идеи, обладающие эвристическим потенциалом в теоретическом осмыслении меняющейся действительности. В рамках мир-системного анализа актуальны взаимоотношения «Север-Юг», в рамках системного подхода – гуманистический поворот в социологии, в рамках конструктивизма – проблемы глокализации, кардинальные изменения в культуре, функционирование общества травмы, появление новых классов и социальных общностей, рост конфликтности на почве национальных и конфессиональных отношений, приграничья.

<strong>Н.Е. Покровский</strong> предложил свое в<em>ú</em>дение «ландшафта» мировой социологии, выдвинув гипотезу/предположение, что 2000-е гг. ознаменовались распространением варианта т.н. «левой» социологии как доминанты смены социально-научной парадигмы в целом.

Глобализация сделала реальными слом границ между странами и регионами, интенсивное движение капитала по миру, трудовую миграцию, инфокоммуникационную прозрачность прежде изолированных анклавов. При этом главенствующее значение приобрел процесс корпоративизации социальных институтов и подчинил их рыночной логике выгодоизвлечения. Основным инструментом корпоративизации стал менеджериализм, направленный на удержание власти корпораций. «Революция менеджеров», о которой давно говорили социологи, стала всеобщим фактом. Указанный процесс охватил экономические институты общества, сферы политики, культуры, в том числе и университеты, в которых как раз представлена современная социологическая наука.

Социология в ее научном варианте становится несколько неудобной и невостребованной в силу своей независимости, критичности, объективности. Она не совпадает с менеджериализмом по многим идейным основаниям. Между ними возникло противоречие и даже противостояние. В США, в еще сравнительно недавно цитадели социологии, социология, в каком-то смысле, перешла на периферию интересов университетского менеджмента и даже студенческих масс.

Возникает ситуация своего рода конфронтации между корпусом социальных наук и прессингом менеджериализма. Притом именно по социологии наносится основной удар, ибо эта наука по своей природе «расколдовывает мир» (Макс Вебер) и вскрывает смысл и содержание современной ситуации, расстановку сил и игру общественных интересов – от неё мало что скрыто в современном обществе, а это и опасно, и неудобно, и вообще, как считают многие, «лучше без социологии». На выбор менеджериализм предложил социологии два варианта ухода с арены: либо мимикрировать в прикладные и инструментальные дисциплины, либо трансформироваться в безграничное и чисто фантазийное конструирование социальной реальности с ее субкультурной замкнутостью и групповой идентичностью.

Таковы были предложенные условия договора самоликвидации социологии. И этот договор по принципу воленс-ноленс стал реализовываться в обоих вариантах. Но далеко не все социологи, включая американские университеты, согласились с таким положением дел. Возникли и созрели гроздья гнева против корпоративистского вмешательства в дела науки, поставившее социологию на грань выживания. Средство противостояния этому давлению было обнаружено в марксизме с его основополагающим тезисом о миссии общественной науки преобразовывать мир, не только его изучая, но, главным образом, институционально переделывая. Вследствие этого в 2000-е гг. развернулся процесс политизации социологии, отстаивавшей свое право на существование через противостояние корпоративному миру.

Сложилась ситуация масштабного скрыто-открытого социального конфликта в поле науки. Марксизм и «левый поворот» постепенно стали мейнстримом американских и западноевропейских социологов. Быть немарксистом, быть чистой воды «научником», «позитивистом» в духе Мертона и Парсонса стало неприличным и даже небезопасным, ибо это грозило быть не понятым, стигматизированным и даже исторгнутым из сообщества.

Состояние открытого противоборства повлекло за собой смену парадигмы, смену языка. Возникла теория т.н. «глобальной социологии», которая ставит во главу угла политизированную повестку дня, посаженную на такие концепты, как «постколониализм», «неравенство», «глобальный Север», «глобальный Юг», «доминирование западной социологии», «доминирование английского языка» и многое другое. Если суммировать, то с известной долей условности можно констатировать, что социология перешла (переходит?) в формат мягкого политического движения под знаменем марксизма. Конкретно это проявляется в том числе в провозглашении всех региональных («индигенных») социологий, вне зависимости от их научного вклада в общий корпус социологического знания, рядоположенными социологии, развиваемой в ведущих университетах «глобального Севера». Борьба за социальную справедливость стала повсеместным лейтмотивом социологического дискурса, а партисипаторные качественные методы (со)участия в общественных движениях возобладали над всеми другими. Этот тренд получил широкое распространение и институализированное оформление, он отличается радикальной политической ангажированностью, а научность, объективность, рациональность исследований уводятся на второй план. (На этом тренде первым сфокусировал свое внимание Петр Штомка (P. Sztompka. Ten theses on the status of sociology in an unequal world // Global dialogue. Madrid, 2011. Vol. 2, N 2. Его поддержал Н.Е.Покровский: N. Pokrovsky.‘Patient Denied Hospitalization’ or, ‘In Defenсe of Sociology’/ Global Dialogue. Volume 2, Issue 2, 2011).

Разумеется, социология была и остается разнообразной. В данном случае речь идет о доминирующем тренде, о <em>мейн стриме,</em> что и стало предметом нашего обсуждения. Как пример Н.Е. Покровский привел повестки дня пленарных заседаний Всемирного социологического конгресса в Торонто (2019), программы и повестки Европейских социологических конгрессов, программы учебных курсов по общей и теоретической социологии в западных университетах, журнальные публикации, трактующие «левую» социологию как не требующую ни объяснений, ни доказательств. Она носится в воздухе университетов, она в значительной мере вошла в моду со всеми вытекающими последствиями.

Анализ программ по теоретической и общей социологии ряда университетов с выборкой по континентам и регионам мира показал, что лидирующие позиции «левая» социология занимает, как ни странно, в США и Европе, тогда как университеты развивающихся стран тяготеют к классической традиции. Казалось бы, в развивающихся странах должны в первую очередь поднять знамя борьбы за освобождение социологии от засилья глобального Севера. Но этого не происходит. Глобальная социология со своей апелляцией к униженным и оскорбленным в остальном мире, как представляется, используется не столько для защиты интересов самих униженных и оскорбленных на глубоком Юге, сколько как средство противостояния корпоративизации университетов на Севере. Мы видим своего рода мобилизацию внешних сил Юга для решения внутренних проблем Севера. В этом нет признаков некоего мирового заговора одних против других. Это динамическая композиция современных процессов в сфере социологии.

В итоге, можно утверждать, что общее состояние поля социологии в современном мире таково: оно густо засеяно левыми политизированными идеями, отодвигающими на второй план собственно научные основания и мотивации социологических исследований. Во главу угла ставятся задачи борьбы за справедливость во всем мире. Важно подчеркнуть: именно <em>борьбы, </em>что весьма характерно для современной социологии глобализированного мира.

<strong>А.Б. Гофман</strong> свое понимание ситуации выстроил вокруг «внутренних» и «внешних» факторов развития современной социологической теории, известных как дилемма теоретико-методологических позиций «интернализма» и «экстернализма». Согласно первой, развитие науки определяется главным образом <em>внутренней логикой научного познания</em>, факторами, коренящимися внутри процесса познания. Согласно другой точке зрения<em>, </em>детерминанты развития науки находятся<em> вне</em> <em>ее самой</em>, являются «внешними» по отношению к ней: политическая власть, политические и моральные движения, религия, экономика, психологические особенности и ценностные ориентации творцов науки и т.д.

В действительности речь идет о псевдодилемме. Очевидно, имеют место комбинации и взаимодействия факторов «внутренних» и «внешних». Соответственно, изучение развития науки состоит в исследованиях этих комбинаций и взаимодействий, не в редукции одной группы к другой, в отрицании или недооценке одной из них.

В социологической теории, точнее, социальной метафизике, часто выдающей себя за теорию, в последние десятилетия мы наблюдаем тенденцию<strong> </strong><em>существенного преобладания «экстернализма» над интернализмом,</em><strong> </strong>как осознанное, преднамеренное, так и неосознанное, непреднамеренное, как явное и неявное. На стороне «экстернализма» перевес, если иметь в виду модные, популярные направления и тенденции. Значение, приписываемое «внешним» факторам, усиливается, а «внутренним» – уменьшается. «Внешнее» относится к социологии как дисциплине, в том смысле, что возрастает роль внешних по отношению к социологии как науке моделей и объяснений: все большее значение в ее развитии придается вненаучным факторам.

В первом случае речь идет о проникновении в социологию понятий и подходов из таких дисциплин, как постмодернистская философия, лингвистика, литературная критика, политическая философия и т.п.; во втором – искусство, беллетристика, политический и моральный активизм, мода и т.д. Во втором случае мы наблюдаем редукцию внутринаучных аспектов социологического знания к социальным, политическим и прочим детерминантам: власть, сила, морально-политические добродетели (или то, что за них выдается) и т.п. Часто редукционизм воспроизводит идеи, которые когда-то назывались «вульгарным социологизмом».

В последние годы социология, вероятно, больше, чем другие социальные и гуманитарные науки, оказывалась под мощным воздействие таких движений, как постмодернизм, феминизм, постколониализм, ЛГБТ-движение, БЛМ, «новая этика», «культура отмены», экологизм, антикапитализм, антилиберализм, антиглобализм и т.п. Часто эти движения интегрируются со старыми, более или менее радикальными движениями левого и правого толка.

Хорошо это или плохо для социологического знания, постижения социальной реальности, наконец, «улучшения» этой последней? Мне ближе вариант ответа «плохо»: в основе отмеченной тенденции лежит обесценивание научного знания как такового и социологического, в частности. Это обесценивание носит программный характер в работах ряда современных теоретиков. Мы наблюдаем постоянные и далеко не всегда справедливые обвинения науки, и социологии в частности, во многих прегрешениях, констатации ее несостоятельности, ее теперешнего или предстоящего «конца» и т.п. Отсюда постоянное обращение к иным формам знания и дисциплинам: искусству, публицистике, литературной критике и т.д., что порождает огромное количество всякого рода бессмыслиц, пустословия, банальности, откровенного бреда: все это научному сообществу и широкой публике выдается за новейшие творческие достижения. Нередко за социологическую теорию выдаются социальная метафизика, политическая и моральная философия. Не хочу сказать, что эти области знания менее важны, чем социология, но выдавать их за социологию вредно для всех.

Мы часто утверждаем, что разрыв между теоретической и эмпирической социологией препятствует плодотворному развитию социологического знания. Но, учитывая, в каком печальном состоянии находится теоретическая социология, отмеченный разрыв, на мой взгляд, можно рассматривать скорее, как <em>благо</em><strong> </strong>для этого развития: слишком часто теория в ее нынешнем виде в лучшем случае бесполезна.

<strong>Л.Г. Титаренко</strong> отметила, что на «глобальном» уровне социологические подходы и доминирующие парадигмы второй половины ХХ в. не пользуются широкой поддержкой даже в странах социологического мейнстрима, где они были когда-то возникли. Это верно в отношении структурного функционализма, интегралистских теорий, созданных в 1980-е гг. Отказ от этих макротеорий повлиял на снижение престижа социологии в мире; упал ее статус как важной социальной науки, способной дать обоснованный социальный прогноз, снизился интерес к социологии как профессии. Одновременно растет интерес к социальным движениям – на когнитивном и деятельностном уровнях. Социальный активизм вытесняет академические подходы во многих странах мира. Важной чертой современной социологии стало снижение интереса к универсальным макротеориям, отказ от поиска законов функционирования и развития общества. Социология распадается на специальные направления, которые за пределами социологии стали модой, например, в американской социологии – движение BLM. Политической модой в социологии объясняется ставшая популярной тематика гражданства, национальных меньшинств, миграции. Современные теоретики работают в рамках частных проблем, отдельных социальных институтов, получают в этих областях результаты (например, в экономической социологии, культуральной социологии), но из этих работ не складывается картина глобальной социологии.

Нет общего подхода в разработке новых социологических направлений и теорий. Некоторые новации (социобиология, нейросоциология) многими особенно западными авторами оцениваются как натурализация социологии, угроза потери ею своей дисциплинарности, как позитивистский в целом тренд в ее развитии. Неоднозначно оценивается междисциплинарность: одни социологи ее приветствуют, другие рассматривают как «растворение» социологии в смежных дисциплинах.

Что касается национальных социологий в странах, не относящихся к Западу (т.е. Глобальному Северу), имеет место их рост, но эти<em> социологии не объединены даже в региональные кластеры,</em> способствуя фрагментации социологии в мире. Разделительные линии глобальной социологии углубляются по линиям Восток-Запад, Север-Юг. Постколониальная социология рефлексирует фрагментарность современного социума и отход от моделей глобализации, так популярных в конце прошлого века.

Нельзя не отметить, что, в отличие от структурно-функциональных теорий, неомарксизм, по крайней мере, заметен и поныне. Активно работают критические западные авторы (третье поколение Франкфуртской школы, другие критики капитализма левого толка). Они ищут новые пути противостояния капитализму, большинство – вне связей с аутентичным марксизмом. Это объяснимо, т.к. никто не рассматривает в настоящую эпоху пролетариат как драйвер радикальных реформ и изменений капитализма. Поэтому другие западные теоретики высказывают мнения (известные со времен Д. Белла), что нынешние «марксисты» – это постмарксисты, которые сохранили только критику капитализма, но не ключевые идеи Маркса.

<strong>Н.В. Романовский</strong><strong> </strong>поддержал мысль, что наиболее общую характеристику ситуации с мировой социологией передает термин <em>кризис</em>. О нем пишут на Западе в применении к социологии, к социальной науке и теории в целом, к университетам, в журналистике, к сферам общественной жизни.

Ситуация кризиса говорит о том, что ждет социологию впереди - новый этап её истории, научная революция – в терминах Т. Куна. Переломные эпохи в обществе сопровождаются глубокими сдвигами в научной – в нашем случае социальной и социологической – теории как каркасе науки. Социологию ждет именно это.

<strong>В.В. Щербина</strong><strong> </strong>выразил согласие с теми, кто говорил о том, что: а) социология (в первую очередь западная) сегодня действительно переживает кризис; б) этот кризис связан с фактической утратой представлений о социальности, как особой реальности. Именно это, по его мнению, лишило социологию статуса полноценной социальной науки, изучающей объективные социальные процессы, протекающие в разнотипных социальных общностях.

Он выразил убежденность в продуктивности для социологии только тех объяснительных схем, которые Мертон (в отличии от т.н. общих теорий) именовал теориями среднего уровня, а отечественные социологи (Тощенко, Бабосов и др.) именовали специальными или частными социологическими теориями. Такие теории: а) всегда привязаны к определенному типу социальных общностей (целевых, территориальных и др.); б) формируются на основе обобщения итогов эмпирических исследований и наблюдений этих социальных образований; в) используют представления об устойчивых зависимостях, фиксируемых в привязке к некой заданной ситуации; г) убедительно объясняют логику протекающих процессов; д) позволяют прогнозировать логику протекания социальных процессов; е) создают возможность применения положений социологии в социальной практике. По его мнению, развитие социологической теории – длительный и поэтапный процесс, который строится не на отбрасывании прошлых теоретических схем. При этом ориентация социологической теории на задачи социальной практики (если таковая действительно сохранилась) ставит перед социологами вопрос о поиске объективных критериев позитивности осуществляемых социальных изменений. Таким критерием сегодня остается вопрос о том, как содержание, объем и темпы социальных изменений влияют на способность социальных образований выживать и оказываться конкурентоспособными в динамичной внешней среде. Попытки найти выход из этих противоречий без помощи социальной науки обречены на неудачу.

<h3 id="text_content_item_33"><strong>2. О теоретической социологии в России сегодня</strong><strong>.</strong></h3>

О теоретической социологии в России сегодня<strong> </strong>ряд<strong> </strong>важных положений сформулировал<strong> </strong>Ж.Т.<strong> </strong>Тощенко во вступительном слове. 1. В 2000-е гг. в нашей социологии растет число исследований и публикаций прикладного характера, но меньше стало попыток теоретизировать на основе получаемых исследователями данных. В рамках экономической, политической социологии, социологии культуры, молодежи и т.п. разрабатывались предметные теоретические положения в применении к объектам исследования, но они имели ограниченный диапазон, осмысляли одну сферу деятельности и жизни людей; общие теоретические вопросы анализировались мимоходом или частично. 2. Теоретическую мысль во многом питают эмпирические исследования, давая обобщающие выводы для теоретического осмысления состояния общества и перспектив его развития. У нас огромные массивы данных изучены пока в самом первом приближении, в основном лежат на малообеспеченном хранении. 3. Перспективы есть: наша теоретическая мысль в социологии должна сосредоточиться на вопросах, которые вышли на первое место практически во всех странах мира, на тех, которые волнуют и беспокоят людей и от которых зависят стабильность и успешное прогрессивное развитие: социальная справедливость, социально-экономическое и социально-политическое равенство, социальное согласие и взаимопонимание. Подобные идеи коренятся в исторических культурных контекстах России, в свое время они вошли в мировую социологию в форме (возникших параллельно модернизации по Парсонсу-Мертону) амитологии, альтруизма П.А. Сорокина. Для отечественной современности такая ориентация знаменательна, полагает Ж.Т. Тощенко: по данным ряда исследований, справедливость выходит на первый план как насущная потребность россиян, залог их соответствующего отношения к изменениям в обществе, (не)желания доверять общественным институтам. Ряд исследователей, исходя из того, что стремление к справедливости приобрело устойчивый характер, предлагают сделать его идеологическим ориентиром новой России.

<strong>В.В. Козловский</strong> заострил внимание на «догоняющей модели» развития современной российской социологии. Наше общество из постсоветской фазы трансформации по модели догоняющей модернизации перешло в стадию проектирования новой конфигурации социально-экономических основ, социальной стратификации, культурного пространства. Современное мироустройство свидетельствует о новой цивилизационной динамике мира, включая российское общество. Мир стремительно меняется (климат, новые технологии, виртуализация, милитаризация, эпидемии и т.д.). Российское общество не исключение. Все это требует адекватного своевременного ответа, на что сегодня социальные науки малоспособны.

Правда, в российской социологии возникали авторские концепции (социология жизни, концепция служебно-домашней цивилизации и др.), но их эвристический потенциал еще не раскрыт.<em> </em>Довлеет и тот<em> </em>факт, что российская социология долгое время осваивала достижения западной социальной теоретической мысли, когда переводились и публиковались труды зарубежных ученых, использовались их методологические и теоретические ресурсы. Импорт зарубежных социологических теорий укладывался в традицию доминировавшего в советский период марксизма и аргументировался в постсоветское время достоинствами мультипарадигмальности, опытом методологии эмпирических исследований. Своеобразие российского общества ускользало в таких конструкциях и находило слабое концептуальное отражение.

Широкая сеть эмпирических исследований российского общества разной тематики в государственных и частных научных центрах обеспечила приток обширных массивов данных, отражающих социально-структурные перемены, динамику общественного мнения, особенности регионального развития, изменения в повседневной жизни и т.д. Но заметно отставание в теоретических концептуализациях этих данных, в понимании тенденций перемен и формировании современной общественной фигурации в России. Одна из перспектив развития социологии современной России состоит в социологически ориентированном цивилизационном анализе развития российского общества в мировом контексте¹.

Цивилизационное развитие² современного российского общества в социологических штудиях остается на периферии интересов, поскольку считается, что это смещает фокус в сторону внесоциологических дисциплинарных траекторий. В крайнем случае, можно поместить эту тематику в рамки междисциплинарных исследований. В зарубежной литературе цивилизационный подход разворачивается в нескольких направлениях (Арнасон, Эйзенштадт и др.). Можно упрекнуть сторонников продвижения цивилизационного анализа в российской социологии в следовании зарубежной традиции. Однако разработка и применение цивилизационного подхода в социологии означает создание собственного концептуального аппарата фиксации, обозначения, объяснения, интерпретации большого массива о сопряжениях социальной структуры и культуры, институтов и агентных структур (индивидов, групп, сообществ), разных капиталов в изменчивом социокультурном пространстве российских территорий. Оптика этого подхода может посодействовать российской социологии в осмыслении разворачивающихся в стране перемен.

<strong>С.Г. Кирдина-Чэндлер</strong> осветила две грани понимания процессов в отечественной теоретической социологии. Первая связана с эффектами глобализации: любая национальная социология не может не быть глобальной, не учитывать роль связей национального и глобального, регионального и глобального, вплоть до индивидуального и глобального в анализе социальных процессов. Явная эта связь или неявная, она имеет место и пронизывает национальную социальную ткань. Глобальная обусловленность порождает ряд эффектов, связанных с адаптацией национальных социологий, включая российскую, к глобальному миру. (1) Имеет место «положительная адаптация», содействующая развитию социологии: овладение новыми, продвинутыми и строгими, по сравнению с российскими, стандартами организации и проведения социологических исследований, более глубокая научная рефлексия национальных и общемировых тенденций в ходе сопоставлений. (2) Стремление стать частью мировой (часто понимаемой как западная) социологии подталкивает исследователей к изучению тем, которые такой социологии интересны, поскольку включение в мировую социологию означает и публикацию в зарубежных журналах.

В современных условиях противостояния России со стороны западных стран это означает интерес к исследованиям наших ученых, которые вписываются в концепцию западных представлений о России. Темы, вскрываемые в рамках таких представлений о российских проблемах: непотизм, недоверие населения к власти, национальные конфликты и т.п., – будут с большей вероятностью приняты к публикации. Анализ цитируемых статей российских авторов на английском языке подтверждает интерес к проблематике подобного рода. Исследования, где рассматриваются механизмы развития самого российского общества, менее интересны. Следствием глобализации в данном случае становится деформация исследовательского поля в пользу исследований, укрепляющих отрицательный имидж России в глазах мировых акторов, в том числе научных. «Негативная адаптация» поддерживается, как ни парадоксально, введённой в России оценкой научного труда: публикации в журналах, индексируемых в международных базах, где доминируют западные подходы. Таким путём «догнать и перегнать» западную социологию нам вряд ли удастся. В этих условиях глобальной контекстности перспективной видится активизация нашей деятельности по взаимодействию со странами мира за пределами западного мейнстрима, что характерно для внешнеполитической повестки нашей страны. Почему бы социологам не следовать этому пути? Здесь мы можем найти баланс между «позитивной» и «негативной» адаптацией, способствуя развитию российской социологии.

Вторая тема, связанная с первой, возможно, более важна в практическом плане, – маркировка и представление результатов наших исследований, написание социологических текстов. То, как мы представляем наши тексты, на каком языке, каким словарем – не менее значимо, чем содержание. Цифровая реальность усиливает значение этой работы. Культура социальных сетей, в частности, показывает роль того, <em>КАК</em> артикулировано то или иное высказывание, насколько ярко, убедительно и кратко. И здесь надо учитывать глобальный контекст, поскольку мы все чаще пишем и по-английски если не статьи, то аннотации к ним.

<strong>В.А. Шилова</strong><strong> </strong>считает важным не отрывать проблематику нашей теоретической социологии от развития российского общества, от его социальных недугов, которые отразились на отечественной социологии и будут влиять на ее развитие. У<em> современных управленческих государственных элит, – </em>подчеркнула она, – <em>отсутствует запрос на теоретическое фундаментальное социологическое знание </em>по многим причинам, ключевые из которых привычка использовать социологию как «обслуживающую» практику легитимации власти и принимаемых решений. Отсюда недофинансирование фундаментальных исследований.

Кризис российского общества 1990-х гг. нанес огромный урон отечественной социологии. Произошел сбой в воспроизводстве кадров, нет научной когорты, которая бы сменила уходящее поколение теоретиков пятидесятников-шестидесятников. Нарушены механизмы преемственности научного знания, особенно теоретического, развития научных школ. Научная работа становится фрагментарной, теряя канву смыслов. Негативный эффект нанесла реформа Российской академии наук, университетов: в погоне за публикационной активностью теряются истинные принципы научной работы.

<strong>Н.В. Романовский</strong> отметил, что российские социологи в своей большей части не подались на посулы авантюристов от публичной социологии, постмодернизма, серии модных течений. Но равнение на «модерн» по парсоновской «Системе современных обществ» в соросовском изложении остается. Признание на Западе их краха осталось без последствий. Недооцениваются влияния признанных теоретиков социологии Бека, Бурдье, Гидденса, Кастельса и т.д., о чем говорил выше Покровский, которые опирались на марксизм; не интериоризированы достижения феноменологической социологии; не поняты позиции постколониальной социологии и т. д.

Ряд наших социологов-теоретиков выступали – начиная с советского времени и выступают сейчас – с идеями, сопоставимыми с тем, чем живет сегодня условная глобальная социология. Мы лишь не осуществляем нужный в науке маркетинг прорывных идей, – эти технологии следует осваивать. Плохо обстоит дело с предельной бедностью эмпирической базы исследований на фоне огромных массивов собранной нашими флагманами социологии в лице ВЦИОМа, ФОМа. Левада-Центра, институтов РАН, охватывающих страну региональных социологических центров, коммерческих центров информации. Она собрана, но проанализирована лишь в первом приближении. Теоретического осмысливания таких баз данных незаметно.

<p>Ситуация неоднозначна, но представляется преодолимой. Российским социологам целесообразно видеть перспективу перемен в социологии, в её теоретических основах, равняться на неё. Здесь главное – убеждать общество в том, что наука не только обеспечит страну технологиями, но и станет путеводителем в будущее для общества.</p>

Для России важны социологическая теория, её вызовы и решения, поиск путей в будущее. Предложения, затрагивающие общие и частные аспекты этих поисков, известны. Такая ситуация не только обещает новое, но и обязывает его приближать. Реализация сырьевых, промышленных и инфраструктурных проектов, сопровождающие их перемены на пространствах Востока России настоятельно требуют анализа сопутствующих цивилизационных, социальных, культурных преобразований и проблем Общие контуры предстоящих поисков уже сейчас предвидит социология. Такие работы социологов как труд Н.И. Лапина о модернизации России и ее регионов неизбежно лягут в основу социально-культурного обеспечения «поворота на Восток» и «социального поворота» в стране.

По плечу ли эта задача современной российской социологии? Не вижу причин не ответить на этот вопрос положительно. Следует «лишь» не ждать ответов от некой «передовой» социальной мысли «цивилизованного» мира. Там социальная мысль в кризисе. И мы в особом положении лишь постольку, поскольку не делаем практических шагов к выходу из незавидной ситуации. Мы опоздали с признанием этого факта и соответствующими действиями. А они возможны при определенных усилиях ныне действующих поколений российских социологов.

<strong>Л.Г. Титаренко </strong>отметила в своем выступлении тот факт, что в зарубежной западной социологии бытует в последнее время русофобия. Многие годы после распада СССР ряд социологов в Украине, Молдове, Беларуси пытались развивать схему постколониализма как ведущую для своих социологий (получая гранты с Запада). Куда это привело, теперь известно. А что это добавило в теоретическом плане? Ничего. И в российской социологии у некоторых авторов было желание рассматривать постсоветскую российскую социологию как постколониальную. Надо разобраться – чьей социологической колонией была советская социология? Вероятно, те, кто полагает, что все достойное внимания в советской и российской социологии создано под влиянием Запада, считают советскую социологию производной от западной, интеллектуально зависимой от нее. Трудно с этим согласиться. Одни авторы, в советское время не согласные с такой оценкой, сейчас ее открыто высказывают, тем самым перечеркивая советское социологическое наследие как «пережиток» интеллектуального колониализма. Может быть, есть смысл российским теоретикам переосмыслить и свое наследие, и пути развития России, чтобы найти альтернативу, которая пусть и не признана глобальной социологией как «мировое достояние», но станет вполне функциональной для интерпретации и объяснения российской цивилизации?

По поводу постколониальной социологии <strong>Н.В. Романовский</strong> отметил, что стремление некоторых отечественных социологов связывать СССР с империализмом и колониализмом для него неожиданно. Зарубежные сторонники этой теории, труды которых попадали в поле внимания и на страницы журнала «Социологические исследования», рассматривают колониализм как порождение капитализма и империализма. Эксплуатация, насильственная экспроприация, рабство и расизм, неприменимы к реалиям истории России тем более СССР. Влиятельный в «левой», неомарксистской постколониальной социологии Дж. Го (J. Go), ряд статей которого опубликованы в «Cоцисе» (см. № 6, 2021; №4, 2019), настоятельно проводит идеи пересмотра прежних представлений о модерне, глобализации, базовых чертах наиболее влиятельных социологических теорий. Скорее всего, то, о чем говорила Г. Титаренко результат действий в рамках гибридной войны (реализуемой через каналы Сороса и университеты Турции с их и планами расширения тюркоязычного мира).

<h3 id="text_content_item_51"><strong>3. Преподавание теоретической социологии.</strong></h3>

Преподавание теоретической социологии как показатель<strong> </strong>общего тренда развития социологии отражает ряд трудностей этой сферы нашей науки.<strong> Н.Е. Покровский</strong> отметил, в частности, что в университетах США, сравнительно недавно цитадели социологии, в 2000-е гг. стали «сливаться и поглощаться» социологические факультеты – формально по причине невостребованности студентами. Чистая социология <em>per</em><em> </em><em>se</em> растворяется и теряет самостоятельность. Она не слишком интересует ни менеджмент университетов, ни массы студентов. Таков, на его взгляд, социальный фон современной социологии США, Западной Европы, и отчасти России.

Группа коллег Н.Е. Покровского проанализировала программы по социологии ряда университетов с выборкой по континентам и регионам мира. Выяснилось, что лидирующие позиции публичная социология занимает в США и Европе, университеты стран третьего мира тяготеют к классической традиции. Казалось бы, там должны поднять знамя борьбы за освобождение социологии от засилья глобального Севера. Но этого не происходит. Глобальная социология с апелляцией к интересам униженных и оскорбленных в остальном мире используется не столько для защиты интересов униженных и оскорбленных, сколько для противостояния корпоративизации университетов «Севера».

<strong>Н.В. Романовский</strong> заметил, что с начала 2000-х гг. мы констатируем снижение теоретической подготовки и требований к научной продукции в нашей стране – от научно-учебных работ до диссертаций. Современная социологическая теория несовместима с компетентностно-рыночным подходом. Объем её в учебных курсах минимален. В реальной обстановке профессорам и преподавателям следует убеждать общество, наших студентов, в том, что наука не только обеспечит страну технологиями, ресурсами и т.п., но и станет путеводителем в будущее для её общества. Мы можем формировать общественное мнение, убеждая наши аудитории, в важности социальной теории. Стране, пытающейся динамично идти вперед, к чему стремится в последние годы Россия, не перестало делать это без опоры, в частности, на передовую социальную науку (науку об обществе), которую следует должным образом организовать и ориентировать.

<strong> В.И. Залунин</strong> привел в своем выступлении две иллюстрации теоретизирования в учебном процессе. Первая касается определения предмета социологии. На занятии приводятся определения (1–3) предмета социологии: 1. Общество в его субъектном измерении, социальная жизнь людей, социальные отношения − как отношения между субъектами по поводу воспроизводства их самих и условий их жизни с точки зрения положения, статуса, равенства, справедливости, солидарности; 2. Формы совместной жизни и деятельности людей, социальные явления и процессы с точки зрения их места и роли в интеграции (солидарности) и дезинтеграции общества как целостной системы; 3. Общие формы и принципы социальных взаимодействия в их конкретном проявлении на основе широкого привлечения эмпирических данных.

Затем, обобщив их, приводится авторское определение (подводя студентов к его (не-)приятию) <em>определение предмета социологии</em>: 4. <em>Наука о закономерностях становления, развития и взаимодействия социальных систем (от личности - до общества в целом) в их объективном и субъективном измерении, методах исследования и технологиях оптимизации и управления ими.</em><em> </em>Предложенное (небесспорное) видение предмета социологии позволяет предложить новые подходы к структурированию социологического знания.

<strong>У.Г. Николаева </strong>обратила внимание на существенное усложнение в современной социологи представлений о социально-исторической динамике общества, на необходимость отражения новых подходов в работе со студентами. Линейные схемы уступают место многофакторным моделям социальной эволюции, по-новому концептуализируется проблема неравномерности развития, социальной и экономической отсталости, подчеркивается значение не только прогрессивных, но и дисфункциональных факторов, противоречивого сочетания новейших тенденций и «архаических» пластов социо-исторической памяти.

Прошлое не аннигилируется историей, а переходит в своего рода историческое «бессознательное», перемещается в некий «депозитарии», откуда время от времени, по определенной социальной логике, извлекается и имплантируется в актуально-настоящее. Мы имеем дело с турбулентной динамикой социокультурных и экономических систем, когда прошлое присутствует в виде не только отдельных традиций и ритуалов, но целых социальных комплексов, что осознается не всегда даже специалистами. Это подводит к теме архаики и ее присутствия, функционирования, развития в наши дни. Многовековая архаика заявляет о себе здесь и сейчас.

Понятия «архаика», «архаизмы», «архаизация» первоначально использовались в искусствознании и обозначали использование устаревших художественных элементов, форм языка, мотивов. Лишь в последнее время (в том числе благодаря усилиям докладчика) эти понятия стали применяться для характеристики возвратно-регрессивных тенденций в развитии обществ. Однако неожиданная популярность термина «архаизация» обернулась выходом за рамки научного использования, появлением массы обыденных смыслов. «Архаикой» стали называть и коррупцию, и увлечение магией, и страх перед вакцинацией в условиях пандемии, и отрицание науки, и празднование советских праздников и др. Эти разноплановые явления и процессы иллюстрируют различную «ретроудаленность» и возвратно-поступательные тренды общественного развития, создающие сложную картину социума. Необходимы научная концептуализация, теоретическое осмысление этих феноменов, связанных, как представляется, в первую очередь с реанимацией «домодерных» (дорыночных, докапиталистических) социально-экономических отношений, социокультурных институтов и способов миропонимания. При этом «премодерность» исторически и типологически предельно разнообразна, поэтому объединение дорыночных (домодерных) обществ под единой шапкой понятия «традиционные общества» представляется малопродуктивным (о чем писали Л. Морган, К. Маркс, Б. Малиновский, К. Поланьи, Ю.И. Семенов и многие другие обществоведы, историки, антропологи). Наиболее глубокий научных анализ ранней истории человечества (включая процесс антропосоциогенеза) и дорыночных обществ представлен в работах крупнейшего российского историка Ю.И. Семенова, на которые необходимо опираться при анализе современных процессов архаизации общества.

«Архаизация» в современном обществе, как представляется, обнаруживается в следующих формах: реанимация докапиталистических социально-экономических отношений (рэкет, рейдерство, внеэкономическое принуждение, коррупция, блат, непотизм, бюрократизация, элементы неополитаризма и др.); распространение «силовых» практик социального взаимодействия и решения социальных конфликтов, расширение зоны внеправового регулирования, снижение значения формального и расширение влияния «неформального» права; «корпоративизизация» общества, снижение социальной мобильности, возникновение элементов полуфеодальной сословности; возрождение дорациональных форм общественного сознания, десциентизация и ремифологизация культуры. Объяснение «архаических» явлений должно опираться на фундамент исторической социологии, экономической антропологии, теорий дорыночныой экономики, мир-системного анализа, концепций «периферийного» капитализма, теорий «множественной» модернизации.

Социально-исторический анализ сквозь увеличительное стекло указанных выше подходов позволяет формировать у студентов значительно более глубокое и многогранное видение социальной реальности, в которой ультрасовременные формы жизни (цифровизация, технологизация, роботизация, виртуализация) соседствуют и вступают в симбиозы, в гибридные соединения с давно пройденными, досовременными, архаичными социальными моделями.

<strong>А.А. Овсянников </strong>резко поставил вопрос в своем выступлении о важности наполнения преподавания социологии российскими социальными практиками и проблемами. В российских учебниках социологии отечественная практика занимает не более 7–8% объёма. Учебники для российских университетов, а России в них нет; они могут концентрироваться на пересказах западной социологии, не имеющей отношения к российским практикам. Мы, как и в СССР времен истмата, попали в когнитивную петлю: теоретическая социология без эмпирии стала бессмыслицей, а эмпирическая социология без внятной теоретической рефлексии стала слепой спекулятивной деятельностью. Интерпретация зарубежных социологических теорий, в определённой мере, оправдана и правильна. Но есть пределы. Эти пределы определяются научной критикой, которая в нашей социологии, похоже, отсутствует вовсе.

В итоге российский студент охотно говорит о проблемах Техаса или о положении арабов во Франции, американском солдате и польском эмигранте, современной аномии и «сложном обществе» на примере американского чернокожего мира. Но ничего путного не скажет о положении дел в Бурятии или на Алтае, о российской армии.

И еще: отечественная социология не должна игнорировать русофобию, насаждаемую западным истэблишментом везде, где возможно.

<em>Стенограмму круглого стало подготовила В.А. Шилова; текст статьи – Н.В. Романовский.</em>