Везде
Польный гетман литовский Григорий Огинский и царь Петр I в конце 1708 – первой половине 1709 годов
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Польный гетман литовский Григорий Огинский и царь Петр I в конце 1708 – первой половине 1709 годов
Аннотация
Код статьи
S0869544X0014062-1-1
DOI
10.31857/S0869544X0014062-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Кочегаров Кирилл Александрович 
ORCID: 0000-0002-9877-7381
Должность: старший научный сотрудник
Аффилиация: Институт славяноведения РАН
Адрес: Москва, 119334, Россия, Москва, Ленинский проспект, 32а
Выпуск
Номер 2
Страницы
56-79
Аннотация

Статья посвящена связям между одним из лидеров так называемых литовских республиканцев – польного литовского гетмана Григория Огинского и царского правительства в один из самых сложных для России периодов Северной войны (от начала похода Карла XII на восток до кануна Полтавской битвы). Военно-политическая активность Г. Огинского и его постоянные контакты с русской стороной стали теми факторами, которые, с одной стороны, воспрепятствовали проникновению на Волынь и Правобережную Украину отрядов шведского союзника Станислава Лещинского, с другой – обеспечили более тесное взаимодействие с Россией коронных войск Сандомирской конфедерации под предводительством великого гетмана А. Сенявского.

 

Ключевые слова
Г.А. Огинский, Петр I, литовские республиканцы, Россия, Речь Посполитая, русско-польские отношения
Классификатор
Получено
29.03.2021
Дата публикации
31.03.2021
Всего подписок
6
Всего просмотров
119
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Северная война 1700–1721 гг. стала переломной эпохой для русского-польских отношений, когда равновесие, зафиксированное договором о Вечном мире 1686 г., сменилось ощутимым превосходством нарождавшейся Российской империи над Речью Посполитой. Характерным индикатором этого стало появление в польско-литовском государстве магнатских группировок, которые связывали с Россией свои долгосрочные политические интересы. Пионерами здесь стали вельможи Великого княжества Литовского, контакты которых с русским государством традиционно были более активными [1. С. 134–147]. Катализатором этих контактов стал разгоревшийся в конце XVII в. гражданский конфликт между так называемыми литовскими республиканцами (Радзивиллы, Вишневецкие, Огинские и др.) и группировкой Сапег, выразившийся в том числе в битве под Олькениками (ноябрь 1700 г.). Проигравшие битву Сапеги стали искать поддержки у Швеции, с которой в начале того же года начал войну союзник Петра Великого, король Польши и курфюрст Саксонии Август II. Республиканцы по понятным причинам обратились к России. На первый план в этих отношениях выдвинулся один из их лидеров – Григорий Антоний Огинский, с 1698 г. жмудский староста (одна из наиболее значимых сенаторских должностей), а впоследствии польный гетман литовский (с 1703 г.) [2. S. 603–607]. Он сопровождал короля Августа во время свидания с царем Петром в Биржах в феврале 1701 г., в ходе которого русская сторона обратила на него внимание как на одного из возможных союзников в борьбе со шведами в Литве. И действительно, в конце того же года, после того как переговоры Сапег и Огинского окончились неудачей, его отряды начали активные действия против шведских войск, а сам он заключил предварительное соглашение о совместных действиях с Россией, получив царское жалованье. В 1702 г. при активном участии Огинского соглашение было дополнено московским договором России с литовскими республиканцами о военной поддержке последних со стороны царя. В помощь жмудскому старосте были направлены два стрелецких полка. В конце 1703 г. республиканцы во главе с Огинским и великим литовским гетманом М.С. Вишневецким заключили с царем новый договор о финансовой и военной поддержке. Современный польский исследователь Я. Бурдович-Новицкий справедливо утверждает, что «в политическом измерении республиканцы стали первой русской партией в Польше» [3. S. 310–342, 385–390, 441–446].
2 В 1704 г. Россия и Речь Посполитая заключили Нарвский договор о союзе против Швеции. Однако еще за несколько месяцев до его подписания, в Варшаве, при поддержке вступивших в страну шведов, образовалась конфедерация, объявившая о детронизации Августа. В 1705 г. конфедераты избрали «своего» короля – Станислава Лещинского и заключили союз со Швецией. Сторонники Августа в 1704 г. образовали Сандомирскую конфедерацию. В 1706 г. шведы вторглись в Саксонию, заставив Августа II заключить Альтранштадтский договор, по которому он отрекался от польской короны и разрывал союз с Петром. Сандомиряне отказались подчиниться Станиславу и шведам, сохранив приверженность союзу с Россией.
3 В 1704 г. положение литовских республиканцев было тяжелым, они вынуждены были отступать перед шведскими и сапежинскими войсками. Г.А. Огинский специально приезжал в лагерь к царю под Нарву, чтобы просить его о введении русских войск в Литву. Получив в помощь отряд полковника Г. Пфлюга, Вишневецкий и Огинский смогли в конце 1704 г. очистить Жмудь от сапежинских и шведских войск [4. Т. 3. С. 223–224, 709–710]. В ходе летней кампании 1705 г. Огинский прикладывал усилия по обеспечению провиантом войск Б.П. Шереметева [4. Т. 3. С. 831]. В феврале 1706 г. Петр указывал ему продолжать поставки провианта и обеспечить безопасность пути отхода русских войск из Гродно [4. Т. 4. [Вып. 1]. С. 51, 62]. В том же году войску Огинского была передана 1 тыс. фузей [4. Т. 5. С. 369].
4 Огинский был первым из союзников Петра в Речи Посполитой, к которому царь обратился после получения известия об отречении Августа II, призывая его прибыть в Жолкву на военный совет [4. Т. 4. [Вып. 1]. С. 484–485]. После перехода на сторону шведов великого литовского гетмана М.С. Вишневецкого (1707 г.) положение Огинского как союзника царя в Литве и его связи с русским двором только укрепились. Так, искать соглашения с Вишневецким о возвращении его на сторону царя действовавший в Литве русский военачальник Р.Х. Боур должен был «с согласия» и по совету Огинского [4. Т. 5. С. 342–343].
5 В начале 1707 г. царь указал выплатить Огинскому 3 тыс. руб. жалования с обещанием, «что и впредь его царское величество не оставит» [4. T. 5. С. 443, 444]. Всего в 1707 г. Огинский получил от русской стороны 7 тыс. руб. [4. Т. 8. Вып. 2. С. 808–809]. Весной 1707 г. в Вильно в помощь Огинскому были направлены драгуны под командованием полковника Ивана Горбова. Ему предписывалось, соединившись с гетманом, «обще над противными поляками поступать с совету Огинского». Аналогичные распоряжения получил Р.Х. Боур [4. Т. 5. С. 253]. Указы эти были результатом присланных к Петру от Огинского соответствующих статей, содержавших также просьбы о денежных суммах для литовского войска. На последнее прошение Петр, впрочем, ответил отказом в связи с тем, что посланная ранее союзникам в Польше царская казна была захвачена перешедшим на сторону шведов литовским генералом К. Сеницким, который заперся в Быхове [4. Т. 5. С. 256–258] (cм. также [4. Т. 6. С. 267–270]). После взятия Быхова Огинскому, который участвовал в переговорах о сдаче крепости, велено было передать часть пленных для комплектования его собственных войск [4. Т. 5. С. 335–337, 744–746; Т. 6. С. 236–239].
6 После того как в июле 1707 г. на Люблинской раде было провозглашено бескоролевье, Огинский направил Петру пункты, в которых просил, чтобы «староства, державы и экономии волные были на пропытание войска Великого княжества Литовского». Сообщая, что собирает утвержденное Люблинской радой семитысячное войско, Огинский просил прекратить «выбирать провиант» в Литве, тем более в имениях самого жмудского старосты и его сторонников, а также вывести оттуда часть русского войска. Краткие резолюции Петра содержали расплывчатое обещание отозвать в будущем из Литвы часть войск и издать универсал, запрещающий сбор денег и провианта сверх установленных норм [4. Т. 6. С. 114–115]. С конца 1707 г. при поддержке русской стороны Огинский приступил к комплектованию литовского войска [4. Т. 6. С. 114, 460]. В мае 1708 г. он послал комиссаров к руководителю посольских дел Г.И. Головкину, которые доставили «от него, Огинского, подлинную присягу его и всего войска Литовского за руками», а также компут (роспись войск), включавший 50 хоругвей. Комиссарам было вручено 10 тыс. руб. [4. Т. 7. Вып. 2. С. 789].
7 Военное сотрудничество Огинского с русской стороной осложнилось из-за масштабных реквизиций и грабежей русских войск в Литве. В направленном министрам в январе 1708 г. послании Огинский жаловался на разорения его имений и имений союзников гетмана. Попытки жалоб к командирам находившихся в Литве отрядов не имели успеха – А.Д. Меншиков, Б.П. Шереметев, Н.И. Репнин и другие отделывались обещаниями разобраться либо вовсе переадресовывали жалобу к другому военачальнику [5. 1708 г. Д. 11. Л. 3–4об.].
8 Летом 1708 г. отряды Огинского действовали в районе верховьев Днепра и Левобережной Украины, однако в процессе сотрудничества с русской стороной вновь возникли сложности. Гетман жаловался царю на враждебность украинских казаков, в том числе по отношению к жене, которую Огинский выслал на Украину ради безопасности, а также на А.Д. Меншикова, по приказу которого у литовского гетмана переманивали солдат в русские подразделения. В связи с этим Огинский решил уйти за Днепр и двигаться на Волынь [5. 1708 г. Д. 11. Л. 33–35].
9 В 1708 г. Карл XII начал свою русскую кампанию, которая должна была привести к разгрому основных сил армии Петра I в генеральном сражении. Шведский король планировал наступать на Россию через земли Великого княжества Литовского, а против войск Сандомирской конфедерации, располагавшихся в Малой Польше, должен был действовать со своими отрядами Станислав Лещинский с приданым ему корпусом шведского генерала Э. Крассау. Предусматривалось, что они разобьют сандомирян и соединятся с Карлом XII на Левобережной Украине. Однако эти планы оказались нереальными, в том числе в результате поражения в битве при Конецполе (21 ноября н. ст. 1708 г.) сторонника Лещинского, киевского воеводы Ю. Потоцкого, от отрядов сандомирян под предводительством литовского подскарбия Л. Потея и Я.З. Рыбиньского. Силы Крассау и Лещинского оказались слишком слабыми, чтобы противодействовать отрядам Сандомирской конфедерации, особенно после направления весной 1709 г. на Правобережную Украину и Волынь российских подкреплений. В итоге дальше Львова они не продвинулись, а сама кампания в этом регионе свелась к ряду локальных военных столкновений, главным образом между литовскими сторонниками и противниками Карла XII 1.
1. Кампании конца 1708 – первой половины 1709 г. на территории восточных воеводств Речи Посполитой и сопутствовавшим ей обстоятельствам посвящена достаточно обширная литература [6. S. 43–81; 7. S. 332–339; 8. С. 72–99; 9. C. 63–76 (статья снабжена картой); 10. C. 249–270 (та же статья по-русски [11. С. 439–455]); 12. S. 657–687]. Отдельное исследование посвящено Конецпольской битве [13]. Д. Витько осталась неизвестной работа М. Нагельского, а Т. Цесельскому – обе предыдущие работы.
10 Несмотря на обилие литературы2, контакты Огинского с царским двором в конце 1708 – первой половине 1709 г. остаются не исследованными, хотя в российских архивах сохранилась обширная корреспонденция жмудского старосты с царем и его министрами3. Ее анализ позволяет пролить свет не только на военно-политические связи Огинского с царским двором, но и охарактеризовать те ожидания и расчеты в отношении России, которые были свойственны группировке жмудского старосты в один из самых сложных для Петра Великого периодов Северной войны.
2. Помимо вышеназванных работ следует отметить книгу А.С. Каминьского, специально посвященную отношениям России и Сандомирских конфедератов, на страницах которой, тем не менее, о контактах царского правительства и Огинского не говорится практически ничего [14. S. 141–144].

3. В ходе подготовке статьи автор опирался в первую очередь на подлинные письма Огинского; сохранившиеся переводы приводятся в скобках после оригинальных цитат; в случае отсутствия перевода он выполнен автором статьи; ссылки на листы дел охватывают поэтому, как правило, и текст оригинала, и текст перевода.
11 Для координации действий с Петром I, по крайней мере с начала 1709 г., при царской ставке находился резидент Огинского, некий Станевич, однако большой роли он не играл 4. Это подтверждается тем, что, начиная с января, жмудский староста чуть ли не еженедельно высылал письма к царю и его министрам, а его специальные посланцы выезжали в расположение русских войск практически ежемесячно.
4. О Станевиче как резиденте Огинского при царском дворе говорится в письмах жмудского старосты к министрам в феврале – марте 1709 г. [5. 1709 г. Д. 15. Л. 32, 35об.] (cм. также [6. S. 51]).
12 С ноября 1708 г. Огинский находился в Бродах, передислоцировавшись к началу 1709 г. на восток от Полонного. По оценкам белорусского исследователя Д. Витько, в его распоряжении находилось 1,5–2 тыс. чел. [9. С. 65]. Сам гетман, как это будет видно в дальнейшем, указывал примерно такую же численность своих войск. Получив сведения о победе при Лесной, Огинский в ноябре 1708 г. писал царским министрам, что «столь веселая ведомость наполнила сердца всех доброжелаемых его величеству». «Давно я о той погибели Левенгоуптовой пророчествовал», – с удовлетворением писал жмудский староста, считая, что тем самым «правая рука помощная королю швецкому упала». Огинский сообщал, что имел стычку с отрядами Я.К. Сапеги, бобруйского старосты и великого гетмана литовского с номинации С. Лещинского, и уверял, что, если бы при нем были более крупные силы, большая часть сапежинских войск перешла бы на его сторону. В связи с этим гетман просил прислать под его команду «несколько тысячь драгунов», обязуясь «как реки станут» наступать на неприятеля. В письме содержалась стандартная просьба о деньгах для литовского войска [4. Т. 8. Вып. 2. С. 762–763].
13 В декабре 1708 г., отвечая на письма Огинского, Петр сообщал, что выслал на помощь коронному и литовскому войскам генерала Н. Ифланта с тремя полками драгун, который уже перешел Днепр. Вслед ему направлены еще четыре полка. Ифланту указано действовать «слагаясь совету милости вашей», – отмечал царь, – «ибо мы на вас более надежды имеем во удержании общих интересов». Он советовал жмудскому старосте остаться на Волыни, прикрывая неприятелю путь на Украину для соединения со шведами, даже если коронное войско отступит к Кракову. [4. T. 8. Вып. 1. С. 353–354; 9. С. 65].
14 Одновременно Огинский, не получая никаких известий от царского двора, в декабре 1708 г. с тревогой писал Г.И. Головкину и П.П. Шафирову, что на Волынь идет неприятель, чтобы маршем через Киев соединиться со шведами и «я, почитай, от них здесь окружен, а получить не токмо помощи, но ответу от милостей ваших не могу». Он опять просил прислать три драгунских полка, оправдываясь тем, что русская сторона не дала ему возможности сформировать в необходимом количестве литовского войска «отобрав хлеб во всем княжестве Литовском». В связи с этим жмудский староста просил «скорого решения», какие действия ему предпринять [4. Т. 9. Вып. 2. С. 550–551]5. В ответном письме в начале января 1709 г. Петр вновь твердил о скорой высылке Ифланта, который уже должен быть у Полонного [4. Т. 9. Вып. 1. С. 16–17].
5. Короткими письмами от 2 января 1709 г. (22 декабря 1708 г.) из Бродов обеспокоенный отсутствием царской почты Огинский вновь напоминал о себе царю [5. 1709 г. Д. 14. Л. 1–2об.] и министрам [5. 1709 г. Д. 15. Л. 1– 2об. ].
15 Более пространный и подробный ответ содержало прилагавшееся к письму царя послание гетману от царских министров Головкина и Шафирова от 6 (17) января 1709 г.6 (из Сум). Они уверяли Огинского, что помимо трехтысячного отряда Ифланта к жмудскому старосте по приказу Петра будет выслана и более крупная подмога – 13 «региментов» пехоты и кавалерии. C командующим корпусом, генерал-фельдмаршалом Гольцом, Огинскому рекомендовалось решить вопрос расположения его войск на зимних квартирах. В дополнение к этому вскоре будет выслана необходимая сумма на коронное и литовское войско.
6. Здесь и далее для всех дат по старому стилю в скобках указан новый и наоборот, для источников, датированных по новому стилю, дополнительно дается старый.
16 Головкин и Шафиров информировали союзника, что силы неприятеля на Левобережной Украине «codziennie ubywają» («ежедневно убывают»), поскольку «wielu ich od głodu i chłodu umiera» («множество их от голода и холода умирает») в том числе по причине недостатка провианта и фуража. Петр Великий за заботу об общих интересах велел выплатить Огинскому 6 тыс. талеров «битых». Сумму эту велено выдать в Киеве, куда Огинский должен прислать поручителя. В черновике письма министров Огинскому, после информации о предназначенной ему «пенсии», следует приписка о выплате денег и другим польским и литовским магнатам: коронному мечнику С. Денгофу – 10 тыс., литовскому подскарбию Л. Потею – 5 тыс., польному коронному гетману С. Жевускому – 6 тыс. талеров. Как видно, жмудский староста не был, в буквальном смысле, самым «ценным» союзником русского двора среди польских магнатов [5. 1709 г. Д. 13. Л. 3–3об., 6]. То, что указанные суммы были выданы, свидетельствуют распоряжения Меншикова киевскому губернатору Д.М. Голицыну касательно Огинского (февраль) и Потея (апрель). Деньги для жмудского старосты должен был получить Т. Ленкевич (см. о нем далее) из средств, конфискованных у бежавшего к шведам украинского гетмана И.С. Мазепы [15. С. 110, 111].
17 Тем временем Г. Огинский получил информацию, что отряды Станислава Лещинского появились в Холмской земле (информация была верной [12. S. 666]), намереваясь двигаться на Львов, Константинов, Полонное, Броды и далее на Киев. Учитывая, что великий коронный гетман и фактический лидер сандомирян А. Сенявский решил дать войскам отдых и отойти к Тарнову и Кракову, староста жмудский решил не соединяться с ними, а передислоцироваться со своими малочисленными отрядами в район Брацлава, где и держаться до подхода русской помощи. Выступать он планировал через две недели, после того как отдохнут его солдаты. А 14 (3) января жмудский староста поспешил сообщить царю, что только что с курьером получил известие о скором прибытии в Польшу короля Августа с войсками [5. 1709 г. Д. 14. Л. 3–5об., 7–8об.; 1709 г. Д. 15. Л. 3–4об.]. И в 1708 г., и позднее и Петр I, и сандомиряне постоянно призывали Августа вернуться в Польшу. Тот, давая обещания о возвращении (например, в конце января 1709 г. к Сенявскому прибыл посланник Августа II c обещанием скорого прибытия монарха), переносил выезд аж до победы над шведами под Полтавой [6. S. 52–53, 70].
18 В очередном послании Огинскому от 20 (31) января 1709 г. (из Сум) Головкин и Шафиров повторяли старые заклинания о высылке на Волынь Ифланта и Гольца. В связи с полученной царским двором от Сенявского информации о переговорах Станислава Лещинского и Карла XII с сандомирянами в Короне (см. подробней [6. S. 64–69]), Огинскому рекомендовалось не допустить, чтобы «противная сторона» внесла раскол в ряды царских союзников. Он должен был убеждать шляхту, «by to był nie doskonały pokój, mieć go z jednej strony, z drugiej zaś cięższą wojnę in pernicie Rptej» («поскольку это был бы не совершенный мир, заключенный только с одной стороны при сохранении с другой еще более тяжелой войны на погибель Речи Посполитой»), особенно когда царь прикладывает все усилия, чтобы принести «славный и полезный» мир всем союзным сторонам, а основной противник – Карл XII окружен русскими войсками и не может сноситься ни со Швецией, ни со Станиславом Лещинским (доказательством этому, по мнению Головкина и Шафирова, служили недавно перехваченные письма шведов с жалобами, что несколько недель не имеют ниоткуда известий). «Więc, że w tak dobrym stanie są rzeczy nasze oraz jest wielka ze wszystkich stron nadzieja o pewnym przybyciu krola Jmci Augusta do Polski» («И так хорошо идут дела наши, и со всех сторон большая есть надежда, что король Август наверняка в Польшу прибудет»), – подбадривали министры Огинского, который с опорой на русский «суккурс» должен был противодействовать «факциям» неприятеля, пока русская армия готовится дать решающий бой Карлу XII [5. 1709 г. Д. 14. Л. 7–8].
19 Во второй половине января, получив известия о подходе Ифланта, ободренный Огинский выслал царю два письма от 15 (4) и 18 (7) января с изложением своих дальнейших планов. Жмудский староста внимательно следил за действиями Лещинского и шведов, которые ныне заняты сбором контрибуции в землях Люблинской и Луковской, после чего хотят двинуться в Литву, якобы опасаясь войска жмудского старосты, который, в отличие от коронных гетманов, не отступил, выставив заслоны в районах Полонного, Чуднова, Лабуня, Любара и Бродах (в последнем городе находился сам Огинский, имея при себе более десяти хоругвей и регимент драгун). «Wiele mu (Лещинскому. – К.К.) na przeszkodzie staneła moja persewrancja, żem się nie ruszył i ichmściów panów hetmanów koronnych, ministrów i szlachtę utwierdził że nie dali się skłonić Stanisławowi ani francuzkim fakcjom» («Зело ему вредило мое постоянство, что не тронулся и господ гетманов коронных, министров и шляхту укрепил, что не дали склонитися Станиславому приговору и французским факциям»), – хвастливо заявлял Огинский. Тут же, впрочем, жмудский староста признавал, что в итоге от прибытия царского «суккурса» будет зависеть, пойдет или нет Станислав на Волынь и Украину.
20 Однако уже 22 (11) января Огинский с тревогой сообщал Петру I, что Станислав таки намерен идти на Волынь, выступив за Люблин, в район Песков и Бискуповичей, о чем жмудский староста получил днем ранее известие от Сенявского, который, как он отмечал, отступая к Тарнову, открывает путь на восток через Люблинское, Русское и Белзское воеводства неприятельским войскам. Стремясь подчеркнуть свое значение в царских глазах, Огинский самоуверенно заявлял, что потребовал от коронных сандомирян в связи с этим прислать ему вспомогательный корпус под командой C. Жевуского или С. Денгофа. Вместе с царскими и его собственными отрядами объединенное войско под командой Огинского должно было стать главным препятствием движению противника на восток, обеспечивая тем самым русской армии свободу действий в отношении Карла XII. Огинский обещал не только разбить шведско-польские отряды Лещинского и Крассау, но и очистить Литву от войск бобруйского старосты Я. Сапеги. В случае, если Лещинский двинется на Волынь через Литву, Огинский собирался передислоцироваться в район Любеча и Лоева. Чтобы получить о действиях неприятеля более точную информацию, жмудский староста выслал на запад своих шпионов и разведывательные отряды.
21 Частные просьбы Огинского к монарху сводились в этот раз к прошению прислать ему ранее обещанных 20 верблюдов (были необходимы ему для будущей военной кампании, видимо для транспортировки обоза) и черкесского коня [5. 1709 г. Д. 14. Л. 10–20об.; 5. 1709 г. Д. 15. Л. 5–7, 9–12].
22 Тем временем Ифлант, перейдя Днепр и подойдя к Белой Церкви, выслал к Огинскому майора Богдановича с известием о своем прибытии на Правобережную Украину. Из ответного письма Огинского от 19 (8) января 1709 г. (из г. Броды) следует, что он до сих пор ошибочно полагал, что вслед Ифланту идут еще четыре русских полка. Жмудский староста предлагал царскому генералу немного передохнуть и затем двинуться неспешным маршем, чтобы не утомить людей и лошадей к Степанову, где он найдет удобные квартиры для расположения войска. Огинский просил поддерживать с ним корреспонденцию, посылая письма в Полонное, недалеко от которого расположены люди мозырского старосты М. Халецкого. Одновременно солдаты генерал-лейтенанта Августа Фридриха Гейна (подчинялся Огинскому), который находился в Междуречье, следили за «литовским трактом» [5. 1709 г. Д. 15. Л. 8–8об.]. Однако уже через пять дней жмудский староста просил Ифланта ускорить марш, двигаясь прямиком на Полонное и Константинов, поскольку получил сведения о появлении «вчерашней ночью» передовых отрядов неприятеля во Владимире-Волынском. Сам Огинский собирался выступить навстречу русскому генералу из Бродов утром 25 (14) января [5. 1709 г. Д. 15. Л. 13–14об.].
23 Известия о походе Ифланта на помощь Огинскому вызвали резкое недовольство лидеров сандомирян в Короне – А. Сенявского и С. Денгофа. 7 (18) января резидент при Сенявском, А. Дашков, сообщал, что оба они просили, чтобы Ифлант войсками шел на соединение с ними к Полонному, «а чтоб Огинской староста жмодцкой до того не належал, понеже Огинского интерес литовской, а не коронной» [4. Т. 9. Вып. 2. С. 558]. Денгоф даже специально посетил Дашкова, настаивая, «чтоб до Огинского команды не отдан был генерал Ифлянт, которого обещано на Волынь, понеже было бы ис того гетману Сенявскому отчаяние в недоверивании ему». «А уже Огинской писал о том до мечника, – сообщал Дашков в депеше от 13 (24) января, – что под его коменду идет Инфлянт и того листа за прошением моим мечник гетману не казал». По словам резидента, Денгоф «скорбит», что формирования Ифланта, которого якобы тут все ожидают «с великою радостию», переданы под команду жмудского старосты. Сенявский, по сообщениям мечника, двигает войско к Тарнову, чтобы если неприятель выдвинется на Волынь, идти за ним, сообщив об этом Ифланту. Если же окажется, что шведы и Лещинский не пойдут на восток, коронный гетман собирался маршировать на Львов, опять же «для зближения» с русским военачальником [5. 1709 г. Д. 27. Л. 12–13]. Наконец, сам Сенявский написал Петру I 16 (5) января из Ярославля, прося ускорить марш Ифланта на Полонное. Он предлагал дать приказ русскому генералу вести корреспонденцию с ним, Сенявским, и вслед ему, на Полонное, направить и остальные русские подкрепления. Более того, коронный гетман «униженно» просил царя, чтобы войско Ифланта «directe do mojej będzie należało commendy» («прямо до моей будет належать команды»), вопрошая Петра, что не Огинскому ли оно «ma bydź w pomocy?» («имеет быти на помощь»?). Сенявский считал нецелесообразным передавать полки Ифланта под начало жмудского старосты, поскольку Огинский якобы собирался действовать в районе Бреста и Вильно (что было неправдой), тогда как он, коронный гетман, – около Львова и «глубже» в Польше. Расстояние между указанными областями, полагал Сенявский, сделает невозможным его взаимодействие с Огинским, и, соответственно, с Ифлантом, если он будет передан под команду жмудского старосты [5. 1709 г. Д. 7. Л. 11–11об., 17–18 (еще один список); 4. Т. 9. Вып. 2. С. 681–683 (перевод)]. Огинский, к слову сказать, подозревал, что указанная позиция Сенявского находит понимание при царском дворе. В одном из январских писем он намекал на некоего неназванного царского советника, который был против направления подкреплений к жмудскому старосте [5. 1709 г. Д. 14. Л. 3].
24 21 января (1 февраля), как сообщал А. Дашков, к Сенявскому прибыл М.Д. Волович, посланец жмудского старосты, с предложением объединения его войск с отрядами Ифланта и Огинского, чтобы ударить на неприятеля. Однако гетманы без энтузиазма восприняли этот план, решив, что прежде необходимо достоверно узнать о местонахождении русского отряда [4. Т. 9. Вып. 2. С. 561–562] (cр. [6. S. 70]).
25 В конце декабря началось формирование уже упоминавшегося корпуса генерал-фельдмаршала Г. Гольца, который должен был действовать на Правобережной Украине, не углубляясь далеко на запад. Однако в конце февраля из-за сильных морозов царь приказал Гольцу задержать наступление [9. С. 66; 11. С. 449].
26 Между тем Огинский направил к царю и его министрам поручика литовского войска и мозырского гродского писаря Теофила Ленкевича [5. 1709 г. Д. 33. Л. 1], который доставил письма от 4 февраля (24 января) 1709 г. царю [5. 1709 г. Д. 14. Л. 21–22 (оригинал); 4. Т. 9. Вып. 2. С. 551–553 (перевод)], министрам [5. 1709 г. Д. 15. Л. 18–22об.]7 и инструкцию из семи пунктов («Punkta cum desideriis») [5. 1709 г. Д. 33. Л. 2–2об.]. Т. Ленкевич получил также письма к киевскому губернатору Д.М. Голицыну и Б.П. Шереметеву. Голицына жмудский староста благодарил за доставленные ему деньги, Шереметева просил поспособствовать хорошему приему Ленкевича при царском дворе [5. 1709 г. Д. 15. Л. 23–26]8.
7. Свой «лист» Огинский завершал достаточно эмоциональным постскриптумом, вполне себе предрекавшим полтавский разгром Карла XII: «Niech Pan Bug będzie pochwalony, że daje wiktoryie nad tym psem szwedem których serdecznie animozuję i życzę żeby do jednego wszystkiego ich wojska zguba była i samego króla szwedzkiego do rąk carskich i więzienia Pan Bug dobrotliwy tego hułtaja wprowadził» («Да будет всемогущий Господь благославен, что дает виктории над тем собакою шведом, которых всеусердно желаю, чтоб даже до единого все пропали, и чтоб самого короля швецкого до рук царских на заключение того гултяя [или бродягу] всемогущий Господь подал»).

8. «Za otwarciem zaś bezpiecznej drogi nie zamieszkam dla WMMPana z suchych jagod wina w tamten kraj przesłać» («С открытием безопасной дороге не замедлю вашей милости вина из сушеных ягод в ваши края переслать»), – любезничал Огинский с Шереметевым.
27 В письме Петру Огинский благодарил за оказанные ему царские милости, в том числе денежную сумму, полученную 3 февраля (23 января) через поручика Тустановского (в переводе ошибочно «Тушеновского»). Гетман подтверждал ранее полученные вести о скором прибытии в Польшу короля Августа, который уже выехал из Дрездена и которому навстречу выехали многие сенаторы. Огинский, в свою очередь, якобы отправил к королю на венгерскую границу маршалка великого литовского М.Д. Воловича (прибывшего в ставку Сенявского), маршалка надворного литовского Ю.Д. Мнишка, а также своего брата К.Д. Огинского.
28 Прося прислать ему оставшуюся после Мазепы булаву и калкан («kałkan» – легкий, круглый, сильно выпуклый щит с металлическим умбоном, использовавшийся польской кавалерией), Огинский уверял: «Ja się nie zapowietrze od niego chocz co będę miał jego» («Я не заповетрюся от него, хотя, что буду и иметь из вещей ево»). Он обещал и далее служить царю верно и в случае необходимости арестовать детей одного из мазепинцев, генерального обозного И. Ломиковского, которые обретались в Литве у некоего шляхтича [5. 1709 г. Д. 14. Л. 21–22; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 551–553].
29 В инструкции к царю и министрам жмудским старостой были более конкретно сформулированы необходимые условия продолжения военного сотрудничества с русской стороной и охарактеризована военная обстановка в регионе. Поскольку, по сведениям Огинского, сторонники Станислава – А. Шмигельский и киевский воевода Ю. Потоцкий уже находились на Волыни (около Владимира, Луцка, Дубно) со своими дивизиями, а в тылу за ними двигались войска Лещинского и Крассау, Огинский планировал занять позиции со своими отрядами возле Константинова. Там он надеялся дождаться направленные к нему царские войска. Обещанные ранее Петром денежные средства на войско он предлагал привезти в Полонное, выражая надежду, что казна дойдет по назначению «безопасно». Гетман подчеркивал, что деньги особенно необходимы, так как его войско уже два года служит без платы и без какого-либо «удовольствования» и с нетерпением ждет материальной поддержки, включая и деньги на мундиры для 2 тыс. драгун и рейтар.
30 Т. Ленкевич должен был рекомендовать царю и министрам наиболее преданных сторонников Огинского, в том числе его двоюродного брата, витебского каштеляна М.М. Огинского, стражника литовского К. Заранка, родного брата старосту горждовского К.Д. Огинского, старосту мозырского М. Халецкого, которые несмотря на разорение своих имений в Литве твердо держаться союза с царем. Все они, считал Огинский, достойны всяческой царской благодарности и милости.
31 Посланник жмудского старосты должен был сообщить о назначении генерал-лейтенантом литовских войск барона А.Ф. Гейна, под начало которого гетман передал иностранные воинские формирования (так называемые cudzoziemski autorament). Огинский, по его словам, сделал это, получив царскую рекомендацию и аттестацию русской стороны о верной службе Гейна.
32 Кроме того, учитывая продолжавшиеся военные действия, Огинский просил царя в соответствии с уже ранее данными обещаниями в случае необходимости предоставить для литовских республиканцев и их семей (речь, помимо самого Огинского, шла о Л. Потее, М.М. Огинском, К. Огинском и М. Халецком), убежище в пограничных районах России с обязательством выдачи продовольствия вплоть до «счастливого» окончания войны [5. 1709 г. Д. 33. Л. 2–2об.]. Подобная забота польного гетмана о своей семье и семьях своих сторонников не была праздной. Так, в апреле 1706 г. Огинский обратился с посланием к М.С. Вишневецкому, прося его написать киевскому воеводе Ю. Потоцкому в связи похищением его дочерей. Если воевода не убедит шведского короля и его польских сторонников освободить «невинных детей», жмудский староста грозил по всей Подолии и Волыни искать детей своих противников, чтобы отправить их в Москву [16. S. 197–198].
33 Наиболее сокровенные мысли Огинского содержались в шифрованном письме без даты, высланном выехавшему Ленкевичу уже вдогонку из Константинова, куда перебазировался Огинский из местечка Зозулинцы. Жмудский староста вполне отдавал себе отчет, что известиям о скором прибытии в Польшу Августа, с которым якобы двадцать «региментов» его войск, нельзя доверять полностью. В связи с этим Огинский предлагал царю, что «jeśliby tak prentko nientko nie weszli ani tesz sam prz(y)był, życzę WCmści obligować Jp(an)a wojewodę bełskiego, obiecując mu koronę polską i summę pieniężną na osobę jego i na wojska utrzymanie przy nim, azali tym powściągniemy byle by mu przeciwne tamtey strony z serca i z myśli wybić żądze, a potym inaczej potrafiemy» («А ежели столь скоро не вышли и сам бы король не прибыл, то желаю и советую вашему царскому величеству одолжить воеводу белского, обещая оному корону полскую и число денег ему самому на удержание войска при нем. Может быть, что его тем удержим, токмо у него отвергнуть противные от той стороны из сердца и из мысли желателства, а потом инако поступим»). Таким образом, по идее Огинского, в руках царской дипломатии польская корона должна была стать заведомой приманкой, которая позволила бы удержать Сенявского в рядах сандомирян в самые трудные моменты для русско-польского союза.
34 Кроме того, Огинский сообщал, что окончательно потерял надежду на активизацию действий коронного войска Сандомирской конфедерации, которое уже якобы ушло даже за Краков, выражая готовность сам двинуться на запад вместе с вспомогательными царскими войсками, рассчитывая отбросить наступающие отряды Лещинского. Предполагая, что они в таком случае отступят либо к Эльблонгу для соединения с находящимся там гарнизоном, либо в Померанию, либо в Литву, Огинский просил немедленного царского решения – преследовать ли в таком случае неприятеля или нет. В последнем случае жмудский староста готов был препятствовать дальнейшему проникновению вражеских отрядов на Украину, расположившись с войсками в Полесье около Любеча. Под конец «цифирного листа» Огинский просил Петра Великого о выдаче жалованья из царской казны для М. Халецкого и М.М. Огинского, письма которых привез Ленкевич [5. 1709 г. Д. 14. Л. 27–29об.]. Последний посланием от 3 февраля (24 января) 1709 г. напомнил царским министрам о своих «трудах» на благо царя, сожалея, что его особа пребывает «w niepamięci u Jego Carskiego wileczenstwa» («в забвении у его царского величества») [5. 1709 г. Д. 15. Л. 15, 17–17об.]. Точно также поступил и Халецкий 9.
9. М. Халецкий направил письма от 4 февраля (24 января) на имя Петра I и Головкина (из Базалии), чтобы «życzliwą usług moich majestatowi waszej carskiej mił. reprezentować submissiją» («желаемую услуг моих престолу вашего царского величества представляю униженность») и подтвердить свою верность интересам русско-польского союза [5. 1709 г. Д. 20. Л. 1–5].
35 Ответ Ленкевичу был дан 12 (23) февраля в Белгороде. Огинского уверяли, что царю хорошо известна «nieprzełomana stateczność w utrzymaniu interessów» («несгибаемое постоянство в удержании интересов») царя со стороны самого жмудского старосты, его родственников и сторонников. Все это «osobliwy wybudza respekt i partykularną wdzięczność» («особенное вызывает уважение и исключительную благодарность») к Огинскому с надеждой на сохранение подобных отношений.
36 Жмудского старосту уверяли, что Гольцу направлен повторный указ спешить на соединение с Огинским. В связи с высылкой такой значительной военной помощи, царь отказывал в данный момент в выплате своим сторонникам в ВКЛ ранее обещанных субсидий на войско, под предлогом того, что вместо направленных на Правобережье войск ему нужно набирать новых рекрутов, чтобы быть в состоянии дать отпор «totam molem sił nieprzyjacielskich» («всей массе сил неприятельских»). На все это из царской казны потрачены значительные средства, но как только новая партия наличности будет доставлена из Москвы, литовскому войску будут высланы соответствующие суммы, которые могут быть израсходованы в том числе и на форму драгун и рейтаров.
37 Царь заявлял, что берет в свою протекцию всех рекомендованных Огинским людей, обещая содержать их в своей милости и «dobrej pamięci» («доброй памяти»), а также предоставить безопасное убежище в случае необходимости в Киеве либо другом подходящем украинском городе с выдачей фуража и провианта [5. 1709 г. Д. 33. Л. 3–3об.]. Головкин действительно отписал, например, к М.М. Огинскому, уверяя его в царской милости лично к нему [5. 1709 г. Д. 15. Л. 41, 43].
38 В отдельном письме Огинскому от министров помимо общих похвал за верность союзным интересам и уверений в царской протекции, которая, как подчеркивалось, дается не всем, содержался и ответ на его просьбу о булаве и калкане Мазепы. Часть гетманских клейнотов к тому времени была отдана новоизбранному гетману И.И. Скоропадскому, другая отослана в Москву. В связи с просьбой Огинского Петр распорядился послать в столицу за булавой и калканом, чтобы отправить их жмудскому старосте с первой оказией. В отдельной приписке к письму содержалась и реакция на план Огинского предложить от царского имени польскую корону Сенявскому. Жмудского старосту информировали, что Дашкову даны указания вести с коронным гетманом соответствующие переговоры, если надежды на возвращение Августа в Польшу окончательно иссякнут [5. 1709 г. Д. 13. Л. 9–9об.]. Осуществление этого плана было, однако, проблематичным, поскольку вопрос о короне для Сенявского, признанного лидера Сандомирской конфедерации, уже вставал ранее, в 1707 г. Тогда великий коронный гетман отказался от участия в элекции перед лицом недовольства значительных масс шляхты, понимая, что избрание королем не принесет ему новых сторонников, но сделает еще более зависимым от поддержки Петра I и закроет путь к примирению со шведами и Лещинским [6. S. 28–29].
39 Между тем 16 (5) февраля генерал Ифлант прибыл к Огинскому в Любар для обсуждения ситуации, оставив свои отряды в Полонном. Одновременно Огинский получил письмо от 31 января (11 февраля) от находившегося в Киеве Гольца, который информировал его, что задерживается, ожидая выдачи обмундирования на свои полки. В послании фельдмаршал акцентировал внимание еще на ряде причин, замедлявших его выступление. Одна из них заключалась в погодных условиях: «Zwłaszcza w tak wielkich śniegach trudno z drogi się umknąć i w szyk wojsko postawić» («Особенно в таких больших снегах трудно с дороги сойти и войско в боевой порядок расставить»). Кроме того, полагал Гольц, коронные гетманы не отвечали на его письма и, судя по всему, не собирались с ним соединяться. Наконец, царский военачальник опасался, что Лещинский может ударить на русский корпус с фронта, а шведский король – с тыла. В случае, если на него наступит неприятель, Гольц предлагал Огинскому отступать на восток к его войску. Огорченный Огинский, для которого стало ясно, что в ближайшее время не стоит ожидать не только всего корпуса, но и обещанных ранее дополнительных драгунских полков, выслал из Любара письма царю, министрам и самому Гольцу (все от 16 (5) февраля), протестуя против сложившейся ситуации. Наиболее пространное послание жмудский староста направил Гольцу, убеждая его, что коронные гетманы, согласно их договоренностям с Огинским, немедленно бы поспешили на соединение, как только русский корпус перейдет Днепр. Жмудский староста подробно разбирал возможные последствия неприбытия царского «суккурса», полагая, что они будут просто катастрофическими, приведя к массовому переходу войск сандомирян, а также шляхты коронных воеводств и поветов на сторону противника, опустошению неприятелем занимаемых им земель и т.д. Огинский считал, что Гольц должен прибыть на Волынь до наступления весенней распутицы. Он утверждал, что противник на западе не слишком силен: в отряде Крассау всего лишь четыре тысячи «мужиков» («samych chłopów»), многие из которых дезертировали, узнав, что должны сражаться с русскими (что было совершенно не так, Крассау располагал хорошо подготовленными и экипированными отрядами [12. S. 665]); у Лещинского якобы 220 драбантов, 500 янычар, 50 польских хоругвей, многие из которых неукомплектованы, да в придачу недавно потрепаны Л. Потеем.
40 По мнению Огинского, наступление шведско-польских войск для помощи Карлу XII было возможно тремя путями: через Брацлав, через Полонное и через Полесье на Киев. Прибытие Гольца на Правобережье, полагал жмудский староста, позволяло легко перекрыть любой из них, тем более что слабые силы неприятеля не могут даже атаковать Полонное, получив отпор от расположенных под Ямполем, Снятыном и Базалией (в последнем городке располагался М.М. Огинский) отрядов жмудского старосты и опасаясь войска, дислоцированного под Лабунем. Понимая, что Гольц вряд ли выступит в ближайшее время, польный гетман просил прислать ему хотя бы несколько дополнительных драгунских полков, обещанных Петром I еще в декабре, и казацкий белоцерковский полк [5. 1709 г. Д. 15. Л. 27–29об.; 1709 г. Д. 14. Л. 30]. Соединившись с войсками Ифланта (три драгунских полка и казацкий компанейский полк А. Танского, всего по признанию жмудского старосты, 2 тыс. драгун и 1 тыс. «волохов»), Огинский решил предпринять более активные действия. 19 (8) февраля генерал Гейн с отрядом в двести драгун совершил рейд на Заславль, разбив три хоругви противника. 22 (11) февраля состоялся военный совет, на котором решено было 24 (13) февраля выступить из лагеря налегке тремя путями, оставив обозы в Полонном и Лабуни. Соединенные русско-литовские силы должны были ударить на Острог, где, по сведениям Огинского, находилось 30 хоругвей неприятеля.
41 Сообщая обо всех этих событиях и планах царю Петру 22 (11) февраля, Огинский просил об уже упоминавшейся военной помощи. Касаясь ранее озвученного опасения Гольца попасть в тиски между войсками Карла XII и Станислава, жмудский староста иронизировал: «Niech się Jmść Pan feltmarszałek nie zapatruje na nieprzyjaciela krula samego szkodliwego i Leszczyńskiego, niech za ukazem Waszej Carskiej Mości tu przychodzi, a ja upewniam, że i Leszczyńskiego pobijem przy łasce Bozkiej i do skończenia krula szwedzkiego przyśpieszym, jeśli nie bicia jego, to przynamiej na pogrzebie po ‘‘Te Deum laudamus” ognia dawać na tryumf» («Пусть господин фелтмаршалк не смотрит на неприятеля, короля самого шведцкого и Лещинского, и пусть по указу вашего царского величества сюда приходит, а я обнадеживаю, что и Лещинского, за помощию Божиею, побьем и до скончания короля шведцкого предуспеем. И ежели уже побит будет, то хотя на погребению ево после “Тебе Бога славим” огня на триумф дадим») [5. 1709 г. Д. 14. Л. 31–31 об. (оригинал); 4. Т. 9. Вып. 2. С. 553–554 (перевод)]10. Спустя несколько дней польный гетман сообщал царю о выдвижении ко Львову коронных войск сандомирян, указывая, что прибытие Гольца стало бы залогом успешного продвижения их далее на восток [5. 1709 г. Д. 14. Л. 34–34об., 36–37об.].
10. Д. Витько ошибочно датировал военный совет и выступление союзных войск, о которых упоминает Огинский, соответственно 5 и 7 марта (22 и 24 февраля) [9. С. 66–67]. Между тем 22 и 24 февраля – даты именно по новому стилю, что специально оговорено в письме жмудского старосты. В результате у историка взятие Острога предшествует военному совету, тогда как в действительности было наоборот.
42 18 февраля (1 марта) Ифлант послал отряд на Острог, как и замышлялось. Неприятель заперся в городе, разрушив мост через реку Вилию, которая вдобавок вздулась от таяния снегов. Переправы обороняли пехотинцы, однако драгуны Ифланта, спешившись, выбили противника с переправы и заняли город. Противник потерял 200 человек убитыми и 27 пленными (по польским источникам гораздо меньше). Рапортуя царю об успехе, генерал отмечал, что Огинский находится от него «в ближних местах и вашему царскому величеству чинит всякое радение» [4. Т. 9. Вып. 2. С. 580–581; 9. С. 66–67]. Сам Огинский также поспешил сообщить царю о победе Ифланта, который «lubo na gotowego nieprzyjaciela napadszy nie tylko za Ostrog ku Dubnowi zapędził na placu trupa nabiwszy, języków nabrał i zdobyczy dosyć na ukontentowanie odwag swoich» («хотя и на готового неприятеля напал, не токмо за [О]строг к Дубну загнал, но и многих побивши, языков набрал и знатную добычь получил»), доносил и о своем, правда более скромном успехе. Разъезд гетмана 26 (15) февраля, выйдя к Ляховцам, захватил в плен пятигорскую хоругвь со всем обозом. 2 марта (19 февраля) Ифлант и Огинский провели совет, решив расположиться: первый с войсками – в Остроге, второй – в Ляховцах. Планы союзников заключались в том, чтобы «выкурить» из Дубна войска Ю. Потоцкого, чем они открыли бы путь для соединения с коронными гетманами и лишили их предлога отказываться от него. Жмудский староста считал, что благодаря их действиям предотвращен марш на Украину Потоцкого, собиравшегося бунтовать край (так доносили гетману пленные) [5. 1709 г. Д. 14. Л. 38–38об.] (cм. также [9. С. 67])11. Это подтверждал и сам Потоцкий, который в письме С.А. Щуке от 24 (13) февраля (из Дубна) прямо писал, что имеет «большую охоту» двинуться «вглубь» Волыни для «деоккупации» Украины, однако на его пути стоит Огинский, чьи силы (2 тыс. «огнистого люда») превышают его собственные. В связи с этим Потоцкий просил Щуку выхлопотать для него подкрепление у С. Лещинского [17. S. 280–283].
11. Перевод ошибочно датирован 1708 г. и попал в прошлогодние бумаги [5. 1708 г. Д. 11. Л. 13–14об.] Имеется ответ министров Огинскому на письма от 26 (15) февраля и 2 марта (19 февраля) с поздравлением в связи с одержанными победами и сообщениями об успехах российских войск от 6 (17) марта из Воронежа [5. 1709 г. Д. 13. Л. 11–12].
43 «Nie masz lacniejszego do zguby sposobu na krola szwedzkiego jako mu oderżnąć wszelką nie tylko kommunikację i sukkursy, – считал Огинский, развивая далее свои военные планы в письме царю от 2 марта (19 февраля) – ale nadzieje odciąć, bez której każdy żołnierz trwać długo nie może, nie tylko Marsu prowadzić» («Нет лучшего к разорению способу на короля швецкого, как отрезать оному не токмо всякое сообщение и помощи, но надежду оттягать, без которой всякой салдат долго пребывать не может, паче же войны весть»). Но сделать это, считал жмудский староста, невозможно без поддержки Гольца, который, вместо того чтобы наступать, стоит под Киевом. Огинский отвергал обвинения фельдмаршала, что будто он может пропустить Лещинского с его сторонниками и со шведами «в глубь» Украины: «nie zwykłem nigdy interessowi Waszej Carskiej Mści sinistre życzyć» («не обык я никогда интересом вашего царского величества противно желать»), – писал жмудский староста. Очистив при русской поддержке Правобережье от сторонников шведов и Станислава Лещинского, гетман собирался идти на Левобережную Украину, чтобы помочь Петру в борьбе против самого Карла XII [5. 1709 г. Д. 14. Л. 38об.–39].
44 16 (5) марта к Огинскому возвратился Т. Ленкевич с царским посланием. Огинский немедленно ответил царю, объявляя, что, соединившись с Ифлантом, заставил Ю. Потоцкого отступить из Дубно и Бродов и уйти за Буг «z wielką apprehentią» («с великим страхом»), освободив все Правобережье Днепра от вражеских войск [5. 1709 г. Д. 14. Л. 40–41 (оригинал); 4. Т. 9. Вып. 2. С. 959–960 (перевод)]12. Следует согласиться с Д. Витько, что в результате февральской кампании к марту 1709 г. Ифлант и Огинский контролировали всю Волынь [9. С. 67]. Между тем 2 (13) марта Дашков сообщал Головкину, что коронные гетманы выступили на соединение с Огинским и Ифлантом в надежде, что к этому времени на Правобережье придет и Гольц. Войско намеревалось двигаться «по сей (правой. – К.К.) стороне Днестра», переправиться через речку под Галичем. Выступившие отряды налегке преследовал Ю. Потоцкий, желая, по выражению резидента, «с тылу напасть» [5. 1709 г. Д. 27. Л. 53–53об.] (cм. также [6. S. 72]). Общую численность войск Сенявского и Денгофа Дашков определял в 6 тыс. чел. [5. 1709 г. Д. 27. Л. 55об.].
12. В высланном с той же датой письме министрам Огинский сообщал о постоянном пополнении своих подразделений за счет солдат литовского войска своих противников, которые переходят к нему как целыми хоругвями, так и по одиночке [5. 1709 г. Д. 15. Л. 35 – 35об.; Д. 14. Л. 42–44об.].
45 Огинский с вышеуказанным письмом направил к царю очередного посланца, которым стал генерал Гейн, получивший инструкцию от жмудского старосты 20 (9) марта 1709 г. в Ляховцах [5. 1709 г. Д. 37. Л. 1–2] 13. Его главной задачей было настаивать на ускорении марша войск фельдмаршала Гольца. Из-за промедления Гольца, считал гетман, под угрозой оказываются все результаты военной кампании, поскольку Станислав и Крассау, заняв район Львова и Ярославля и перерезав коммуникации литовских отрядов с коронным войском, используют время для подтягивания резервов. Огинский настаивал, что сейчас никоим образом нельзя впустить «w Ukrainę zarazę szkodliwą» («на Украину вредительную заразу»), убеждая «благоразумного» царя и его министров приложить все усилия к как можно скорейшему выполнению Гольцем посланных ему ранее указов. Опасение Огинского вызывала также новая концентрация сапежинских отрядов в районе местечка Степанова.
13. Содержание инструкции дублируется и дополняется уже цитировавшимся письмом Г.А. Огинского Петру I от 16 (5) марта 1709 г. [5. 1709 г. Д. 14. Л. 40–41; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 959–960]. Дополнительно рекомендации Гейну Огинский дал в письме царю от 20 (9) марта [5. 1709 г. Д. 14. Л. 47, 49].
46 Огинский вновь просил, чтобы Гольцу были направлены «горячие» указы если не ускорить марш, то хотя бы выслать под командование генерала Ифланта еще три полка драгун. С этой поддержкой жмудский староста выражал готовность двинуться на соединение с коронным войском, принимая во внимание, что расположившийся во Львове неприятель14 может спровоцировать недовольство в войсках Сенявского, склоняя их к переходу на свою сторону.
14. Передовые отряды Лещинского заняли Львов около 17–18 (6–7) марта [12. S. 670].
47 Кроме того, Огинский предупреждал, что сейчас шведы и сторонники Станислава имеют возможность беспрепятственно налаживать враждебные России контакты с «пограничными людьми». Он сообщал о миссии коронного стражника Стефана Потоцкого и французкого дипломата маркиза де Боннака (резидента при С. Лещинском) к буджацким татарам с целью «перетянуть» их во враждебный сандомирянам и царю лагерь, указывая, что подобные шаги могут быть предприняты и по отношению к «иным» соседям России, видимо туркам и крымским татарам [5. 1709 г. Д. 37. Л. 1; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 959–961].
48 Вместе с тем Огинский уверял царя и его министров, что в Короне сандомиряне по-прежнему верно, «по-старопольски», держаться союза с царем, а литовские воеводства и поветы демонстрируют по отношению к Сапегам «большую враждебность», пытаясь «оторвать» от них войско. Об этом сообщали Огинскому Л. Потей и двоюродный брат жмудского старосты, ковенский маршалок. Более того, находящаяся под Брестом литовская дивизия в 24 хоругви под командованием «сапежинского человека» А.К. Новосельского якобы готова перейти на его сторону, а число войск самого Огинского также увеличивается [5. 1709 г. Д. 37. Л. 1–1об.; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 960–961].
49 В связи с этим Огинский вновь просил о средствах для «удовольствования» его войск, а также для приобретения драгунам обмундирования, флинт (ружей) и холодного оружия («baconetów i szpad»). Еще одна просьба жмудского старосты касалась высылки к нему людей, бежавших из шведской армии в расположение русских войск, главным образом саксонцев, для комплектования литовских отрядов, при условии, что перебежчики эти не нужны царю. Огинский сетовал, что в Литве найти рекрутов чрезвычайно трудно. Именно для этого литовский гетман и направил к царю Гейна, получившего полномочия для вербовки людей [5. 1709 г. Д. 37. Л. 1об.–2].
50 Под конец посланец Огинского должен был предостеречь царя о возможном сговоре находящихся в Воронеже адмирала и царских вельмож с Карлом XII, который якобы направляется туда со всем войском. По мнению Огинского, «предатель» («zdrajca») Мазепа вполне мог этому поспособствовать. Он выражал также опасения вторжения татарских орд в южные пределы России, полагая, что им дадут отпор калмыки и донские казаки, и подтверждал свою готовность прибыть на помощь русской армии со своими отрядами в случае необходимости в течение двух недель, правда, как только расправиться со своими врагами в Речи Посполитой [5. 1709 г. Д. 37. Л. 2; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 961]. Последнее уточнение позволяет считать это заявление скорее декларативным, нежели отражающим реальные намерения гетмана.
51 Инструкция Огинского была переведена в Воронеже 26 марта (6 апреля) 1709 г., а ответ от имени царских министров дан 12 (23) апреля. Жмудскому старосте сообщалось, что Гольцу недавно послан приказ идти как можно скорее с кавалерией на соединение с коронным и литовским войсками, а также что пехота во главе с князем М.М. Голицыным уже вышла из Киева и должна быть недалеко от войск Огинского.
52 От имени царя Огинского благодарили за «предупреждения и рекомендации» и сообщали о скорой высылке в Литву своих войск для поддержки борьбы с Сапегами (непонятно, имелась в виду дивизия Гольца или дополнительные войска). Несмотря на огромные расходы на собственную армию Петр обещал в мае выплатить 1 миллион злотых или 100 тыс. руб. на войско Речи Посполитой, которое гетманы должны были разделить между отрядами Короны и Литвы. Из этих же сумм Огинскому предлагалось взять средства на снаряжение собственных драгун, которые в нынешних обстоятельствах выданы быть не могут.
53 По поводу возможной измены в Воронеже, Огинского уверяли, что людей, о которых он пишет, гетман не знает лично, видимо считая их иностранными специалистами. Между тем все они «урожденные обыватели» русского государства, и в том числе не названный гетманом по имени адмирал – Ф.М. Апраксин и сохраняют верность царскому величеству [5. 1709 г. Д. 37. Л. 2об.–4].
54 Дашков 3 (14) марта сообщал из-под Тысменицы, что коронные гетманы «под сумлением пребывают» из-за задержки Гольца и не торопятся с маршем под Тарнополь – они до сих пор не переправились через Днестр (намереваются сделать это под Жванцем). Резидент опасался, как бы гетманы «с десперации чего не учинили с Станиславом» (т.е. не заключили мир), и просил ускорить марш русских войск [5. 1709 г. Д. 27. Л. 62–62об., 64]. Ифлант послал офицера к Сенявскому, который, вернувшись 10 (21) марта, сообщил, что коронный гетман «поспешает денно и ночно к Тернополи и желает усердо совокупитца с войском царского величества». «А оной посланной афицер, – рапортовал Ифлант Меншикову, – принят был с великою радостию и сам гетман объявлял ево всем санатором и сказывал, что войско его царского величества совершенно на сукурс есть, а то им велми было неимоверно». Посланец доносил, что при Сенявском «рейтареи и драгун» 8 тыс. чел. «и сказывает, что велми конми и мундиром убран, а коронного де войска 220 хорунг». Генерал также сообщал, что послал «партию» людей в Степанов (по словам Огинского, там концентрировались хоругви Сапеги), которая принудила неприятеля к бегству [18. Л. 1–2].
55 20 (9) марта Огинский получил письмо от А.Н. Сенявского, который предлагал союзникам выдвинуться на запад, к Тарнополю или Збаражу, в том числе и к корпусу Гольца. Сам коронный гетман уже выдвинулся навстречу, перейдя Днестр под Галичем и расположившись 17 (6) марта в Рогатине, в 18 милях от Огинского и Ифланта. К слову сказать, белзкий воевода предупреждал Огинского, что противнику известно о его расположении в Ляховцах и намерении задержаться там на месячный срок [5. 1709 г. Д. 15. Л. 46–47об.; Д. 14. Л. 50].
56 Огинский, пересылая письмо Сенявского царю, в «цыфирной цедуле» стращал его скорым маршем шведско-польских войск из Львова через Подолию на Немиров и Чигирин15, где противник «казаков запорожских збунтует, орду призовет, ибо те все суть не постоянны». Жмудский староста советовал «иметь в призрении подозрителные персоны казацкие немировские», которые якобы «давно ожидали» прихода Ю. Потоцкого, и особенно «Михайло, полковник хвастовской, давней приятель мазепинской» (речь идет о М. Омельченко, который на самом деле занимал пост белоцерковского полковника). По словам Огинского, Сапеги, «с натуры лукавые, тут в глазех будто договоры чинять, а тайно войска на нас собирают, а к королю швецкому Антоновича послали с писмами». Эта информация должна была заставить царя дать Гольцу скорейший указ о выступлении [5. 1709 г. Д. 14. Л. 51–51об.].
15. На самом деле Станислав Лещинский, и, тем более, Крассау не спешили с маршем на восток [12. S. 670–671].
57 26 марта (6 апреля) Огинский с Ифлантом съехались в Жеговцах с Сенявским и Жевуским, где состоялся совместный военный совет. Было решено в течение десяти дней стоять с войсками в местах нынешнего расположения, ожидая прихода войск Гольца. Как отмечал Ифлант, Сенявский и «протчие санаторы Речи Посполитой з господином гетманом Агинским не в прямом соглашении, понеже на ево войско вельми в тамошних местах во всяких поборах жалобу чинят» [4. Т. 9. Вып. 2. С. 774–775].
58 Пассивность коронных войск Сандомирской конфедерации дала возможность их противникам в Литве во главе с Я.К. Сапегой попытаться перехватить инициативу [9. С. 67–68; 11. С. 444–445]. В первой половине апреля Сапега с четырехтысячным войском атаковал Ляховцы, где расположился Огинский со своими отрядами. Жмудский староста был разбит, потерял обоз, его солдаты бежали в Белгородку, где на помощь им пришел Ифлант с драгунским полком. Далее данные источников о битве расходятся. Сам Ифлант рапортовал, что выручил Огинского, разбив противника. Согласно данным, исходящим из противоположного лагеря, русский генерал был с потерями выбит из Белгородки [9. С. 68–69; 11. С. 445–448] 16.
16. Реляция этой битвы сохранилась в бумагах литовского подканцлера С.А. Щуки [17. S. 277–279].
59 Поражение под Белгородкой заставило Г. Огинского вновь напомнить о себе русскому царю. 28 (17) апреля из Константинова он вторично выслал к царю Т. Ленкевича с обширной инструкцией («Puncta spieszne do najaśniejszego Cara Jmści i do Ichmściów Panów ministrów»). Анализируя недавние события, польный гетман считал, что именно медлительность Гольца стала главной причиной усиления позиций неприятеля, который ранее находился в «desperackim stanie» («отчаянном положении»). Теперь же, преувеличенно полагал Огинский, только у бобруйского старосты 12 тыс. войска, а у Потоцкого и Шмигельского – 6 тыс., поскольку они сумели переманить на свою сторону множество хоругвей со всеми запасами, тогда как Сапеги подчинили все хоругви Вишневецких и Крышпинов. Все эти войска должны соединиться под Берестечком, чтобы перейти к активным действиям против союзников царя.
60 Огинский несколько притворно сетовал, что расчет на скорое прибытие Гольца спутал военные планы его и Ифланта. В ожидании со дня на день подмоги они бездействовали, хотя могли бы, как уверял Огинский, «przy łasce Bożej sami uprzątnąć nieprzyjaciela» («с Божией помощью сами расправиться с неприятелем»). Готовность эта подтверждалась, по словам гетмана, недавней стычкой под Ляховцами, когда якобы вчетверо большие войска противника отступили «z wielką szkodą» («с большими потерями») (что, как мы знаем, было не так). Подробности об этом бое должен был поведать Ленкевич. Промедление Гольца, считал Огинский, ухудшило и положение коронного войска гетмана А.М. Сенявского, которое уже три раза поднимало бунт, намереваясь покинуть гетмана, и его собственных отрядов, которые противники грозят вытеснить в голодные и разоренные районы. Уже в который раз Огинский просил дать Гольцу распоряжения немедленно выступить в район Киева, считая, что это стало бы средством «nawieść za sobą nieprzyjaciela, otuchę sprawić pułkom ukraińskim co ducha przeciwnego mają i krolowi szwedskiemu nowe serce sprawić, który obarczony sсhyla się do traktatów» («выманить за собой неприятеля, придать бодрости украинским полкам, которые противным духом объяты, и нанести очередной удар королю шведскому, который и так уже под грузом неприятностей склонен к переговорам»).
61 Староста жмудский свидетельствовал, что неоднократно и писал, и посылал доверенных людей к Гольцу, умоляя выслать ему хотя бы три драгунских полка, чтобы неприятеля «pędzić i znosić» («преследовать и уничтожать»), но все напрасно. Гетман утверждал, что перед лицом усиленной союзнической группировки многие коронные и литовские хоругви оставят противника и перейдут на их сторону, что сделает и сторонников Лещинского в Литве и Короне более склонными к выгодному России и сандомирским конфедератам соглашению. Завершая свои рассуждения о присылке вспомогательных войск, Огинский декларировал: «do ostatniej krople krwie nie odstąpie z domem moim interessu skoligowanego, abo wraz bydź szczęśliwy pragnę, abo wraz przeciwności znosić będę» («до последней капли крови буду держаться с домом моим при союзническом интересе, желал бы вместе как счастливым быть, так и беду переносить») [5. 1709 г. Д. 40. Л. 1–3об.].
62 Следующим вопросом инструкции, неоднократно озвучивавшимся в переговорах с царскими министрами и самим монархом, был денежный. Жалуясь, что не получил неоднократно просимых им денег на жалованье своим отрядам, Огинский сообщал, что вынужден был раздавать деньги солдатам из собственного кармана, наняв к тому же пятьсот валахов с полковником Апостолом-Микульцем. И на этот раз гетман просил царя выдать деньги непосредственно Т. Ленкевичу, а также убедить молдавского господаря уволить со своей службы Апостола Микульца, отпустив с ним его жену, детей, разрешив взять с собой скот и прочее имущество. Все это должно было быть переправлено на российскую территорию в безопасное место до окончания военных действий [5. 1709 г. Д. 40. Л. 3об.].
63 Огинский рекомендовал царю не доверять готовности сторонников Лещинского в Речи Посполитой и особенно Сапег к уступкам, которые он считал показными, а заявления на этот счет – предлогом, рассчитанным на выигрыш времени, которое «противная сторона» рассчитывала использовать для собственного усиления. Он сообщал о прибытии к нему с подобными предложениями официального посольства от Станислава и «приватной» миссии от Сапег. «Nie udałem się w nie, za zdradę poczytając» («не приступил к этому, считая это предательством»), – резюмировал Огинский, замечая попутно, что принял лишь некоторые предложения от Януша Вишневецкого, поскольку тот все-таки «prawdziwy republicant» («настоящий республиканец»). Староста жмудский выражал готовность участвовать в переговорах по урегулированию ситуации в Речи Посполитой, только когда их официально начнет русская сторона [5. 1709 г. Д. 40. Л. 3об.–4].
64 Кроме того, польный гетман повторял свою просьбу касательно выдачи для его солдат обмундирования либо денег на него, присылки олова и пороха, а также передачи ему арестованного ранее царскими властями некоего Грабовского, сторонника Лещинского. Гетман вновь рекомендовал монарху М.М. Огинского и М. Халецкого17, обращал внимание царя на необходимость вмешательства русского правительства в дело арестованного в Пруссии комиссара Михала Княжевича, который, по словам Огинского, якобы имел денежных обязательств в отношении царя и «Rzpptej WXL» («Речи Посполитой Великого княжества Литовского») на шесть миллионов злотых 18.
17. М. Халецкий, как и ранее, отправил министрам письма от 29 (18) апреля (из Константинова) с благодарностью за исходатайствованную ему царскую милость [5. 1709 г. Д. 20. Л. 7–9об.].

18. Михал Княжевич, клиент Огинского, подстароста жмудский [4. Т. 4. [Вып. 2]. С. 1080] и комиссар при русской армии в Литве с 1704 г., который при сборе денег с каждого дыма 1 тынф клал себе в карман [3. S. 561], был арестован в Пруссии за дерзкое убийство немецких офицеров, не стерпев от них неких «лживых слов». Бросившись один на восьмерых обидчиков, Княжевич убил капитана и поручика, двух других ранил. За это он был арестован, и Огинский настаивал, чтобы ему не выносили приговор, пока он не рассчитается за собранные от имени царя и Великого княжества Литовского средства, на которые российское правительство должно было предъявить официальные претензии. Польный гетман констатировал, что Княжевич не раз демонстрировал ему свою верность и расположение.
65 Наконец, жмудский староста сообщал о направлении в Киев своей племянницы, панны старостины радуньской с прислугой, придворными и обширным обозом. В Киев должна была с Подгорья прибыть и жена самого польного гетмана, как только дороги станут более безопасными. Огинский рассчитывал, что им отведут в городе или возле него место для расселения, снабдят провиантом и фуражом, а после «освобождения» Литвы предоставят конвой до границы. Кроме того, он просил дать быховскому и полоцкому комендантам указы охранять его имения – Усвятское и Озерецкое староства и содействовать посланному им в Белоруссию майору Рудницкому для найма драгун, вывода из Ошмянского повета его гусарской хоругви, а также занятию Могилевской экономии, которая ранее была под его «администрацией» [5. 1709 г. Д. 40. Л. 4]. Стоит отметить, что об охране своих имений «w białoruskim kraju» («в белоруском уезде»), которые частично разорены неприятелем, а частично «отягощены» сбором провианта комендантом Полоцка Н.Т. Ржевским, просил Г.И. Головкина также М.М. Огинский в феврале [5. 1709 г. Д. 15. Л. 30–31об.]. В апреле он повторил просьбу, жалуясь попутно, что некий Василевский, командующий находящимися в Литве казацкими и калмыцкими отрядами, «desertam zostawił z fortuny mojej» («с маетностей моих учинил мерзость запустения») [5. 1709 г. Д. 15. Л. 48–49об.].
66 Ответ посланнику Огинского был дан царскими министрами 11 (22) мая 1709 г. в лагере над р. Ворсклой, а два дня спустя Ленкевич был отпущен обратно к своему патрону. Русская сторона не сомневалась, что в данный момент Гольц уже соединился с Огинским, развернув активные действия в отношении противника. Ленкевичу было сообщено, что деньги, выделенные царем на войско – 100 тыс. руб., уже в дороге, их планируется передать польским союзником в мае, что даст возможность Огинскому получить причитающиеся ему субсидии, потратив их в том числе и на обмундирование и военные запасы, которые царь в данный момент не имеет возможности прислать.
67 Царские министры с вниманием отнеслись к предложениям Огинского по поводу возможных переговоров со сторонниками Станислава Лещинского. Они констатировали, что некоторые из них действительно «ku nam odzywają z przyjaźnią swoją» («пишут нам с предложениями дружбы»), однако все отношения с ними, по совету Огинского, будут выстраиваться с «осторожностью».
68 Русское правительство обещало похлопотать у молдавского господаря касательно Апостола и нанятых гетманом валахов и написать прусскому послу в Москве И.Г. фон Кайзерлингу о деле Княжевича. В Киев воеводе Д.М. Голицыну были посланы дополнительные распоряжения касательно размещения в городе племянницы и супруги Огинского; комендантам Быхова и Полоцка – указы содержать имения гетмана «w osobliwej ochronie» («под особенной охраной») и оказывать содействие Рудницкому. Касательно Грабовского русское правительство запрашивало информацию о том, где и когда он попал в плен [5. 1709 г. Д. 40. Л. 5–6].
69 После нескольких недель пассивности коронных войск сандомирян решение о направлении «заднепровского» корпуса Гольца на Правый берег Днепра, принятое Петром в первой половине апреля, оказалось своевременным. В середине апреля Гольц стоял уже под Белой Церковью, а в начале мая соединился с коронным войском в районе Константинова. Вскоре состоялся военный совет, на котором решено было начать наступление, разделившись на три колонны: Гольц должен был двигаться на Броды, Сенявский на Львов, Огинский на Олеско. 24 (13) мая при деревне Ледухово (Накваше) русские войска Гольца нанесли поражение дивизии Я.К. Сапеги. Победа окончательной переломила ситуацию на Волыни и в Галичине в пользу союзников. В июне их войска заняли Львов 19.
19. Польские историки М. Нагельский (ошибочно именует Г.А. Огинского Михалом) и Т. Цесельский считают это сражение победным для Сапеги, не используя российские источники, либо не доверяя им (реляция Гольца) [8. S. 92–98; 11. С. 449–452]. Более взвешенные оценки см. [9. С. 69–74; 12. S. 681; 7. S. 339].
70 Сообщая царю и министрам о победе при Ледухове, Огинский отмечал, что Сапега не верил, что Петр, занятый борьбой с Карлом XII на Левобережной Украине, рискнет выслать на Правобережье сколь-нибудь более значительные подкрепления, нежели корпус Ифланта. Недооценив поэтому силы противника, бобруйский староста спешно, налегке выступил из-под лагеря в Берестечке, двигаясь через леса окольными путями и надеясь, видимо, повторить свой мартовский успех, когда он застал врасплох Огинского и Ифланта. Однако на этот раз жмудский староста и фельдмаршал узнали о выступлении Сапеги благодаря захваченным языкам, в результате чего стремительная атака его войск на отряды Гольца в полумиле от Подкаменя, между Наквашей и Балковскими горами, не стала для последнего полной неожиданностью. Описание сражения, данное Огинским 20], вносит мало нового в уже известные в историографии данные, которые исходят из сапежинского лагеря и от Гольца, совпадая, по понятным причинам, с последним источником. Победителям, помимо пленных, достались кони бобруйского старосты с конюхами и мул, навьюченный мешками с деньгами, а также 12 знамен противника.
20. Наиболее подробно Огинский описал битву в письме к министрам от 30 (19) мая [5. 1709 г. Д. 15. Л. 53 –53об.
71 Огинский подчеркивал, что, получив известие о битве через два часа, отправил разъезд в более чем 1 тыс. коней для преследования разбитых войск неприятеля, которые «różnymi szlakami bez pamięci uciekali» («разными путями в беспамятстве убегали»), однако не имел особого успеха – столь быстро бежал Я.К. Сапега, «unosząc ostatek czupryny, którą mu kozacy w potyczce wydarli» («спасая остатки чуприны, которую ему казаки в схватке подрали»). Разъезды Огинского достигли Берестечка, откуда за час до их прибытия спешно ретировались остатки обоза, разгласив, что уходят к Сокалю, а на самом деле отступив на Крылов и Брест, чем сбили с толку преследователей. Жмудский староста с удовлетворением сообщал, что среди разбитых отрядов упала дисциплина, офицеры и солдаты открыто обвиняют Сапегу в гибели войска. Известие, что со стороны Литвы наступает Л. Потей с целью захватить сапежинские обозы, усилило эти настроения. Многие якобы «czapki rzucając, przeklinając biegli rzuciwszy swego starostę bobrujskiego» («шапки бросая, бежали, оставив своего бобруйского старосту и проклиная его»), другие еще в ходе сражения выказывали готовность сдаться лично Огинскому. Он призывал царское правительство не верить дружелюбным обращениям Сапеги. В отличие от Сенявского, Огинский охотно принял участие в праздновании победы под Наквашей, которое устроил Гольц.
72 Жмудский староста полагал, что надлежит преследовать остатки сапежинских отрядов, чтобы не только не допустить их переформирования и пополнения (гетман считал это одной из важнейших задача на ближайшее время), но и заставить перейти под команду самого Огинского, для чего просил царя направить ему в помощь четыре тысячи (или три полка) русских драгун. Тем более, что как стало известно жмудскому старосте, Л. Потей, соединившись со дивизией Рыбинского, атаковал под Тыкоцином М.Ю. Сапегу, старосту слонимского, загнав его за Неман, а затем захватил отступавшие на Брест обозы бобруйского старосты. 15 (4) июня Огинский сообщал, что во многих поветах Литвы начались антисапежинские выступления шляхты, а на сторону республиканцев переходят солдаты и офицеры противника.
73 Для окончательного утверждения власти Сандомирской конфедерации в Польше и Литве, по мнению Огинского, необходимы были дальнейшие активные действия корпуса Гольца, в связи с чем он просил царя о направлении соответствующих указов фельдмаршалу. Продвижение русских войск должно было заставить отступить за Вислу Лещинского и Крассау, что откроет возможность «коммуникации» с королем Августом, которая на данный момент была перекрыта, и повысит шансы его скорого прибытия в Речь Посполитую.
74 Важным индикатором для отношений Огинского с царским двором стало дело генерала Гейна, арестованного на обратном пути из царской ставки в Киеве тамошним губернатором Д.М. Голицыным по распоряжению А.Д. Меншикова21. Жмудский староста настаивал на его освобождении во всех посланиях, направленных российской стороне в мае – июле. Он отвергал обвинения, выдвинутые в отношении Гейна Меншиковым (перехваченное письмо, якобы от Гейна к Лещинскому о готовности перейти на шведскую сторону под Лабунем, и заявления генерала, затрагивавшие будто бы царскую честь, что он был в свое время направлен на службу к Сенявскому, чтобы узнать о всех его «действиях и намерениях»). Жмудский староста уверял, что, если данные обвинения были бы справедливыми, он сам бы «był investigatorem choćby na rodzonego brata, bo u mnie więcej konsyderacji na publiczny interes niż na prywatny affect i pożytek» («я же для почтения союзного интересу никому в таком деле, хотя бы и родному брату не спустил»).
21. См. письма Гейна царю и министром от 28 апреля (8 мая; двойная дата в письме) с жалобой на свой арест и просьбой объяснить его причины [5. 1709 г. Д. 39. Л. 1–5] (cм. также [9. С. 67. Прим. 20]).
75 Огинский провел собственное расследование и выяснил, что к Станиславу писал либо генерал Штольц, либо генерал-майор И.Г. Микош (Микуш). Оба они недавно получили отпуск с царской службы и временно остановились в Лабуне, а затем в Константинове. Получив паспорт от Сапеги, они ушли с отрядом в сто человек за Сокаль окольной дорогой вскоре после битвы под Наквашей, став причиной слухов, что некий генерал дезертировал из войска жмудского старосты.
76 Таким образом, Огинский не видел за Гейном никакой вины, кроме вышеупомянутых высказываний, произнесенных генералом в пьяном виде. Он отрицал, что подобное вообще имело место, и полагал, что это в любом случае не должно являться основанием для столь сурового наказания. Огинский просил о скорейшем освобождении необходимого ему военачальника, арест которого в ранге посланника к царю повергает его в «сердечную скорбь», приводит к падению его авторитета как среди своих войск, так и «позорит» в глазах неприятеля. Истинная причина ареста Гейна, по мнению жмудского старосты, заключалась в недовольстве Меншикова «praetentyą łaski jego czy za zasługę czy za kredyt» («докучил князю его милости прошением своим о воздаянии или за службу или за столь долгое ожидание») [5. Д. 15. Л. 53–59об., 62–63; Д. 14. Л. 58–62об.; 4. Т. 9. Вып. 2. С. 954, 962–961].
77 Гольц, сообщая в июне о намерении Огинского двинуться в Литву, отмечал, что тот требовал более значительных подкреплений, а именно 6 тыс. «добрых казаков» и 3 тыс. «регулярной кавалерии». С этими силами польный гетман рассчитывал не только окончательно расправится с силами Я.К. Сапеги, но и заставить перейти его на сторону России и Сандомирской конфедерации. Гольц, обсуждавший этот вопрос с Огинским «патрикулярно», выражал уверенность, что тот своим присутствием в Литве многих «к себе привлечет и в такавае состояние себя приведет, что всегда от оного добрые удачи ожидать возможно будет, ибо також-де о всегдашней верности его к вашему царскому величеству никакого сумнения нет, от которой многие опыты объявил». Кроме того, Огинский обязался ныне находящийся при нем «регулярный корпус» литовских войск «в совершенное состояние чрез супсидии привесть», которые царь должен был выплатить Речи Посполитой (100 тыс., обещанные в апреле), и из которых Огинскому приходилась одна треть. В письме царю Гольц просил указа относительно выплаты денег, отмечая, что коронные гетманы противятся этому. В отместку жмудский староста советовал Гольцу не давать коронным гетманам денег, пока в войско не прибудет сам король Август [4. Т. 9. Вып. 2. С. 957–958]. По поводу денег Дашков еще 6 мая сообщал Г.И. Головкину, что Сенявский и Жевуский не удовлетворены пропорцией раздела царских субсидий «купно с войском литовским, понеже староста жмойдский войска имеет малое число и гораздо плохо, а захочет части болшие и чрез то будет ссора». Резидент обещал, что будет стараться добиться раздела сумм «бесспорно» [5. 1709 г. Д. 27. Л. 147].
78 В итоге, однако, Гольцу удалось убедить Огинского не покидать союзников, и он двинулся вместе с соединенными русско-польскими силами далее на запад. Вскоре были получены известия о победе под Полтавой [9. С. 75].
79 Разногласия Огинского и коронных гетманов, в частности с Сенявским, получили отражение в частично зашифрованном письме старосты жмудского царю от 20 (9) июня (из Кривчиц). Жмудский староста обвинял Сенявского, что тот «dla przeszłych, którem dawno wyraził, racji, kieruje do tego przez swoje skryte korrespondencje, aby krolowi Jmści i uchwałom Rzpptej byli szkodliwi, prowenta zabierali, jako teraz Jmść wojewoda bełzki dobra adherenskie fovet dla ich przyjaźni» («для прежних, которые я давно изобразил, причин, склоняет действа свои к тому чрез свои тайные корреспонденции, дабы королю его милости и постановлением Речи Посполитой были вредные, прибыли собирали, как ныне господин воевода белский маетности единомышленников противной стороны охороняет для их приязни»). То есть Сенявский намеренно сохранял от реквизиций имения сторонников Станислава Лещинского, ведя с ними тайную корреспонденцию в своих целях. Огинский жаловался на враждебность со стороны Сенявского, недовольного увеличением численности подчиненного жмудскому старосте войска. Он якобы всеми силами хотел избежать конфликта с великим коронным гетманом, чтобы не усугубить положение сандомирян в целом, но просил царя предупредить на этот счет Гольца, а ему разрешить выдвинуться в Литву вместе с русским войском, с тремя тысячами драгун под командой князя Волконского [5. 1709 г. Д. 14. Л. 63–65об.]. Гольц даже считал (не исключено, что под влиянием Огинского), что Сапега «ближний союзник» Сенявского, который его «всею силою против литовского гетмана Огинского содержати хощет» [4. Т. 9. Вып. 2. С. 954]. Враждебность Сенявского по отношению к жмудскому старосте проявилась даже в рекомендации своему резиденту при царском дворе, полковнику Ю. Таушу, добиваться, чтобы Меншиков Гейна «из арешту пускать не велел» [4. Т. 9. Вып. 2. С. 973].
80 Огинский также сомневался в лояльности царскому правительству казацкого брацлавского полковника Григораша Иваненко, который пропустил туда и обратно некоего шведского капитана, ездившего в Молдавию из армии Карла XII для вербовки солдат (причем обратно – с набранными рекрутами). При этом Григораш якобы велел задержать тех молдаван, которые ехали к Огинскому, часть из них приказав продать в рабство в Турцию, а других повесить. Об этом жмудскому старосте сообщил отряд «волохов», который таки прибыл в расположение его войск во главе с уже упоминавшимся полковником Апостолом Микульцем [5. 1709 г. Д. 14. Л. 63–64об.].
81 Несмотря на постоянное выпячивание Г.А. Огинским перед царским правительством собственных заслуг и роли в кампании на Волыни и прилегающих территориях в конце 1708 – первой половине 1709 г., невысокую ценность для русской стороны sticte военной деятельности жмудского старосты, терпевшего поражения в стычках даже при поддержке русских войск, его политическая активность оказалась в целом весьма полезной для России в тяжелые предполтавские времена, особенно на фоне пассивности Сенявского, который предпочитал вести переговоры с противниками в ожидании развязки противостояния между Петром I и Карлом XII на Украине. Кипучая энергия Огинского, постоянно просившего подкреплений и выражавшего готовность вести активные военные действия, была на руку царю и вызывала недовольство великого коронного гетмана. Попытки жмудского старосты создать заслон против марша к Днепру Лещинского и Крассау, а также Ю. Потоцкого, его совместные с Ифлантом действия на Волыни провоцировали ревность коронных предводителей Сандомирской конфедерации, и, по всей видимости, стали одной из причин, которая заставила Сенявского в конце концов свернуть лагерь под Тарновым и двинуться на восток, чтобы не допустить соединения Гольца только лишь с Огинским.
82 К началу 1709 г. жмудский староста уже прочно связал свою политическую судьбу с успехами России в Северной войне, рассчитывая именно при русской поддержке укрепить свое положение в Великом княжестве Литовском, одержав победу над Я.К. Сапегой в соперничестве за булаву великого гетмана. Связи Огинского и его группировки с царским двором не характеризовались лишь выпрашиванием денежных субсидий и военных подкреплений. Передача своих семейств и имений под русскую опеку показывала, как высоки были ставки литовских республиканцев на победу российской стороны в решающем противоборстве со Швецией. Насколько оправдались эти ожидания, показали события первых месяцев после Полтавской победы.

Библиография

1. Кочегаров К.А. Политические контакты магнатов Великого княжества Литовского с Россией во второй половине XVII – начале XVIII века // Россия и Беларусь: история и культура в прошлом и в настоящем: материалы международной научной конференции «Россиеведение и белорусоведение в XXI веке: традиционные и новые тенденции в научных исследованиях» (Смоленск, 11–12 октября 2018 г.) / под ред. Е.В. Кодина. Смоленск, 2018. Вып. 4.

2. Wasilewski T. Sowa A. Ogiński Grzegorz Antoni // Polski słownik biograficzny. Wrocław; Warszawa; Kraków; Gdańsk, 1978. T. 23. Niemirycz Władysław – Olszak Wacław.

3. Burdowicz-Nowicki J. Piotr I, August II i Rzeczpospolita 1697–1706. Kraków, 2010.

4. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 3 (1704–1705). СПб, 1893; Т. 4 (1706). [Вып. 1–2]. СПб., 1900; Т. 4 (1706). [Вып. 1–2]. СПб., 1900; Т. 5 (январь–июнь 1707). СПб., 1707; Т. 6 (июль–декабрь 1707). СПб., 1912; Т. 7. Вып. 2. М; Л., 1946; T. 8 (июль–декабрь 1708). Вып. 1–2. М.; Л., 1948; Т. 8. Вып. 2. М., 1951; Т. 9 (январь–декабрь 1709). Вып. 1–2. М.; Л., 1950; Т. 9. Вып. 2. М., 1952.

5. Российский государственный архив древних актов. Ф. 79. Оп. 1.

6. Gierowski J.A. W cieniu ligi północnej. Wrocław; Warszawa, Kraków, Gdańsk, 1971.

7. Wimmer J. Wojsko Rzeczypospolitej w dobie wojny polnocnej (1700–1717). Warszawa, 1956.

8. Nagielski M. Kampania wojsk Stainsława Leszczyńskiego na Ukrainie w latach 1708–1709 // Іван Мазепа і його доба: історія, культура, національна пам’ять. Матеріали міжнародної наукової конференції. Київ, 2008.

9. Віцько З. Войскі Вялікага княства Літоўскага ў кампании 1709 года на Захадзе Украіны // Іван Мазепа і мазепинці: Історія та культура України останньої третини XVII – початку XVIII ст. Львів, 2011.

10. Ciesielski T. Ostatnie tryumfy bitewne oręża Wielkiego Księstwa Litewskiego – bitwy pod Lachowcami i Nakwaszą // Ваенныя трыумфы эпохi Вялiкага Княства Лiтоўскага. Мiр, 2017.

11. Цесельский Т. Последние боевые триумфы Великого княжества Литовского – битвы под Ляховцами и Наквашей // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды Восьмой Международной научно-практической конференции. 17–19 мая 2017 года. СПб., 2017. Ч. 4.

12. Dygdała J. Lwowska wyprawa króla Stanisława Leszczyńskiego w 1709 roku (czy zamierzano iść na pomóc Karolowi XII na Ukrainę?) // Kwartalnik Historyczny. 2019. № 4.

13. Pabich Ł. Bitwa pod Koniecpolem 21 listopada 1708. Zabrze; Tarnowskie Góry, 2014.

14. Kamiński А.S. Konfederacja Sandomierska wobec Rosji w okresie poaltransztadtzkim, 1706–1709. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1969.

15. Сборник Императорского русского исторического общества. СПб., 1873. Т. 11.

16. Biblioteka Czartoryskich w Krakowie. Rps. 1167.

17. Archiwum Główne Akt Dawnych. Archiwum Publiczne Potockich. Rps. 163a. T. 39.

18. Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 83. Оп. 1. Д. 2974.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести