Везде
Nikola Pašić and Stjepan Radić. “Restauration Ideas” in Contemporary Serbian and Croatian Historiography
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Nikola Pašić and Stjepan Radić. “Restauration Ideas” in Contemporary Serbian and Croatian Historiography
Annotation
PII
S0869544X0022000-3-1
DOI
10.31857/S0869544X0022000-3
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Aleksandr Silkin 
Occupation: Senior Researcher, Department of the History of Slavic Peoples during World Wars
Affiliation: Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences
Address: Moscow, 119334, Russia, Moscow, Leninsky prospect, 32A
Edition
Number 5
Pages
65-87
Abstract

Historians from the former Yugoslav republics traditionally participate in never ending political discussion about the way their homelands should develop. Referring to their profound understanding of the past, scholars indicate certain phenomena and entire time periods that should serve as ideal models for modern society deserving to be «reproduced» in the nearest future. Accordingly, certain historical figures with their real and imaginary virtues are presented as role models – heralds of everything progressive in the field of politics and state building. In particular, the head of the Serbian People's Radical Party, Nikola Pašić, and the chairman of the Croatian (Republican) Peasant Party, Stjepan Radić, in the works of many authors appear as the «founding fathers» of the liberal democratic tradition in Serbia and Croatia in the late 19th – first three decades of the 20th century. Accordingly, the «golden era of Serbian parliamentarism» (1903–1914), which passed under the sign of the dominance of the PRP, and the virtual «Croatian Neutral Peasant Republic», a program that allowed the C(R)PP to consolidate the Croatian people in the 1920s, are subject to «restoration». The article is devoted to finding out how historically reliable the imposed images of the past are.

Keywords
Serbia, Croatia, Yugoslavia, republic, parliamentarism, liberal democracy, politics of memory, historical myths.
Received
15.09.2022
Date of publication
16.10.2022
Number of purchasers
6
Views
89
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Двенадцать лет тому назад профессор Белградского университета Мирослав Йованович в книге «Кризис истории» писал о «трансформации исторического сознания» [9. С. 139] сербов и остальных народов бывшей Югославии вследствие потрясений 1990-х – начала 2000-х годов. Профессиональных историков произошедшее побуждало задуматься об изменившейся общественной роли, которую им надлежало играть в странах, возникших на обломках многонационального государства. Попыткой такого переосмысления можно считать как процитированную книгу, так и опубликованные примерно в то же время работы Дубравки Стоянович. Оба исследователя опирались на постулат Люсьена Февра о том, что «науку не создают в башнях из слоновой кости. Она творится в гуще жизни» [14. С. 22]. Поэтому М. Йованович считал актуальной задачу преодоления «огромной пропасти между наукой и обществом, испытывающим большую потребность в истории и в понимании исторических сюжетов» [9. С. 9]. Соглашаясь с коллегой по кафедре всеобщей современной истории, Д. Стоянович утверждала, что предназначение ученого состоит в том, чтобы «искать в прошлом ответы на вопросы, которые ставит сегодняшний день, помогать обществу в рациональном осмыслении современных событий, а также предоставлять знания о причинах явлений и их происхождении» [40. S. 25].
2 Однако активная вовлеченность в перипетии общественной жизни неизбежно приводит служителя Клио к столкновению с «эпическо-мифологическими и идеологическими злоупотреблениями историей, которые, как правило, осуществляются с целью легитимизации некой общественной или политической идеи». Это ставит историка перед следующей профессионально-этической дилеммой: «Согласиться с актуализацией событий прошлого, которую навязывают вненаучные центры силы, или, все-таки, бороться за эмансипацию знания и исторического мировоззрения, за рациональное понимание и трактовку этого прошлого». К какому выбору в конце ХХ – начале ХХI в. склонялась сербская историография в лице своих представителей? Не к тому, который М. Йованович считал верным, о чем свидетельствует название его книги. В ней приводится немало примеров того, как «историческая наука вместо реализации своей основной функции – формирования рационального исторического сознания загромождает мифологическими конструкциями общественную память и без того травмированную и одурманенную мифами» [9. С. 141, 9, 106].
3 Одним из направлений такого ретроспективного «конструирования» стал поиск условно позитивных эпизодов истории, которые могли бы послужить «опорой» для «сбившегося с пути» сербского народа. Предполагалось «почерпнуть из “прошлого” готовые решения, обнаружить в нем предпочтительные модели социального поведения и системы ценностей, которые позволили бы заложить […] основу современной коллективной самоидентификации» сербов» [9. С. 160]. Другими словами, оглядываясь назад, следовало определить «точку, к которой современное сербское общество могло бы “вернуться”, дабы “исправить ошибки” истории». М. Йованович указал несколько таких «реставрационных идей» – от «святосавской», предполагающей «прямую связь и преемственность между “славной” средневековой сербской историей и самовосприятием современных сербов», до четнической «равногорской», подразумевающей разрыв с социалистическим прошлым и возвращение к буржуазно-монархическим ценностям.
4 Убежденные в том, что принадлежность Сербии к европейской политической и культурной традиции нуждается в «историческом» подтверждении, исповедуют «пашичевско-карагеоргиевичевскую реставрацию». В ее основе – миф о «золотой эпохе сербской демократии (1903–1914)», согласно которому «сербское государство с момента возникновения было открыто для восприятия западных концепций либерализма, парламентаризма и демократии, а политическая элита, получившая образование в западных университетах, полностью принимала западную модель развития и модернизации» [40. S. 26]. В соответствии с такой трактовкой сербское княжество после обретения независимости в 1878 г. в течение двух с небольшим десятилетий, несмотря на полное отсутствие социальных предпосылок, преобразилось в «современное европейское государство». За считанные годы в стране сложились условия для формирования политических партий, введения парламентаризма, а к началу ХХ в. «почти воплотилась британская двухпартийная модель демократии» [19. С. 172]. Кульминации процесс европеизации якобы достиг в период правления короля Петра Карагеоргиевича (1903–1914), когда Сербия могла считаться «передовой демократией, одной из самых развитых в Европе».
5 Д. Стоянович, А.Л. Шемякин, а также Ольга Попович-Обрадович [11] посвятили немало работ демонстрации несоответствия данного умозрительного представления реальному положению вещей в Сербии в 1878–1914 гг. Однако комплиментарный взгляд на политическое развитие Сербии не ограничивается указанными хронологическими рамками. Когда речь заходит о межвоенном периоде (1918–1941), некоторые историки склонны трактовать обострение межнациональных отношений в Королевстве СХС/Югославия как следствие противостояния передовой сербской интеллектуальной/политической элиты с косными и ретроградно настроенными представителями югославян бывшей Австро-Венгрии.
6 По словам Любодрага Димича, «сербская династия Карагеоргиевичей принимала западноевропейскую либеральную гражданскую идеологию», а «политические силы бывшего Королевства Сербия (радикалы, либералы, бывшие напредняки, республиканцы) выступали за либерально-гражданские решения в новом государстве» [26. S. 15]. Оно виделось «парламентской демократией, основанной на европейских стандартах и сербском опыте (курсив мой. – А.С.)» [4. С. 50]. С коллегой согласился Джордже Станкович, который подобное «видение» приписал главе сербской Народной радикальной партии (НРП) Николе Пашичу. Тот якобы «представлял югославянское государство построенным на либеральных принципах гражданского государства с простым, а не сложным внутренним устройством, с правом голоса для всех совершеннолетних обоих полов, а также народной скупщиной как верховным и неограниченным в своих правах законодательным органом» [12. С. 314].
7 Возвращаясь к тезису Л. Димича, отмечу, что одним из проявлений прогрессивности взглядов сербских политиков названа приверженность большинства их «модерной политической интеграционной югославянской идее». «Ее последователи, – продолжил автор, – лелея у югославян осознание ими собственной этнической близости, общности языка, территории проживания, стремились к преодолению раздробленности и барьеров, которые оставили предыдущие столетия» [3. С. 108].
8 Неуспех реализации «модерной идеи» объяснялся тем, что ей «противодействовало партикуляристское сознание аграрного общества с укоренившимися в нем национальными идеологиями, по своей природе клерикальными, консервативными и авторитарными» [5. С. 68]. Носителями оных провозглашены, прежде всего, югославяне-католики, центробежные устремления которых стали основной причиной кризиса первой Югославии. По словам Смиляны Джурович, «бросалось в глаза сопротивление интеграции и централизации со стороны отдельных субъектов политики, […] претендовавших на представительство отдельных регионов государства, которые они – эти субъекты – стремились представить в качестве так называемых исторических областей. Противоречия между инициаторами процесса становления нового модерного капиталистического государства, с одной стороны, и носителями историзма, с другой, в 1920-е годы всерьез препятствовали нормальному функционированию Королевства СХС» [6. С. 274].
9 А как 1920-е годы оцениваются современной хорватской историографией? В ней превалирует точка зрения хоть и зеркально противоположная вышеприведенной, но ничуть не менее «убедительная». Она, в частности, высказана в коллективном труде «Хорватская политика в ХХ веке» (2006 г.), объединившем лучшие историографические силы и увенчавшем проект Матицы хорватской «ХХ век». Ответственный редактор издания Любомир Антич происходившее в первой Югославии тоже трактует как противостояние отсталости и прогресса, объясняя поражение последнего тем, что «не воплотились надежды хорватских и словенских “югославян” на то, что Хорватия и Словения, располагавшие развитым обществом, экономикой и культурой, европеизируют остальную часть нового государства. Наоборот, эта часть их балканизировала. Процесс в первую очередь затронул государственно-политическую сферу, которая […] характеризовалась навязыванием всей стране сербских довоенных институтов, а именно династии, армии, полиции» [20. S. 53].
10 Тезис о насильственной «балканизации» – один из элементов «мифологической конструкции», более столетия присутствующей в общественно-политическом дискурсе. Согласно ей, Хорватии от века предначертана роль «последнего отряда европейского фронта против Балкан». В лучшие времена, по словам главы Хорватской народной крестьянской партии1 Степана Радича, «отряд» был «авангардом Запада», осуществившим «реконкисту» Боснии: «В географическом отношении Босния – это Балканы. Но мы ее дебалканизировали. Она больше не на Балканах» (цит. по [30. S. 348]). В 1918 г. «Запад» вынужденно отступил, и «авангард» превратился в «арьергард», который, подобно рыцарям Карла Великого во главе с Роландом, пал в неравном противостоянии с «сарацинами». «Межвоенное время для Хорватии прошло под знаком разрыва векового союза с Австрией и Венгрией и последовавшего вхождения в первое югославянское государство. Хотя географически Хорватия осталась на прежнем месте, она из центральноевропейского аванпоста в отношении Балкан превратилась в балканский крайний рубеж в направлении Центральной Европы. Последствия этой перемены оказались фатальными» [20. S. 53], – сокрушался процитированный выше Л. Антич.
1. Партия образована в 1904 г. как Хорватская народная крестьянская партия. В 1920 г. изменила название на Хорватскую республиканскую крестьянскую партию. В 1925 г. лидер партии С. Радич признал Видовданскую конституцию и, следовательно, монархическое устройство государства, в результате чего партия была переименована в Хорватскую крестьянскую партию.
11 С подобной оценкой согласился академик Никша Станчич, который, однако, писал не о «балканизации» Хорватии, а о том, что в результате распада Австро-Венгрии ей пришлось прозябать на «периферии европейской модернизации». Для обозначения того неподобающего географического объекта, в котором оказалась Хорватия, он использовал не негативно окрашенный термин «Балканы», а эвфемизм «югославянское государство с центром в Юго-Восточной Европе» [39. S. 13]. О том, сколь «фатально» пребывание в оном, позволяет судить тот факт, что впервые в «Юго-Восточную Европу» Хорватия, по словам корифея науки, попала в результате османского завоевания в начале XVI в. До этого она «по своему общественному и культурному развитию была частью европейского Запада», который «объединял в своих границах территорию от Атлантики до Польши, прибалтийских государств и Украины включительно» [39. S. 9, 12].
12 Только «пять веков спустя Хорватия снова присоединилась к развитию той части Европы, которую мы именуем европейским Западом, из которого она выпала в Новое время» [39. S. 11, 31]. А именно, вступила в 2013 г. в Европейский союз, осуществив предварительно «продвинутую демократизацию», дабы стать для оного «приемлемой». Теперешний демократизм Хорватии, разумеется, возник не на пустом месте. Корни его обнаруживаются в XIX–XX вв., прошедших, по словам Н. Станчича, под знаком «формирования хорватского гражданского общества и национальной интеграции».
13 Кому Хорватия обязана этими достижениями? Главную заслугу многие историки и публицисты приписывают С. Радичу, восприятие которого полностью укладывается в вышеприведенную формулу М. Йовановича о «реставрационных идеях». На современной общественно-политической арене апологеты Радича заняли место между двух крайних лагерей, ностальгирующих по прошлому, а именно коммуно-югославского и нацистско-усташеского. Иллюстрацией условной радичевско-демократической «реставрации» служит цитата из статьи журналиста Звонимира Деспота: «Сегодня Радич должен был бы быть одним из главных образцов для подражания в процессе строительства демократического общества, демократических ценностей. Вместо этого уже много лет Хорватия и хорваты заняты ежедневной междоусобной резней, разделившись на тех, кто за Тито, а кто за Павелича […]. Наследие Радича превыше рутинной политики и любой политической ориентации. Сказанное им столетие назад, имеет значение по сей день […]. К сожалению, все больше людей, которые ничего не знают о Радиче, а было бы так хорошо, если бы его читали, цитировали» [25].
14 С Деспотом солидарен профессор философского факультета Загребского университета Хрвое Петрич: «Степан Радич с братом Антуном обрисовали, какой должна быть Хорватия, на какие ценности должна опираться […]. Правда, по-видимому, эти идеалы никогда не удастся воплотить полностью, но к этому следует стремиться» [36. S. 542]. Бранка Бобан, главный специалист по истории Хорватской крестьянской партии, свой текст в античевском сборнике резюмирует следующими словами: «В значительной мере поспособствовал развитию современного хорватского национального сознания, неразрывно связанного с демократическими принципами» [23. S. 158].
15 Дабы восполнить пробелы в политическом образовании соотечественников, Мариян Липовац создал в фейсбуке страницу «Ежедневная доза Степана Радича»2. Публицист удостоил лидера Хорватской народной крестьянской партии (ХНКП) титула «крупнейший хорватский политик и просветитель первой половины ХХ в.» за то, что он «первый поднял тему прав человека, первым заговорил о правах женщин […], первым из хорватских политиков выступил за европейскую интеграцию, первым затронул экологические темы» (цит. по [36. S. 540–541]).
2. Lipovac M., >>>>
16 В настоящее время, если верить Деспоту, главное препятствие реализации «идеалов» – приверженность многих хорватов крайне левым и крайне правым взглядам. Объясняя, что служило таковым в 1920-е годы, процитированные авторы возвращают нас к мифу о «балканизме», с которым Радич столкнулся в лице «сербиянских политиков». «Будучи опьяненными победой в войне, они не были готовы даже разговаривать о его требованиях», – посочувствовала Б. Бобан лидеру ХНКП, которому «пришлось отстаивать свои демократические и либеральные принципы в государстве, которое не имело ничего общего ни с правовым, ни с демократическим государством» [23. S. 152, 158]3. Соавтору по сборнику вторил Антич, по словам которого в Королевстве СХС «атмосферу отравлял политический примитивизм, чуждый той части государства, которое находилось в Австро-Венгрии. Речь идет о насилии, вульгарности в обхождении (например, матерщина импортирована с юга), манипуляциях на выборах […], кумовстве, коррупции» [20. S. 53]. Н. Станчич, будучи специалистом по XIX в., не вдавался в такие мрачные подробности и просто утверждал, что сербская политическая элита «не располагала сложившимиcя демократическими традициями» [39. S. 28].
3. В числе основных перечислены следующие требования: республиканского устройства Хорватии, ее международный нейтралитет, упразднение регулярной армии, решение международных споров мирным путем.
17 Так как «демократизм» преподносится в качестве главного атрибута теории и практики С. Радича, резонно спросить: какая «демократия» имеется в виду? «Что именно означает это понятие, которое принято во всем мире, которому все присягают на верность, и которое после всего того, что произошло в ХХ в., имеет столько взаимно противоречащих значений, что можно говорить о победе слова над своим собственным смыслом?» [13. С. 19], – я повторю вопрос, сформулированный Д. Стоянович в связи с «золотой эпохой сербской демократии». Однако, прежде чем попытаться найти ответ, оценим достоверность вышеприведенных оценок того контекста, в котором приходилось действовать ХРКП.
18 Что касается отсутствия демократических традиций у сербов, о нем можно говорить, только если ориентироваться на западноевропейский стандарт. По балканским меркам и в сравнении с тем, что могли себе позволить югославянские подданные Габсбургов, довоенная Сербия в 1903–1914 гг. переживала триумф демократии. В стране действовала конституция, на основе всеобщего избирательного права (для мужчин) формировался парламент, которому престол не мог навязать свою волю, а соперничавшие партии сменяли друг друга во главе правительства. Нелишне напомнить, что только в 1919 г. после указа принца-регента Александра Карагеоргиевича о распространении на югославянские области бывшей Австро-Венгрии действия сербского избирательного законодательства основная масса сторонников ХНКП получила право голоса.
19 Обвинение в адрес Белграда в нежелании «разговаривать» с Радичем о его требованиях выглядит неубедительным, если принять во внимание тот факт, что только в марте 1924 г. ХРКП решила отправить собственных депутатов в Народную скупщину [27. S. 161]. Более пяти лет партия бойкотировала и Временное народное представительство (1919–1920), и Конституционное собрание (1920–1921), и регулярный парламент несмотря на участие в выборах в 1920 и 1923 г. Поэтому именно Радича можно уличить в том, что он не желал «разговаривать» с «сербиянцами», в отличие от, например, коммунистов. Их препирательствами с членами правящих партий полны стенограммы заседаний Уставотворной скупщины. Наконец, если бы в последней присутствовали депутаты от ХРКП, правительству вряд ли удалось бы добиться принятия собственного проекта конституции.
20 Не вызывает возражений перечисление Античем неприглядных сторон сербского «балканизма». Однако была ли сама Хорватия свободна от кумовства и коррупции, вульгарности и «примитивизма»? Не вполне, как следует из довоенных текстов самого С. Радича. В состоявшемся в мае 1910 г. выступлении перед сабором он указал на общественные язвы, исцеление которых составляло смысл «крестьянской политики» его партии: «Мы хотим наш народ […] освободить от ужаса чиновничьего, ужаса поповского и […] ужаса жидовского4. Мы решительно выступаем против чиновничьего произвола, поповского оболванивания и жидовской эксплуатации»5. Дополнительно «отравляло атмосферу» то, что одной лишь экономической эксплуатацией «жиды» не ограничивались. «Лукавство у них слилось с дерзновенностью и подлостью в единое душевное свойство»6, которое позволило «чужеземцам» подчинить своей воле служителей церкви и некоторых местных политиков. В частности, основоположника хорватского национализма Анте Старчевича, который «подчинился жиду»7, а именно Йосипу Франку. Что касается священства, то оно «сегодня покорилось жидам и вместе с ними идет на обед к властям предержащим, чтобы заполучить себе красные кардинальские пояса»8. Вспомнить о собственном предназначении С. Радич призвал хорватский клир в рассматриваемом выступлении: «Священство должно быть самым ярким светильником, чистейшей лампадой, но не должно в той лампаде гореть вонючее жидовское масло!»9.
4. С. Радич использовал имеющее оскорбительный оттенок слово «čifut» – «жид». Слово «žid» переводится с хорватского как «еврей».

5. Radić S., Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru (govor predsjednika Seljačke stranke Stjepana Radića, izrećen u Hrvatskom državnom saboru dne 12. svibnja 1910., točno po brzopisnom zapisniku, ponješto skraćen). Zagreb, 1910. S. 10.

6. Radić S. Frankova politička smrt. Zagreb, 1908 (https://archive.org/details/frankova_politicka_smrt_1908-stjepan_radic/page/n7/mode/2up).

7. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 9.

8. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 30.

9. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 35.
21 Антисемитизм, разумеется, не та сторона политической деятельности, которую хотели бы афишировать панегиристы Радича. Например, Липовац и цитировавший его Петрич в подтверждение того, что демократизм для их героя был превыше национализма, привели следующую фразу: «Если крестьянин и дальше будет получать зуботычины в свободной Хорватии […], это не та Хорватия, которую мы хотим» (цит. по [36. S. 541]). О том, что авторы скрыли за троеточием, можно узнать из статьи Бобан: «Если крестьянин и дальше будет получать зуботычины в свободной Хорватии, если графы и попы с жидами будут по-прежнему в ней хозяйничать (курсив мой. – А.С.), это не та Хорватия, которую мы хотим» (цит. по [23. S. 147]). Признавая, что Радич ненавидел евреев, исследовательница, тем не менее, настаивала, что его следует считать «выраженным сторонником толерантного отношения к другим народам». Как одно сочетается с другим, не объяснено, но между строк читатель должен прочесть следующее: и на солнце есть пятна, а вместе с «жидами» крестьянский трибун всегда обличал аристократию и духовенство, что безусловно свидетельствует о приверженности социальному равенству и демократии.
22 Возвращаясь к вопросу о характере последней, отмечу, что национальная терпимость не единственная добродетель, которую при желании можно разглядеть под оболочкой ксенофобии. Радич характеризуется как «политик европейского кругозора» [36. S. 586], «человек европейского формата […], наш первый образованный модерный политолог» [38. S. 306–307], который, будучи выпускником парижской Свободной школы политических наук, «особенно вдохновлялся демократией в Великобритании» [34. S. 30]. «Организовав модерную политическую партию» (с «модерной во всех отношениях программой» [34. S. 30]), он, по словам Бобан, «стремился применить в Хорватии идеи, которые лежали в основе самых мощных и актуальных общественных и политических движений в Европе, и которые он усвоил, пока учился в Праге и Париже […]. Желая познакомить хорватскую общественность с этими идеями и движениями, он написал ряд книг о […] развитии конституционных и избирательных систем, о разных моделях парламентской демократии, о либеральной демократии» [23. S. 145–146]. Воплощением «краеугольных либерально-демократических принципов» стала «конституция Нейтральной крестьянской республики Хорватия» (1921), в которой, предусматривались и по сегодняшним меркам высшие стандарты соблюдения прав и свобод […], а демократия гарантировалась разделением властей […], самоуправлением […], парламентской системой […], референдумом по вопросу принятия важнейших законов, правом отзыва депутатов и президента, системой контроля работы государственной администрации» [23. S. 158, 152]. С Бобан согласился академик Ходимир Сироткович, по мнению которого конституция содержала «исключительно либеральные позиции». О «либерально-демократических позициях» программных документов ХРКП написал Иво Гольдштейн, назвавший в качестве таковых «социальную справедливость, широкое народное просвещение, верховенство закона […], контроль исполнительной и законодательной власти путем референдума» [28. S. 74, 45, 46].
23 Действительно, без перечисленного не построить démocratie libérale. Тем не менее, вышеприведенная позиция не выглядит неуязвимой. Для ее обоснования используется послевоенный документ, который мог отражать в равной степени и прогрессивное политическое credo Радича, и стремление соответствовать ожиданиям целевой аудитории внутри страны и за ее пределами. Показательно, что сразу после описания государственного флага Хорватии в «конституции» следовало перечисление «мировых факторов, которые сделали малые народы субъектами международного права». Благодарность выражалась «в первую очередь великой республиканской Североамериканской Унии» и «двум крупнейшим западноевропейским конституционным демократиям»10. Наиболее активно ХРКП апеллировала к ним в 1918–1924 гг., призывая прийти на помощь «европейскому авангарду/арьергарду», поэтому статей о разделении властей, верховенстве закона и тому подобного в «конституции» не могло не быть.
10. Radić S. Politički spisi. Zagreb, 1971. S. 367–368.
24 Кроме того, более ранние тексты и выступления свидетельствуют, что либералом Радич себя не считал: «Известно, что первая демократия возникла во Франции, экономическое ее название было либерализм или […] свободная конкуренция. Она очень пришлась по душе жидам. Вторая демократия – рабочая или социалистическая. Экономическое ее название – конфискация […], т.е. уничтожение частной собственности в государстве. И ее жиды поддержали, надеясь, что конфисковать станут не у них, а у кого-то другого. Третий демократизм – крестьянский, который называется производство или хозяйство. Пока мы на земле, ни к чему нам либерализм и конкуренция. Чем конкурировать, когда у тебя ничего нет?»11. В качестве резюме к этой лекции по политэкономии, которую Радич прочитал коллегам-депутатам в 1910 г., приведy написанное им за пять лет до этого под псевдонимом «Батюшка»: «Либерализм […] не признает народной души, ставя во главу угла себя, а не “тело народное”. Поэтому […] далек он от славянской демократии (курсив мой. – А.С.) и от хорватской народной крестьянской партии» (цит. по [36. S. 581]).
11. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 17
25 За подобными заявлениями, по словам англоязычного автора Марка Биондича, стояло представление, будто «наиболее существенной особенностью либеральной идеологии являлась отчужденность государства от общества. По словам Радича, государство “не имело обязанности помогать гражданам, а евреи и либералы тоже учат нас, что не в интересах государства заботиться о бедных людях – крестьянах или нищих, что каждый должен быть предоставлен своей судьбе”» [22. P. 76]. «В отличие от либерализма, – продолжил исследователь, – программа ХНКП делала упор на крестьянскую общину как единое целое, которое противостоит и индивиду, и экономическому принципу laissez-faire».
26 Условный выбор между правами и свободами отдельного человека, с одной стороны, и коллективными интересами «земледельческого сословия», с другой – обусловливался представлением о «пятикратном превосходстве» последнего над остальными общественными группами: «1. Превосходстве в численности, ибо крестьянство составляет подавляющее народное большинство (более 80 %); 2. В труде и нажитом имуществе, так как крестьянин работает от зари до зари, и крестьянству принадлежит большая часть совокупного народного имущества; 3. В честности и моральности […] 4. В политической устойчивости и жертвенности, верности народному языку и народным обычаям, то есть всему тому, что составляет хорватскую народность и хорватское отечество; 5. В человечности»12.
12. Radić S. Seljački socijalni pokret jedina prava demokracija // Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. Zagreb, 1923. S. IX‒X.
27 Неудивительно, что Радич считал крестьянство единственным «политическим фактором», способным «обустроить нашу домовину (отечество. – А.С.) – государство, какое мы все хотим»13. Последнее предстает увеличенной моделью крестьянского «дома» (двора) и одновременно совокупностью таких «домов»: «Наша первая задача – защищать и развивать эти дома, а вторая – большую домовину, состоящую из малых домов, превратить, может быть, не в Бельгию или Швейцарию, а в Данию».
13. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 17‒18.
28 С высокой миссией жителей села диссонировало их дискриминированное в политическом отношении положение, за «исправление» которого ответственность лежала на образованных городских слоях. «Зная, что представляет собой народ, какова его физическая и моральная сила, мы обязаны воплотить ее должным образом. Потому что, если в народе той силы нет, интеллигенция останется без дела»14, – призывал Радич депутатов сабора. Разъяснение, в чем состояло это «дело», демонстрирует, что la science politique не единственный корень радичевской идеологии: «Об этом яснее всего написано в русской литературе, которая, на самом деле, литература крестьянская. Русские писатели проповедуют, что они в долгу перед народом, а не народ перед ними. В этом величие русской литературы. Поэтому […] никто не смеет в саборе говорить “наш бедный робкий народ”, как какой-нибудь жид скажет о просящем милостыню […]. Если народ превыше всего, если он суверенен, тогда о нем – только с почтением и любовью»15.
14. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 32.

15. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 32
29 «Ценность русской литературы не только в ее художественных достоинствах, – писал в том же духе брат Степана и сооснователь партии Антун Радич (1868–1919), – для нас она имеет еще большее значение, потому что предлагает решение двух проблем […]: народной культуры и отношения интеллигенции к народу […]. Интеллигенция, стремительно восприняв западноевропейскую образованность и чуждые обычаи, стала чужой своему народу. Так разверзлась пропасть между образованными людьми и народом. Лучшие русские люди бились над ее преодолением, в чем помощницей выступала русская художественная литература. Она пробуждала интерес к народу, к его страданиям, воспламеняла благородную любовь к народу и никогда не возвышалась надменно над мужиком-бедолагой» (цит. по [32. S. 85]).
30 «Поэтому русские народники и русский литературный реализм спрофилировали политический и идеологический мир братьев Радич, – справедливо утверждал современный хорватский историк Стипе Кляич, – Радичи, беря пример с русских народников, собирались освободить “отнародившуюся” интеллигенцию […] от раболепия перед Западом и вместо него предложили ей культ народа, села и крестьянства […]. Копируя современный русский опыт, Радичи также восприняли антизападный славянский миф. Западная культура преподносится уничтожителем автохтонной хорватской крестьянской культуры […]. Отвергая западный гражданский modus vivendi, Радичи источником своей идеологии избрали крестьянскую экзистенцию» [32. S. 85].
31 Преодоление «пропасти» по-радичевски подразумевало реализацию «концепции “крестьянского права”»16 [22. P. 67;], которое должно было защитить от «атеизма и клерикализма, революции и бюрократизма, а также сегодняшних социализма и капитализма – апостола государственного всесилия и тирании денег над трудом» (цит. по: [36. S. 580]). Особую угрозу крестьянским домам представляла индустриализация, ибо «крупная промышленность […] превращает широкие народные слои в сущих рабов, а земледельческий строй делает человека великаном»17. Исходя из этого ХНКП настаивала на «расширении избирательного законодательства», гарантиях «защиты крестьянского надела», организации самоуправляющихся хозяйственно-административных общин, подконтрольных крестьянам.
16. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 19.

17. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 28, 24, 19.
32 Послевоенное время принесло новые требования, сформулированные в «конституции». Некоторые ее положения плохо вязались с «модерными» представлениями о государственно-правовом устройстве и, в частности, с либерализмом. Например, обязательным атрибутом «республики» должно было стать «правительство крестьянского большинства» (цит. по: [38. S. 301, 304]), а низовой административной единицей провозглашался «крестьянский дом». По-видимому, в интересах «большинства» предусматривалось упразднение всеобщей воинской обязанности и регулярной армии18, отмена таможенных пошлин и «учреждение кооперативов вместо капиталистических банков»19. Кроме того, предполагалось закрытие не только университета (как «ложной высшей школы»), но и гимназий с лицеями и реальными училищами (вместо них – народные школы). В соответствии с известным либерально-экономическим принципом «взять все, да и поделить» следовало провести экспроприацию крупных земельных владений20. В целом, документ живописал государство максимально необременительное для граждан. Глава III раздела «Б», посвященная «принципам организации» республики, гласила, что та – моральное объединение мыслящих существ […], хозяйственная организация […], культурная организация». Республика должна была «полностью уподобиться нашей старой хорватской задруге21, где все члены равны, где вся задруга владеет имуществом, где задругары сами выбирают хозяина, которого могут сместить, если он плохо хозяйствует»22.
18. «У крестьянского народа регулярная армия особенно разрушительна для основ морали (честности), хозяйства, культуры и свободы». (Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 370).

19. Об этом написал в официальной трактовке «конституции» один из идеологов ХРКП Рудольф Херцег (Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 36.)

20. Radić S. Politički spisi. S. 370. «Все крупные землевладения, будь то государственные, церковные и частные, упраздняются в принципе. Ни одно землевладение не может быть большим, чем самый крупный крестьянский надел в данной жупании».

21. Задруга – большая патриархальная семья у южных славян. Состояла из 20–30 человек, как правило, нескольких сыновей одного отца с их женами и детьми, живших в одном дворе. Хозяйство в такой семье было общим. В главе стоял выборный домохозяин («домачин», «господарь»), руководивший всей ее жизнью с помощью своей жены («домачица», «господарица»), которая ведала женской половиной дома. Высшая власть в задруге принадлежала совету всех членов – взрослых мужчин и женщин, контролировавшему деятельность домохозяина.

22. Radić S. Politički spisi. S. 342.
33 Примечательно, что до войны Радич придерживался несколько иной позиции. Согласно неоднократно процитированному в настоящей статье выступлению, наличие регулярной армии позволяло «нам жить в полной безопасности, а некоторым даже и беззаботно». Без нее ведение войны представляло бы собой «настоящий бандитизм». Председатель ХНКП также настаивал на необходимости существования высшей школы, уточняя ее подлинное назначение: «Нам нужен университет, который будет служить науке, а не готовить чиновников […]. В университет должны идти люди, которые посвящают себя науке»23. И, last but not least, по-другому Радич относился к институту монархии: «Политика империи, которой придерживается крестьянская партия, есть политика династическая, то есть политика европейская, потому что обстоятельства сложились так, что наша династия, прежде всего династия европейская».
23. Radić S. Hrvatska seljačka politika prvi put u Hrvatskom državnom saboru. S. 1, 7, 69.
34 Очевидно, подобную эволюцию взглядов обусловила радикализация настроений «хорватского крестьянина», который, по словам Радича, «на протяжении четырех военных лет […] не просто был настоящим рабом государства, но и всеми господами – официальными и неофициальными – эксплуатировался хуже любого тяглового скота» (цит. по: [21. S. 194]). Поэтому после войны «за пролитую кровь и слезы […] он хотел и требовал такой же свободы и прав […], за которые борются его крестьянские братья в России»24.
24. Radić S. Gospodska politika bez naroda i proti narodu (govor predsjednika Hrvatske seljačke stranke nar. zast. Stjepana Radića na noćnoj sudbonosnoj sjednici Narodnog vijeća dne 24. studena 1918). Zagreb, 1920. S. 27.
35 Предреволюционную ситуацию, сложившуюся в хорватских землях в 1918–1920 гг., вспоминал в 1924 г. лидер югославских социал-демократов Витомир Корач: «Психологическое состояние масс было опасным. Измученные и истерзанные тяжелой войной, они по своей наивности надеялись на немедленные перемены к лучшему сразу по ее окончании. Но тяготы войны продолжались и дальше. Из России возвращались пленные солдаты бывшей австро-венгерской армады, проповедовавшие “зарю с востока” [...]. Психоз охватил массы. И тогда появились разные “спасители”, которые обещали избавление в 24 часа, если только пойти за ними. Поэтому любая демагогия ложилась на благодатную почву»25.
25. Aрхив Југославије. Ф. 305 (Ђурa Поповић). Фасцикла 40.
36 Однако из всех «спасителей» крестьянские массы выбрали именно Радича, что Корач объяснял его «виртуозностью в демагогии» – способностью артикулировать весь широкий спектр этнических, социальных и политических фобий потенциального избирателя: «Если имеются поблизости сторонники Карла Габсбурга, то и он предстает заправским цезаристом; если кто праваш, и он – за хорватское государственное право; если кто-то ненавидит сербов, и он начинает их травить […]; если кто-то не любит попов, и он также; если кто-то республиканец, и он тоже; если кто против войны, и он – пацифист […]; если кто против военной службы, и он – за то, чтобы не было армии; если кто-то не хочет платить налоги, и он тут как тут. Одним словом, он не брезговал любыми пропагандистскими лозунгами и сумел каждое дуновение недовольства поймать в свои паруса. Никто не смог составить ему конкуренцию в демагогии – ни коммунисты, ни католики-клерикалы, ни франковцы».
37 «Массами овладела мораль проигравших, – в 1925 г. невольно подтвердил корачевскую характеристику сам Радич, – с одной стороны – приверженцы Габсбургов. С другой – большевики. Нам пришлось действовать быстро, и потребовался сильный “шлягер”. За республику мы ухватились из-за Вильсона, Америки, Германии, Австрии и Венгрии. Если бы это не сработало, пришлось бы искать что-то другое. Впрочем, сейчас мы можем быть довольными. Прикончили габсбурговщину и остановили распространение большевизма. Еще одна причина – опасность клерикализма»26.
26. AЈ. Ф. 335 (Војислав Јовановић-Марамбо), хартије двора. Фасцикла 6.
38 Чтобы достигнуть такого результата, потребовалось не только представить себя публике в выгодном свете, но и дискредитировать разношерстных конкурентов. Априорным преимуществом перед многими из них послужило осознание партийным руководством той неприязни, с которой «массы» относились к обретенным «братьям» – сербам. «Радич хорошо проник в душу хорватского крестьянина, который после четырехлетних страданий за чужие интересы вернулся домой и преисполнился горечью, бешенством и разочарованием, обнаружив страну под сербской оккупацией» (цит. по: [24. S. 29]), – вспоминал в 1932 г. бывший председатель Югославянского комитета Анте Трумбич.
39 В начале 1920-х годов антисербская риторика позволила радичевцам в борьбе за симпатии села обойти коммунистов, которые проповедовали чуждые тому идеи международной солидарности трудящихся. По словам межвоенного историка и публициста Йосипа Хорвата, коммунисты в отличие от Радича не видели, «что война […] несет идею национализма. Радич ее воспринял и, таким образом, укрепил хорватский национализм, который был лучшим щитом от всякого интернационализма» [31. S. 143].
40 По сравнению с коммунистами более легкой мишенью для пропаганды стали «городские» партии, представленные в хорватском саборе и позднее в Народном вече СХС. В большинстве они признали Югославию и положенную в ее основание теорию народного единства сербов, хорватов и словенцев, что позволило обвинить их в предательстве хорватских национальных интересов. Показательно описание Р. Херцегом электоральной победы, которую ХНКП одержала в Хорватии на выборах в Конституционное собрание в ноябре 1920 г.: «Это были судьбоносные дни. Решался вопрос, хочет ли хорватский народ наделить правами Радича, или тех своих господ, которые [...] решили вручить власть над Хорватией Белграду. Хорватский народ должен был высказаться или за свое самоопределение, или добровольно отдаться в рабство господам»27.
27. Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 33.
41 Против тех, кого нельзя было обвинить в лояльности «оккупантам», эффективно действовал уже проиллюстрированный тезис об эксплуатации хорватского крестьянина всеми «капуташами28 и цилиндрашами» безотносительно их политической ориентации и той позиции, которую они занимали во время и после войны. Поэтому, как говорил Радич осенью 1918 г., «став в результате войны полноценным человеком», крестьянин на грядущих выборах в сабор или Учредительное собрание «не станет больше выбирать господ, нарушивших все обещания […], а выберет только людей от сохи и мотыги». А те станут «править и вести государственные дела по воле и потребности крестьянского большинства, а не по своеволию незначительного господского меньшинства»29. Дабы «прикончить» тех его представителей, кто ностальгировал по Габсбургам или просто так или иначе ассоциировался в массовом сознании со знатью, высшим духовенством и австро-венгерской бюрократией, идеологи ХНКП объясняли, что на «правителях и их первых помощниках – епископах и дворянах» лежит вина за все беды и несчастья: «Судя по опыту предвоенных лет и войны, для крестьян монархия – это организация власти сверху вниз. Когда император объявил войну, он позвал министров, министры – великих жупанов, те – окружных начальников […], а эти – весь народ: “Пускай идет и бьется” [...]. Приказ шел сверху донизу. И весь народ должен был слушаться»30.
28. От сербохорв. капут – пальто. Капуташ – уничижительное прозвище, использовавшееся сельскими жителями югославянских стран для обозначения горожанина. Буквально переводится как «человек в пальто».

29. Radić S. Gospodska politika bez naroda i proti narodu. S. 26, 29, 19.

30. Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 8, 34.
42 Одновременно двух «зайцев» – сторонников Габсбургов и Карагеоргиевичей – должна была поразить партийная листовка, датированная февралем 1919 г.: «При короле решения принимает сам король-глупец или королевич […], вельможи, аристократы, графы и прочие, кто вокруг короля трется и вместе с ним пьет народную кровь»31.
31. HDA. Fond Ante Starčevića. Kutija 1. Pismo Stjepana Radića Marku Došenu. 27. I. 1919.
43 Устраняя «опасность клерикализма», ХРКП использовала в своих интересах как расхожее восприятие духовной власти в качестве пособника насильнического государства, так и устойчивую патриархальную религиозность селян. Апеллируя к ней, Радич подчеркивал, что «для нас крестьянство не класс, а […] народ мучеников»32. Ему партийная пропаганда сулила блестящие перспективы: «Крестьянская процессия идет вперед и не сворачивая – в рай крестьянской республики»33. Возглавила «поход за синей птицей» ХРКП – «носительница крестьянского движения, которое перерастает узкосословные рамки и преображается не просто в народное (хорватское), но и общечеловеческое движение»34.
32. РГАСПИ. Ф. 535. Оп. 2. Д. 190. Л. 19.

33. Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 47.

34. Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 34, 35.
44 Каковы идеалы, способные объединить все человечество? Ответ можно обнаружить в процитированной работе Херцега: «И появилась среди хорватского народа возрожденная христианская религия, вера в права и истину, добро и человека – человека праведного, отважного и мудрого». При этом имелся в виду не абстрактный homo sapiens, а совершенно конкретный – из плоти и крови: «Этот человек не вор […], не трус […], не чрезмерно умен, вроде тех, кто полагает, что умнее всего народа, и поэтому безумен. В этом можно было упрекнуть в 1918 г. всех вождей, но не Радича»35. Кем себя считал этот «праведник», видно из его письма деятелю Крестинтерна Томашу Домбалю, отправленного в мае 1924 г.: «У нас совсем не существует агитации в обыденном смысле этого слова. У нас совсем не имеется агентов. Все у нас делается […] самым идеальным образом – апостолатом, то есть [...] проповедыванием освобождения крестьянского народа»36.
35. Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. S. 31, 32.

36. РГАСПИ. Ф. 535. Оп. 2. Д. 190. Л. 19.
45 Подтверждением того, что народ проникался «апостольскими проповедями», служит донесение германского посланника в Белграде Фридриха фон Келлера: «Как ни относись к личности Радича, он пользуется у крестьян уважением, граничащим с культом святого, который он всячески поддерживает, пользуясь своими актерскими способностями»37. Радич, как писал рупор ХРКП, не был «шефом некой партии, какие существуют в Западной Европе. Он вождь, чьи решения выполняются беспрекословно […] даже тогда, когда он кого-нибудь исключает из партии, из рядов хорватского народа. Патриархально он вершит свою власть, которой плебисцитарно наделил его народ. Он наставляет, грозит, карает, хвалит, но при этом всегда остается в душе добрым отцом» (цит. по: [31. S. 249]). Цитата из печатного органа партии не только подтверждает высокий статус председателя, но и заставляет задуматься о том, кто заслуживал «исключения из народа». Любой, кто не поддерживает ХРКП, или, как писал Радич, «тот господин и тот рабочий, кто находится вне крестьянского круга, и, следовательно, вне своего народа, то есть против него»38.
37. Avramovski Ž. Nemci o Kraljevini Jugoslaviji. Izveštaji nemačkih diplomatskih predstavnika 1920‒1941. Beograd: Arhiv Jugoslavije, 2020. T. I. 1920‒1929. S. 89.

38. Radić S. Radić S. Čim je hrvatsko seljačtvo preraslo školanu gospodu, radničtvo i gradjanstvo // Herceg R. Seljački pokret u Hrvatskoj. Zagreb, 1923. S. 49.
46 Забегая вперед, отмечу, что явственным свидетельством квази-религиозного характера идеологии ХРКП стало поведение соратников Радича после его смерти в 1928 г. Осиротевшие «апостолы» изъяли у преставившегося «первосвященника» сердце и мозг, которые предполагалось выставить в особом мавзолее, где они должны были «возвеличивать радичевское послание народу и поддерживать его культ» [29. S. 737, 746]. Этому оставшемуся нереализованным намерению, как полагал Стипица Гргич, «ближе всего […] концепция мавзолея Ленина, где хранились земные останки вождя».
47 Таким образом, приверженность С. Радича принципу диктатуры большинства и нетерпимость в отношении находящихся вне его в силу своих этнических, социальных и прочих особенностей дают основания предположить, что он был весьма далек от либерализма с присущей тому этикой индивидуализма и пиететом в отношении прав меньшинств, политической оппозиции и т.д. Впрочем, с нами едва ли согласились бы те, кто считает патриархальные традиционалистские элементы теории и практики ХРКП проявлением их «модерной» сути. Так, покойный Иво Банац, воспроизведя радичевский тезис о «тождественности республиканского строя устройству традиционной хорватской задруги», тут же утверждал, что предложенная им «республиканская модель имела много общего с западными парламентскими системами» [21. S. 194]. Рассуждавший в том же ключе Х. Сироткович полагал, что определение республики как «объединения дома и народа» представляло собой «исключительно либеральное положение» конституции [38. S. 306].
48 Внутренняя противоречивость подобных утверждений наводит на мысль, что для известного направления современной хорватской историографии определения «модерный» и «либеральный» наделены тем же широким смыслом, что и эпитет «прогрессивный» («прогрессивный деятель», «прогрессивная роль» и т.п.). И, следовательно, обнаружение у Радича подобных черт носит «добровольно-принудительный» характер. В этом отношении показательна процитированная работа С. Кляича, который, напомню, утверждает, что братья Радичи «отвергли западный гражданский modus vivendi». При этом автор вслед за старшими коллегами повторил непременную мантру о «французском ученике», впитавшем революционные идеи «республиканства, либерализма» и т.д. Радичевские «представления о корреляции национализма, либерализма и демократизма» Кляич назвал «классическими мыслями европейского либерализма XIX в.» [32. S. 86]. В подтверждение он привел отрывок из статьи «Демократизм» (1902): «Настоящий либерализм и принцип народности взаимодополняют друг друга. Однако подлинной народной основой, источником и того, и другого является демократическая мысль […]. Либерализм есть ничто иное как теоретический демократизм». С учетом ошибочности мнения, будто исторически либерализм вторичен в отношении демократизма39], более обоснованным выглядит тезис, что «Радич не позволил западным влияниям овладеть собой, хотя и избегал разрыва с западными ценностями».
39. «Если принять дефиниции, что термин “либерализм” означает теорию и практику свободы индивида в правовом государстве, которое ограничено в своей власти и функциях, а “демократия” означает облик правления, при котором власть принадлежит большинству, тогда становится ясно, что либеральное государство не обязательно демократическое, а демократический способ правления не есть прямое следствие либерального государства. Напротив, в XIX в. имело место сущностное столкновение этих двух концепций. Либералы скептически относились к идее народного правления, выступая за ограниченное право голоса. В то время как в основе демократической идеи лежит принцип равенства, который либералы той эпохи часто воспринимали как отрицание индивидуальных свобод. Анализ показывает, что только после 1848 г. происходит симбиоз этих двух принципов […]. Поэтому исторически демократия представляет собой естественное развитие принципа либерализма». [13. С. 24.
49 * * *
50 Как уже было сказано в начале работы, С. Радич не единственный персонаж Новой и новейшей истории южных славян, которого пытаются представить предтечей современной «европейской модернизации», говоря словами Н. Станчича. Результаты, к которым наука пришла в связи с историческими проблемами, аналогичными радичевской контроверзе, имеют значение для нашей заочной полемики. Речь идет о противоречивых оценках Николы Пашича и возглавляемой им Радикальной партии, на «требования которой – по словам Хольма Зюндхаузена – во много была похожа программа» братьев Радичей [8. С. 276]. Программное сходство обусловливалось идентичной базой сторонников радичевцев и радикалов. В конце XIX – начале ХХ в. крестьяне примерно равного достатка составляли без малого 90 % населения Сербии, и львиная их доля встала под знамена НРП вскоре после ее образования в 1881 г.
51 Социальная гомогенность сербского народа некоторыми исследователями видится фактором формирования «политически прогрессивной системы» [1. С. 69, 75]. Подобно тому как И. Банац вслед за Радичем усматривал в задруге общие с западным парламентаризмом черты, белградский политолог Мирослав Антонич в коллективной монографии «Сербы 1903–1914. История идей» (2015 г.) назвал неграмотное крестьянское большинство «средним классом». Следовательно, общество, в котором тот доминирует, «с точки зрения классических понятий идеально подходит для введения демократии». По-видимому, либеральной, ведь соавтор и ответственный редактор издания Милош Кович так и назвал свою главу: «Время короля Петра: победа либеральной демократии» [10. С. 185]40.
40. Король Петр Карагеоргиевич находился на сербском/югославском престоле в 1903–1921 гг. В 1914 г. он перенес монаршие прерогативы на сына – принца-регента Александра.
52 И во время правления Петра Карагеоргиевича, и раньше – при последних Обреновичах – первую скрипку на сербской политической сцене играла Радикальная партия. Создавалась она, по мнению академика Милорада Экмечича, «по образцу модерных европейских партий» [7. С. 323] и, по словам Милана Протича, «оказала решающее влияние на трансформацию Сербии в демократическое европейское государство» (цит. по: [17. С. 322]). Как писал покойный Душан Батакович, радикалы «отстаивали демократические идеалы и строго парламентскую процедуру в политической борьбе», «защищали принципы современного парламентаризма, всеобщего избирательного права и личной свободы». Идейные корни партии прослеживались процитированными авторами исключительно в западном направлении – до британской парламентской теории и французского радикализма, который решающим образом повлиял на «политическую программу и организацию движения» (цит. по: 17. С. 322, 328]).
53 Однако согласиться с данной точкой зрения мешает тот факт, что взлет популярности Н. Пашича в 1880-е годы отражал неприятие массами именно того стремления власти, каковое процитированные авторы ставят ему в заслугу. А именно, попыток «сделать из сербского народа […] европейский народ, а саму Сербию превратить в европейское государство» [16. С. 202]. По признанию Стояна Новаковича, перед Напредняцкой (прогрессивной) партией, по воле князя/короля Милана Обреновича формировавшей правительство в 1880–1887-е годы, стояла именно эта задача. Для ее решения правящим кругам надлежало усвоить базисный принцип европейского либерализма: государство существует не для самого себя, а для человека. Тот, по словам другого видного напредняка Милана Пирочанаца, «свободен и обладает правом использовать и совершенствовать все свои способности, которыми он наделен от природы» (цит. по: [15. С. 151]). Однако нет розы без шипов, поэтому от самого «человека» – сербского крестьянина – требовалось научиться «государственной дисциплине». То есть, как написал А.Л. Шемякин, перевоплотиться «из былого бунтовщика против турок в бесправного подданного своего государства, из повстанца-партизана в регулярного солдата, из самодостаточного производителя в налогоплательщика с постоянно растущими податными обязательствами» [15. С. 23–24].
54 Подобный навязываемый сверху «метаморфоз» мог вызвать в закрытом аграрном обществе единственную реакцию, которую описал проницательный современник: «Инстинкты массы все больше восставали против модернизации государства». Пребывавшим в оппозиции радикалам удалось «уловить их, артикулировать и трансформировать в форму мощного народного движения» [18. С. 563]. Европеизации по-напредняцки Пашич противопоставил лозунг защиты сербской самобытности: «Главное стремление […] состояло в том, чтобы сохранить хорошие и соответствующие сербскому духу учреждения и воспрепятствовать введению новых западных учреждений, которые могли бы […] внести смуту в народное развитие […]. У сербского народа есть столько хороших и здравых учреждений и обычаев, что их оставалось бы только беречь и дополнять теми прекрасными установлениями, которые имеются у русского и остальных славянских племен» (цит. по: [15. С. 291]). В парламенте и за его пределами партия саботировала предлагаемые правительством реформы, отвергая законы о железной дороге, банках, регулярной армии; выступая против привлечения в страну иностранного капитала и т.д.
55 Исконно сербскими учреждениями, родственными «установлениям», радикалы называли задругу и состоявшую из нескольких задруг общину41. Та для Пашича – «душа славянского мира. Она является его началом, и ее же современная общественная наука считает венцом развития нынешнего западноевропейского общественного порядка» (цит. по: [15. С. 358]). Поэтому община служила одновременно и микромоделью, и первичной самоуправляющейся единицей того виртуального образования, которое Пашич предложил в качестве альтернативы напредняцкому проекту «европейской» Сербии. Называлось оно «народное государство» или «народный дом», жители которого не делятся на тех, кто управляет (бюрократия), и тех, кем управляют. Он «строится и развивается на основе братского договора», а хозяин в нем – сам народ, который «создал […] все то, что мы сейчас имеем», и поэтому вправе «распоряжаться всем, как своей собственностью» (цит. по: [15. С. 206]).
41. Согласно представлениям радикалов, Сербская задруга соответствовала русской общине, а сербская община – сельской волости [15. С. 309].
56 «“Схлестнулись” фаворизация индивида и апология общности, – описал А.Л. Шемякин идейную подоплеку конфликта радикалов и напредняков, – личной свободе противопоставлялся суверенитет народа; самой личности – весь социум; индивидуалистическому началу – коллективизм и солидаризм» [15. С. 155]. Воплощенные в «народном государстве» эти принципы защищали от капитализма с его воинствующим индивидуализмом и расслоением общества на враждебные классы, от индустриализации, чуждой несербской «культуры» и, в целом, «заразы» с Запада. Тот, по словам Пашича, «выше всего на свете вознес деньги» – выше крестьянских «добродетелей и достоинства – чести, труда, морали» (цит. по: [15. С. 283]). Распространители «заразы» в Сербии названы в песне, которую распевала радикальная толпа (цит. по: [35. S. 56]):
57
Против бога и владара, Против попа и олтара, Против круне и скиптара, ... За радника, за ратара Боримо се ми! Устај сељо, устај роде, Да се спасеш од господе... Чиновнике, бирократе, Ћифтарију, зеленаше, Цилиндраше и сабљаше, Који газе право наше, Гонићемо сви. Против бога и правителей, Против попа и алтарей, Против короны и скипетра, … За работника, за пахаря, Боремся мы! Восстань, крестьянин, восстань, народ, Чтобы спастись от господ… Чиновников, бюрократов, Торгашей, ростовщиков, Цилиндрашей и сабляшей42, Попирающих право наше, Погоним все вместе.
42. Имеются в виду городские жители и представители жандармерии.
58 Перечисленные лица, которым удалось присвоить власть и проводить государственную политику в интересах собственных, а не крестьянского большинства, обитали в Белграде и других городах. Те в 1880-е, по воспоминаниям радикального рупора «Самоуправа» (1941), «захлестнула иноземщина», следствием чего стало «отчуждение городских жителей от крестьян, от народа» (цит. по: [15. С. 38]). Кто же выражал его волю? Разумеется, «народная партия», которая представала одновременно и инструментом борьбы за «народное государство», и несущей опорой оного. При этом НРП в глазах ее членов – «движение». Его «суть», как много лет спустя вспоминал член ЦК Милош Трифунович, «не выражена в партийной структуре и уставе […], потому что оно (движение. – А.С.) живет в душе многих людей. Это больше, чем просто партия, чем доктрина или идея. Движение существует как глубокое чувство […], которое приобрело силу религии […], глубокой политической веры»43.
43. AЈ. Ф. 80 (Јован Јовановић-Пижон). Фасцикла 31–151.
59 Ее обретением радикалы были обязаны тем же «пророкам», что и радичевцы двадцатью годами позже. «Живой пример русских нигилистов повлиял на нас более всего. Вера заразительна, и когда мы видели, как наши русские товарищи безоглядно верят в социализм, поверили в него и мы» (цит. по: [15. С. 339–340]), – вспоминал Пера Тодорович. «В своем проекте “народного государства”, – продолжил за одного из «апостолов» радикализма А.Л. Шемякин, – они не вышли за рамки системы народнического социализма. Их главные установки – отрицание капитализма и буржуазной цивилизации, восприятие народа как единого и целостного организма, возведение в культ свойств общинной (коллективистской) ментальности, концепция “народной партии»” и т.д. восходят к его идейному фонду» [15. С. 36].
60 Будучи истинной «вера», безусловно, имела универсальный характер. Поэтому радикалам их борьба с Миланом и напредняками виделась защитой от западного Drang nach Osten всего славянского племени, «славянской культуры» и грядущей «славянской эры». Адептов связывали узы, более прочные, чем те, что имелись у обычных политических единомышленников. По воспоминаниям младшего современника основателей НРП, ее устройство «очень напоминало армию и церковь одновременно». «Все точно, – соглашался А.Л. Шемякин, – в действительности партия […] таковым симбиозом и являлась. Иерархичность и дисциплина придавали ей черты воинского соединения, идеология и ее экзальтированное восприятие – характер религиозного ордена» [15. С. 342]. Его «grand maître» и одновременно «главнокомандующим», разумеется, был Н. Пашич, пользовавшийся среди членов партии и сочувствующих не меньшим авторитетом, чем Радич тридцать лет спустя. Достоверно свидетельство европейского наблюдателя: «Пашич […] создал вокруг себя ореол легенды, став в народе олицетворением какой-то страшной силы. Если что-то не в порядке, то отовсюду слышится: “Ах! Если бы Пашич был здесь. Когда же он будет здесь? К счастью, остается Пашич!”» (цит. по: [17. С. 325]).
61 Понимание НРП собственной роли как священной миссии вылилось в притязание на политическую гегемонию, которое оставалось неизменным в течение десятилетий. Его обоснованность подтверждалась и тем, что смысл демократии для радикалов сводился к праву большинства на монопольную власть. «Считая исключительно себя выразителями интересов всего народа», они рассматривали парламентаризм не как механизм амортизации общественных противоречий, а как «институционализацию такого права». Соответственно, считавшие иначе «воспринимались не как политические оппоненты, но как непримиримые противники, а значит – и враги народа» [17. С. 331, 328]44]. Чуждые плюрализма радикалы отвергали «саму суть либеральной идеологии, а значит, и “выраставшую” непосредственно из нее доктрину парламентаризма» [15. С. 329]45].
44. Участь противников радикалов после прихода тех к власти была незавидной. В 1887 г. жертвами террора, организованного радикальной толпой и поэтично названного «Народный вздох», стали 150 напредняков, а за десятилетие 1887–1896 погибли 384 члена Прогрессивной партии [18. С. 563

45. Как справедливо указала О. Попович-Обрадович, «парламентаризм уживается не с какой бы то ни было, а только с той концепцией демократии, которая имеет либеральный характер […], которая в качестве априорных и неоспоримых уважает принципы индивидуализма и политического плюрализма и в соответствии с этими принципами подразумевает толерантность и уважение меньшинства» [11. С. 432
62 Действительно, совсем не многое в облике радикалов соответствовало «образцу модерных европейских партий». В каком же качестве НРП добилась тотального превосходства над оппонентами и мобилизовала большую часть населения Сербии? Свой ответ дала О. Попович-Обрадович, по словам которой, в Сербии «параллельно с первыми шагами модернизации была основана массовая народническо-социалистическая партия с тем типом организации, который войдет в практику лишь со появлением тоталитарных идеологий ХХ в.» [37. S. 331]. О каком конкретно типе идет речь уточнил А.Л. Шемякин: «Принципы организации, строгая иерархичность и откровенный вождизм […], политическая культура, основанная на неприятии политического плюрализма и принципе “Кто не с нами, тот против нас!” […], очевидный мессианизм и одномерность мышления – весь этот арсенал “родовых” признаков роднит их […] с “партией нового типа” – российскими большевиками. И сходство это отнюдь не кажется нам случайным, имея в виду единую народническую основу, на которой (понятно, в разное время и в разных условиях) обе партии и взрастали» [17. С. 332–333].
63 * * *
64 Для оценки ХРКП вышеприведенные выводы имеют немалое значение, обусловленное общей природой сербского и хорватского «движений». Их объединяли идейные корни, социальная база, структура организации, самовосприятие руководства, лозунги и прочие средства манипуляции массами. Нет оснований полагать, что радичевцы добились успеха, подражая радикалам или сознательно копируя их опыт. В Хорватии в 1918–1920 гг., как и в обретшей независимость Сербии после двух войн с турками (1876, 1877–1878), львиную долю избирательного корпуса составляли мелкие сельские собственники-производители. Менее всего настроенные нести бремя государственного строительства они были готовы к восприятию популистских рецептов избавления от оного. В этой ситуации НРП и ХРКП, вооруженные народническо-социалистическим пропагандистским арсеналом, были «обречены» на успех. Его формулу описал новисадский историк Бранко Бешлин: «Неграмотное и отсталое крестьянство могла повести за собой только твердо организованная партия, члены которой до конца посвятили себя политической работе и были готовы на всякую жертву» [2. С. 864].
65 Можно сказать, что НРП и ХРКП представляли собой разделенные двумя десятилетиями образцы одного и того же общественно-политического явления. Результаты изучения более раннего не могут не присутствовать в «диагнозе» более позднего. Конечно понять, что С. Радич не предтеча либеральной демократии, позволяет даже беглый взгляд на его деятельность. Однако аргументированно подтвердить это легче, оперевшись на уже известный науке прецедент. Итак, доказательство антилиберализма и антизападничества радикалов, а также их типологического родства с большевиками «работает» в отношении радичевцев. А современным апологетам последних можно адресовать критическое замечание, сформулированное А.Л. Шемякиным в полемике с адептами «пашичевско-карагеоргиевичевской реставрации»: «Радикальные представления о “свободе”, “демократии” и т.д. в принципе не могли совпадать с тем современным значением этих понятий (в либеральном духе), которое используют некоторые сербские историки, пишущие о Пашиче и радикалах, “европеизируя” их тем самым значительно больше, чем они того заслуживают» [15. С. 155‒156].

References

1. Antić Lj. Nacionalna ideologija Jugoslavenstva kod Hrvata u Dvadesetom stoljeću. Hrvatska politika u XX stoljeću. Zagreb, Matica Hrvatska, 2006. pp. 35–67. (In Croat.)

2. Antonić S. Demokratija. Srbi 1903–1914. Istorija ideja. Beograd, 2015. (In Serb.)

3. Banac I. Nacionalno pitanje u Jugoslaviji: porijeklo, povijest, politika. Zagreb, Durieux, 1995, 376 p.

4. Bešlin B. Evropski uticaji na srpski liberalizam u XIX veku. Sremski Karlovci-Novi Sad: Izdavačka knjižarnica Zorana Stojanovića Publ., 2005. 944 p. (In Serb.)

5. Biondich M. Stjepan Radić, the Croat Peasant Party, and the Politics of Mass Mobilization, 1904-1928. University of Toronto Press Incorporated, 2000, 368 p.

6. Boban B. Stjepan Radić u Hrvatskoj politici XX stoljeća. Hrvatska politika u XX stoljeću. Zagreb, Matica Hrvatska Publ., 2006, pp. 145–159.

7. Boban Lj. Kontroverze iz povijesti Jugoslavije: dokumentima i polemikom o temama iz novije povijesti Jugoslavije. Zagreb: Školska knjiga Publ., 1987, 451 p.

8. Despot Z. Ono što je Radić govorio prije više od sto godina, to vrijedi i za nas danas. Večernji list. 7 rujna 2015 https://www.vecernji.hr/premium/ono-sto-je-radic-govorio-prije-vise-od-sto-godina-to-vrijedi-i-za-nas-danas-1023241 (20.05.2021)

9. Dimić Lj. Istorija Srpske državnosti. Knjiga III. Srbija u Jugoslaviji. Novi Sad, 2001, 472 p. (In Serb.)

10. Dimić Lj. Srbi i Jugoslavija. Beograd, 1998, 191 p. (In Serb.)

11. Dimić Lj. Srbija 1804-2004 (suočavanje sa prošlošću). Dimić Lj., Stojanović D., Jovanović M. Srbija 1804-2004: tri viđenja ili poziv na dijalog. Beograd, 2005, 206 p. (In Serb.)

12. Dimić Lj., Žutić N. Rimokatolički klerikalizam u Kraljevini Jugoslaviji 1918–1941. Beograd, 1992, 455 p. (In Serb.)

13. Đurović S. Osnovne tendencije privrednog razvoja Jugoslavije 1918–1941. Jugoslovenska država 1918–1998. Beograd, 1999 (In Serb.)

14. Ekmečić M. Dugo kretanje između klanja i oranja. Istorija Srba u Novom veku (1492–1992). Drugo, dopunjeno izdanje. Beograd, 2008, 617 p. (In Serb.)

15. Fevr L. Boi za istoriû. Moscow, Nauka Publ., 1991, 632 p. (In Russ.)

16. Gligorijević B. Parlament i političke stranke u Jugoslaviji 1919–1929. Beograd, 1979, 420 p. (In Serb.)

17. Goldstein I. Hrvatska 1918–2008. Zagreb, 2008, 931 p. (In Serb.)

18. Grgić S. Radić nakon Radića: Stvaranje kulta heroja Stjepana Radića (1928–1934.) Časopis za suvremenu povijest. Zagreb, 2010, no. 3, pp. 723–747. (In Serb.)

19. Horvat J. Politička povijest Hrvatske. 1918–1929. Zagreb, 1938, 453 p. (In Serb.)

20. Horvat J. Politička povijest Hrvatske. II, Zagreb, 1990.

21. Jovanović M, Radić R. Kriza istorije: srpska istoriografija i društveni izazovi kraja 20. i početka 21. veka. Beograd, 2009, 264 p. (In Serb.)

22. Kljaić S. Nikada više Jugoslavija. Intelektualci i hrvatsko nacionalno pitanje (1929–1945.). Zagreb, Hrvatski institut za povijest Publ., 2017, 436 p.

23. Ković M. Liberalizam. Srbi 1903–1914. Istorija ideja. Beograd, 2015, pp. 153–201 (In Serb.)

24. Krizman B. Dva pisma T. Schlegela o razgovorima sa Stjepanom Radićem u zatvoru 1925. godine. Časopis za suvremenu povijest. Zagreb, 1974, no. 2, p. 125–138. (In Serb.)

25. Leček S. Priča o uspjehu – strategija i metode političke borbe Hrvatske seljačke stranke (1918–1941) 110 godina Hrvatske seljačke stranke. Zbornik radova (ur. Romana Horvat). Zagreb, 2015, pp. 27–48. (In Serb.,)

26. Pavlović K.St. Vojislav Marinković i njegovo doba (1876–1935). Knjiga Prva. London, 1955, 114 p.

27. Petrić H. O braći Radić i počecima Hrvatske pučke seljačke stranke // 110 godina Hrvatske seljačke stranke. Zbornik radova (ur. Romana Horvat). Zagreb, 2015, pp. 539-606.

28. Popović-Obradović O. Parlamentarizam u Srbiji od 1903. do 1914. godine. Drugo izdanje. Beograd, 2008, 480 p. (In Serb.)

29. Popović-Obradović О. Kakva ili kolika država. Ogledi o političkoj i društvenoj istoriji Srbije XIX–XXI veka. Beograd, Helsinški odbor za ljudska prava u Srbiji, 2008, 643 p.

30. Šemâkin A.L. «Partiâ novogo tipa». Osobennosti serbskogo radikalizma (konec XIX – načalo HH veka). GLAS CDXX Srpske akademiјe nauka i umetnosti, Odeljenje istoriјskih nauka. Knj 16. Beograd, 2012, pp. 319–334. (In Russ.)

31. Šemâkin A.L. Ideologiâ Nikoly Pašiča. Formirovanie i èvolûciâ (1868-1891). Moscow, 1998, 448 p. (In Russ.)

32. Šemâkin A.L. Osobennosti političeskogo processa v nezavisimoj Serbii (1878–1918) glazami russkih. Russkie o Serbii i serbah. Tom II. Arhivnye svidetelʹstva. Moscow, 2014, pp. 551–627 (In Russ.)

33. Šemâkin A.L. Osobennosti političeskogo processa v nezavisimoj Serbii (1878–1903): meždu «nacionalʹnym idealom» i «graždanskim obŝestvom». Čelovek na Balkanah. Osobennosti «novoj» ûžnoslavânskoj gosudarstvennosti: Bolgariâ, Serbiâ, Černogoriâ, Korolevstvo SHS v 1878–1921 gg. Moscow, 2016, pp. 169–260 (In Russ.)

34. Šemâkin A.L. Političeskie partii v nezavisimoj Serbii (1881–1914). Čelovek na Balkanah. Gosudarstvo i ego instituty: grimasy političeskoj modernizacii (poslednââ četvertʹ XIX – načalo HH v.). Saint Petersburg, 2006, pp. 199–214. (In Russ.)

35. Sirotković H. Radićev ustav neutralne seljačke Republike Hrvatske iz 1921. godine. Radovi. 32-33. Zagreb: Zavod za hrvatsku povijest Filozofskog fakulteta. 1999–2000, p. 299–307.

36. Stančić N. Hrvatska nacionalna integracija u 19. i 20. stoljeću: ritmovi, ideologija, politika // Hrvatska politika u XX stoljeću. Zagreb, Matica Hrvatska Publ., 2006, pp. 9–34.

37. Stanković Đ. Sto govora Nikole Pašića. Veština govorništva državnika. II. Beograd, 2007, 397 p. (In Serb.)

38. Stojanović D. Srbija i demokratija 1903–1914: istorijska studija o «latnom dobu srpske demokratije». Beograd, 2003, 451 p. (In Serb.)

39. Stojanović D. Ulje na vodi: ogledi iz istorije sadašnjosti Srbije. Beograd, Peščanik, 2010, 300 p.

40. Zundhausen H. Istorija Srbije: od 19. do 21. veka. Beograd, 2008, 579 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate