Мотивационный признак диалектного слова  в зеркале аналитической диалектологии

Вендина Татьяна И.

doi:10.31857/S0869544X0017703-6

Русский

Главная>Номер 6>Мотивационный признак диалектного слова в зеркале аналитической диалектологии

Мотивационный признак диалектного слова в зеркале аналитической диалектологии

Оглавление

Аннотация Оценить Содержание публикации

Библиография Комментарии

Мотивационный признак диалектного слова в зеркале аналитической диалектологии

Аннотация

Код статьи

S0869544X0017703-6-1

DOI

10.31857/S0869544X0017703-6

Тип публикации

Статья

Статус публикации

Опубликовано

Авторы

Вендина Татьяна Ивановна Связаться с автором

ORCID: 0000-0001-7752-6615

Должность: главный научный сотрудник, руководитель Центра ареальной лингвистики
Аффилиация: Институт славяноведения РАН
Адрес: Москва, Российская Федерация

Выпуск

Номер 6

Страницы

87-98

Аннотация

Статья посвящена проблемам развития русской диалектологии. Современный этап раз-вития диалектологии, по мнению автора, можно с полным основанием охарактеризо-вать как этап становления «аналитической, объясняющей диалектологии», имеющей своей це¬лью глубинную ин¬терпрета¬цию диалектного слова и сопряженный с ним ана-лиз языка традиционной культуры. Поэтому автор предлагает раздвинуть рамки диа-лектологических исследований и выйти в культурно-языковую диалектологию с целью реконструкции традиционной духовной культуры.

Ключевые слова

русская диалектология, культурная антропология, когнитивная лингвистика

Классификатор

Получено

10.12.2021

Дата публикации

13.12.2021

Всего подписок

Всего просмотров

123

Оценка читателей

0.0 (0 голосов)

Цитировать Скачать pdf

ГОСТ	Вендина Т. И. Мотивационный признак диалектного слова в зеркале аналитической диалектологии // Славяноведение. – 2021. – Номер 6 C. 87-98 . URL: https://slavras.ru/motivacionnyy-priznak-dialektnogo-slova-v-zerkale-analiticheskoy-dialektologii/?version_id=94096. DOI: 10.31857/S0869544X0017703-6
MLA	Vendina, Taťiana "Motivation of the dialectal word in reflection of the analytic dialectology." Slavianovedenie. 6 (2021).:87-98. DOI: 10.31857/S0869544X0017703-6
APA	Vendina T. (2021). Motivation of the dialectal word in reflection of the analytic dialectology. Slavianovedenie. no. 6, pp.87-98 DOI: 10.31857/S0869544X0017703-6

Библиография

1. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 445 с.

2. Вайсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа. М.: Изд-во МГУ, 1993. 224 с.

3. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами сов¬ременников. М.: Искусство, 1989. 367 с.

4. Кибрик А.Е. Лингвистическая реконструкция когнитивной структуры // Вопросы языкознания 2008. № 4. С. 51–77.

5. Русские. Серия народы и культуры. М.: Наука, 1999. 590 с.

6. Толстая С.М. Время как инструмент магии: компрессия и растягивание времени в славянской народной традиции // Логический анализ языка. Язык и время. М.: Ин-дрик, 1997. С. 28–35.

7. Толстой Н.И. Язык и народная духовная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Индрик, 1995. 509 с.

8. Топоров В.Н. Предисловие // Айрапетян В. Герменевтические подсту¬пы к русскому слову. М.: Лабиринт, 1992. С. 4–27.

9. Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. М.: Гардарика, 1998. 400 с.


1	Современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления аналитической, объясняющей диалектологии, имеющей своей целью глубинную интерпретацию диалектного слова и сопряженный с ним анализ языка традиционной культуры.	Современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления аналитической, объясняющей диалектологии, имеющей своей целью глубинную интерпретацию диалектного слова и сопряженный с ним анализ языка традиционной культуры. Современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления аналитической, объясняющей диалектологии, имеющей своей целью глубинную интерпретацию диалектного слова и сопряженный с ним анализ языка традиционной культуры.

2	Языкознание превратилось сегодня в полипарадигмальную науку, отличительной особенностью которой стал экспансионизм, выход за ее пределы – в философию, психологию, социологию, историю, культурную антропологию и другие области гуманитарного знания. Из лингвистики «в самой себе и для себя» оно превратилось в антропоцентрическую лингвистику. На наших глазах происходит формирование новой конвергентной традиции мультидисциплинарных исследований, отличительной особенностью которых является антропоцентризм.	Языкознание превратилось сегодня в полипарадигмальную науку, отличительной особенностью которой стал экспансионизм, выход за ее пределы – в философию, психологию, социологию, историю, культурную антропологию и другие области гуманитарного знания. Из лингвистики «в самой себе и для себя» оно превратилось в антропоцентрическую лингвистику. На наших глазах происходит формирование новой конвергентной традиции мультидисциплинарных исследований, отличительной особенностью которых является антропоцентризм. Языкознание превратилось сегодня в полипарадигмальную науку, отличительной особенностью которой стал экспансионизм, выход за ее пределы – в философию, психологию, социологию, историю, культурную антропологию и другие области гуманитарного знания. Из лингвистики «в самой себе и для себя» оно превратилось в антропоцентрическую лингвистику. На наших глазах происходит формирование новой конвергентной традиции мультидисциплинарных исследований, отличительной особенностью которых является антропоцентризм.

3	Этот процесс затронул и диалектологию. Несмотря на то что, по сравнению с XIX в., она достигла полной автономии, стремясь дать диалектным фактам культурологическое, этнопсихологическое, историческое объяснение, она начала испытывать острую нужду в союзе с этнографией, культурной антропологией, психологией и другими науками гуманитарного знания. И это понятно, так как сама логика развития зачем/почему-лингвистики требует реализации общей программы антропоцентрической лингвистики – найти доступ к Человеку через язык, поскольку только язык может дать истинную картину языкового сознания человека той или иной культуры со всеми ее сложностями и нюансами.	Этот процесс затронул и диалектологию. Несмотря на то что, по сравнению с XIX в., она достигла полной автономии, стремясь дать диалектным фактам культурологическое, этнопсихологическое, историческое объяснение, она начала испытывать острую нужду в союзе с этнографией, культурной антропологией, психологией и другими науками гуманитарного знания. И это понятно, так как сама логика развития <em>з</em><em>а</em><em>чем/почему-лингвистики</em> требует реализации общей программы антропоцентрической лингвистики – найти доступ к Человеку через язык, поскольку только язык может дать истинную картину языкового сознания человека той или иной культуры со всеми ее сложностями и нюансами. Этот процесс затронул и диалектологию. Несмотря на то что, по сравнению с XIX в., она достигла полной автономии, стремясь дать диалектным фактам культурологическое, этнопсихологическое, историческое объяснение, она начала испытывать острую нужду в союзе с этнографией, культурной антропологией, психологией и другими науками гуманитарного знания. И это понятно, так как сама логика развития <em>з</em><em>а</em><em>чем/почему-лингвистики</em> требует реализации общей программы антропоцентрической лингвистики – найти доступ к Человеку через язык, поскольку только язык может дать истинную картину языкового сознания человека той или иной культуры со всеми ее сложностями и нюансами.

4	Как известно, исходный тезис антропоцентрической лингвистики заключается в том, что язык есть конститутивное свойство человека. В формулировке Э. Бенвениста этот тезис гласит: «Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык [...] В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом, необходимо принадлежит самому определению человека» [1. С. 293]. Согласно идеям Э. Бенвениста, высшим уровнем языка в самой широкой его семиотической трактовке следует признать культуру, которая в основе своей так же семиотична, как и язык, поэтому без привлечения культуры язык не может быть осмыслен глубоко и полно. Отсюда следует, что 1) познание человека невозможно без изучения его языка; 2) понять природу языка можно лишь исходя из человека.	Как известно, исходный тезис антропоцентрической лингвистики заключается в том, что язык есть конститутивное свойство человека. В формулировке Э. Бенвениста этот тезис гласит: «Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык [...] В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом, необходимо принадлежит самому определению человека» [1. С. 293]. Согласно идеям Э. Бенвениста, высшим уровнем языка в самой широкой его семиотической трактовке следует признать культуру, которая в основе своей так же семиотична, как и язык, поэтому без привлечения культуры язык не может быть осмыслен глубоко и полно. Отсюда следует, что 1) познание человека невозможно без изучения его языка; 2) понять природу языка можно лишь исходя из человека. Как известно, исходный тезис антропоцентрической лингвистики заключается в том, что язык есть конститутивное свойство человека. В формулировке Э. Бенвениста этот тезис гласит: «Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык [...] В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом, необходимо принадлежит самому определению человека» [1. С. 293]. Согласно идеям Э. Бенвениста, высшим уровнем языка в самой широкой его семиотической трактовке следует признать культуру, которая в основе своей так же семиотична, как и язык, поэтому без привлечения культуры язык не может быть осмыслен глубоко и полно. Отсюда следует, что 1) познание человека невозможно без изучения его языка; 2) понять природу языка можно лишь исходя из человека.

5	Не случайно осмысление языка культуры начинается, как правило, с изучения его словаря, поскольку именно словарь определяет логико-понятийную сеть языка, лексика которого является самым чувствительным индикатором культуры. «Если словарь народа, – писал крупнейший социолог языка, основатель европейской школы неогумбольдтианства Й.Л. Вайсгербер, – является суммой и результатом понятийной переработки им своего опыта, то исследование словаря служит в первую очередь постижению понятийного мира этого народа» [2. С. 143]. Успехи когнитивно-ориентированной лингвистики убедительно говорят о том, что «языковая структура в принципе не произвольна, напротив, она существенно мотивирована устройством когнитивной структуры, которая “отражается” в зеркале естественного языка» [4. С. 75].	Не случайно осмысление языка культуры начинается, как правило, с изучения его словаря, поскольку именно словарь определяет логико-понятийную сеть языка, лексика которого является самым чувствительным индикатором культуры. «Если словарь народа, – писал крупнейший социолог языка, основатель европейской школы неогумбольдтианства Й.Л. Вайсгербер, – является суммой и результатом понятийной переработки им своего опыта, то исследование словаря служит в первую очередь постижению понятийного мира этого народа» [2. С. 143]. Успехи когнитивно-ориентированной лингвистики убедительно говорят о том, что «языковая структура в принципе не произвольна, напротив, она существенно мотивирована устройством когнитивной структуры, которая “отражается” в зеркале естественного языка» [4. С. 75]. Не случайно осмысление языка культуры начинается, как правило, с изучения его словаря, поскольку именно словарь определяет логико-понятийную сеть языка, лексика которого является самым чувствительным индикатором культуры. «Если словарь народа, – писал крупнейший социолог языка, основатель европейской школы неогумбольдтианства Й.Л. Вайсгербер, – является суммой и результатом понятийной переработки им своего опыта, то исследование словаря служит в первую очередь постижению понятийного мира этого народа» [2. С. 143]. Успехи когнитивно-ориентированной лингвистики убедительно говорят о том, что «языковая структура в принципе не произвольна, напротив, она существенно мотивирована устройством когнитивной структуры, которая “отражается” в зеркале естественного языка» [4. С. 75].

6	Перед диалектологией открывается, таким образом, новое поле исследований, связанных с лингвистической реконструкцией когнитивной структуры диалектного слова. Поэтому современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления объясняющей диалектологии, поскольку диалектное слово представляет собой культурное творение, которое нельзя объяснить, не обращаясь к истории народа, его традициям и религии.	Перед диалектологией открывается, таким образом, новое поле исследований, связанных с лингвистической реконструкцией когнитивной структуры диалектного слова. Поэтому современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления <strong>объясняющей диалектологии</strong>, поскольку диалектное слово представляет собой культурное творение, которое нельзя объяснить, не обращаясь к истории народа, его традициям и религии. Перед диалектологией открывается, таким образом, новое поле исследований, связанных с лингвистической реконструкцией когнитивной структуры диалектного слова. Поэтому современный этап развития диалектологии можно с полным основанием охарактеризовать как этап становления <strong>объясняющей диалектологии</strong>, поскольку диалектное слово представляет собой культурное творение, которое нельзя объяснить, не обращаясь к истории народа, его традициям и религии.

7	А это значит, что сам язык ставит перед нами задачу перейти от эмпирических данных к их интерпретационному анализу. Фиксация самых разных диалектно-языковых фактов, представленных в многочисленных диалектных словарях, требует сегодня своего теоретического осмысления с выходом в культурную диалектологию. Ведь «диалект представляет собой не исключительно лингвистическую территориальную единицу, а одновременно и этнографическую, и культурологическую», – говорил Н.И. Толстой, отмечая высокий культурологический потенциал диалекта [5. С. 21].	А это значит, что сам язык ставит перед нами задачу перейти от эмпирических данных к их интерпретационному анализу. Фиксация самых разных диалектно-языковых фактов, представленных в многочисленных диалектных словарях, требует сегодня своего теоретического осмысления с выходом в <strong>культурную диалектологию</strong>. Ведь «диалект представляет собой не исключительно лингвистическую территориальную единицу, а одновременно и этнографическую, и культурологическую», <em>–</em> говорил Н.И. Толстой, отмечая высокий культурологический потенциал диалекта [5. С. 21]. А это значит, что сам язык ставит перед нами задачу перейти от эмпирических данных к их интерпретационному анализу. Фиксация самых разных диалектно-языковых фактов, представленных в многочисленных диалектных словарях, требует сегодня своего теоретического осмысления с выходом в <strong>культурную диалектологию</strong>. Ведь «диалект представляет собой не исключительно лингвистическую территориальную единицу, а одновременно и этнографическую, и культурологическую», <em>–</em> говорил Н.И. Толстой, отмечая высокий культурологический потенциал диалекта [5. С. 21].

8	И хотя культурологическая информация существует в диалектных словарях чаще всего в латентном, непроявленном состоянии, а потому нуждается в своей экспликации, однако извлечь ее можно с помощью методов лингвистического анализа. И это прекрасно показали авторы опубликованной недавно монографии «Жизнь диалектного слова» (Волгоград, 2019) В.Е. Брысина и В.И. Супрун. Материалы монографии позволили раздвинуть рамки исследования этой темы и выйти в культурно-языковую диалектологию, имеющую своей целью реконструкцию «живой старины» казачества.	И хотя культурологическая информация существует в диалектных словарях чаще всего в латентном, непроявленном состоянии, а потому нуждается в своей экспликации, однако извлечь ее можно с помощью методов лингвистического анализа. И это прекрасно показали авторы опубликованной недавно монографии «Жизнь диалектного слова» (Волгоград, 2019) В.Е. Брысина и В.И. Супрун. Материалы монографии позволили раздвинуть рамки исследования этой темы и выйти в культурно-языковую диалектологию, имеющую своей целью реконструкцию «живой старины» казачества. И хотя культурологическая информация существует в диалектных словарях чаще всего в латентном, непроявленном состоянии, а потому нуждается в своей экспликации, однако извлечь ее можно с помощью методов лингвистического анализа. И это прекрасно показали авторы опубликованной недавно монографии «Жизнь диалектного слова» (Волгоград, 2019) В.Е. Брысина и В.И. Супрун. Материалы монографии позволили раздвинуть рамки исследования этой темы и выйти в культурно-языковую диалектологию, имеющую своей целью реконструкцию «живой старины» казачества.

9	Предложенный авторами историко-культурный подход к исследованию диалектного слова, а главное – полученные результаты еще раз доказали, что вскрыть сущностный характер того или иного языкового явления возможно только лишь используя комплексный подход к изучению данного явления. Последовательное использование в работе методов как социолингвистического, так и собственно лингвистического анализа позволило авторам рассмотреть донские казачьи говоры как определенный социально-исторический феномен, обусловленный типом культуры и конкретными условиями общественной жизни.	Предложенный авторами историко-культурный подход к исследованию диалектного слова, а главное – полученные результаты еще раз доказали, что вскрыть сущностный характер того или иного языкового явления возможно только лишь используя комплексный подход к изучению данного явления. Последовательное использование в работе методов как социолингвистического, так и собственно лингвистического анализа позволило авторам рассмотреть донские казачьи говоры как определенный социально-исторический феномен, обусловленный типом культуры и конкретными условиями общественной жизни. Предложенный авторами историко-культурный подход к исследованию диалектного слова, а главное – полученные результаты еще раз доказали, что вскрыть сущностный характер того или иного языкового явления возможно только лишь используя комплексный подход к изучению данного явления. Последовательное использование в работе методов как социолингвистического, так и собственно лингвистического анализа позволило авторам рассмотреть донские казачьи говоры как определенный социально-исторический феномен, обусловленный типом культуры и конкретными условиями общественной жизни.

10	Диалектолог, обратившийся к изучению языка культуры, неизбежно сталкивается с необходимостью исследования слова либо с точки зрения его семантической структуры (ее разложимости на элементарные смыслы), либо с точки зрения его синтагматики (узусной или свободной сочетаемости), либо с точки зрения его внутренней формы, определения тех мотивационных признаков, которые были актуализированы в слове в языкотворческом акте, либо с точки зрения его коннотативных приращений и т.д.	Диалектолог, обратившийся к изучению языка культуры, неизбежно сталкивается с необходимостью исследования слова либо с точки зрения его семантической структуры (ее разложимости на элементарные смыслы), либо с точки зрения его синтагматики (узусной или свободной сочетаемости), либо с точки зрения его внутренней формы, определения тех мотивационных признаков, которые были актуализированы в слове в языкотворческом акте, либо с точки зрения его коннотативных приращений и т.д. Диалектолог, обратившийся к изучению языка культуры, неизбежно сталкивается с необходимостью исследования слова либо с точки зрения его семантической структуры (ее разложимости на элементарные смыслы), либо с точки зрения его синтагматики (узусной или свободной сочетаемости), либо с точки зрения его внутренней формы, определения тех мотивационных признаков, которые были актуализированы в слове в языкотворческом акте, либо с точки зрения его коннотативных приращений и т.д.

11	В этом перечне языковых носителей культурной информации следует особо выделить внутреннюю форму слова, которая дает исследователю уникальную возможность – услышать голос человеческой личности, познающей и осваивающей мир, и проследить движение мысли в акте номинации. Работы томской школы диалектологов, и в частности работы О.И. Блиновой, позволили преодолеть тот скепсис в отношении внутренней формы слова, который долгое время существовал в отечественном языкознании, поскольку господствовал тезис о произвольности, случайности выбора мотивационного признака в акте номинации (отсюда концентрация внимания в основном на концептуальном анализе, имеющем своей целью выявление глубинных культурных коннотаций).	В этом перечне языковых носителей культурной информации следует особо выделить внутреннюю форму слова, которая дает исследователю уникальную возможность – услышать голос человеческой личности, познающей и осваивающей мир, и проследить движение мысли в акте номинации. Работы томской школы диалектологов, и в частности работы О.И. Блиновой, позволили преодолеть тот скепсис в отношении внутренней формы слова, который долгое время существовал в отечественном языкознании, поскольку господствовал тезис о произвольности, случайности выбора мотивационного признака в акте номинации (отсюда концентрация внимания в основном на концептуальном анализе, имеющем своей целью выявление глубинных культурных коннотаций). В этом перечне языковых носителей культурной информации следует особо выделить внутреннюю форму слова, которая дает исследователю уникальную возможность – услышать голос человеческой личности, познающей и осваивающей мир, и проследить движение мысли в акте номинации. Работы томской школы диалектологов, и в частности работы О.И. Блиновой, позволили преодолеть тот скепсис в отношении внутренней формы слова, который долгое время существовал в отечественном языкознании, поскольку господствовал тезис о произвольности, случайности выбора мотивационного признака в акте номинации (отсюда концентрация внимания в основном на концептуальном анализе, имеющем своей целью выявление глубинных культурных коннотаций).

12	Думается, однако, что возможности ономасиологического анализа в плане выявления национально-культурной специфики языковых единиц еще далеко не исчерпаны, а устойчивая повторяемость одного и того же мотивационного признака в разных видах номинации свидетельствует против произвольности, а тем более случайности его выбора.	Думается, однако, что возможности ономасиологического анализа в плане выявления национально-культурной специфики языковых единиц еще далеко не исчерпаны, а устойчивая повторяемость одного и того же мотивационного признака в разных видах номинации свидетельствует против произвольности, а тем более случайности его выбора. Думается, однако, что возможности ономасиологического анализа в плане выявления национально-культурной специфики языковых единиц еще далеко не исчерпаны, а устойчивая повторяемость одного и того же мотивационного признака в разных видах номинации свидетельствует против произвольности, а тем более случайности его выбора.

13	Диалектологические исследования показывают, что выбор того или иного мотивационного признака предопределен языком культуры, той культурной информацией, которая соответствует его главному регулятивному принципу. Поэтому внутренняя форма слова, система его значений являются часто отражением категориального членения мира не с точки зрения его объективной реальности, а с точки зрения осмысления его человеком.	Диалектологические исследования показывают, что выбор того или иного мотивационного признака предопределен языком культуры, той культурной информацией, которая соответствует его главному регулятивному принципу. Поэтому внутренняя форма слова, система его значений являются часто отражением категориального членения мира не с точки зрения его объективной реальности, а с точки зрения осмысления его человеком. Диалектологические исследования показывают, что выбор того или иного мотивационного признака предопределен языком культуры, той культурной информацией, которая соответствует его главному регулятивному принципу. Поэтому внутренняя форма слова, система его значений являются часто отражением категориального членения мира не с точки зрения его объективной реальности, а с точки зрения осмысления его человеком.

14	Апелляция к внутренней форме слова позволяет понять те субъективные мотивы, которые послужили толчком для языкового словотворчества, и вместе с тем выявить общие закономерности мышления людей, поскольку субъективные мотивы, как правило, репрезентируют более общие, объективные закономерности. Через внутреннюю форму слова нам дано явление смысла. Именно смысл является проводником человека в мире реальном и ирреальном, ибо смысл, как остроумно заметил М. Бахтин, – это тот или иной ответ на поставленный нами вопрос. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла, а потому, добавим, не номинируется, так как коллективный разум «не видит» того, что не названо словом. А поскольку «смысл никогда не ограничивается “пространством” одного слова, даже если оно носитель этого смысла по преимуществу» [6. С. 16], то одни участки семантической системы языка оказываются детально проработанными в языковом плане, другие – довольно поверхностно, а на третьих вообще обнаруживаются лакуны. Действие принципа разной культурной разработанности частных смыслов и позволяет понять тончайшие нюансы глубинных смыслов языка.	Апелляция к внутренней форме слова позволяет понять те субъективные мотивы, которые послужили толчком для языкового словотворчества, и вместе с тем выявить общие закономерности мышления людей, поскольку субъективные мотивы, как правило, репрезентируют более общие, объективные закономерности. Через внутреннюю форму слова нам дано явление смысла. Именно смысл является проводником человека в мире реальном и ирреальном, ибо смысл, как остроумно заметил М. Бахтин, – это тот или иной ответ на поставленный нами вопрос. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла, а потому, добавим, не номинируется, так как коллективный разум «не видит» того, что не названо словом. А поскольку «смысл никогда не ограничивается “пространством” одного слова, даже если оно носитель этого смысла по преимуществу» [6. С. 16], то одни участки семантической системы языка оказываются детально проработанными в языковом плане, другие – довольно поверхностно, а на третьих вообще обнаруживаются лакуны. Действие принципа разной культурной разработанности частных смыслов и позволяет понять тончайшие нюансы глубинных смыслов языка. Апелляция к внутренней форме слова позволяет понять те субъективные мотивы, которые послужили толчком для языкового словотворчества, и вместе с тем выявить общие закономерности мышления людей, поскольку субъективные мотивы, как правило, репрезентируют более общие, объективные закономерности. Через внутреннюю форму слова нам дано явление смысла. Именно смысл является проводником человека в мире реальном и ирреальном, ибо смысл, как остроумно заметил М. Бахтин, – это тот или иной ответ на поставленный нами вопрос. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла, а потому, добавим, не номинируется, так как коллективный разум «не видит» того, что не названо словом. А поскольку «смысл никогда не ограничивается “пространством” одного слова, даже если оно носитель этого смысла по преимуществу» [6. С. 16], то одни участки семантической системы языка оказываются детально проработанными в языковом плане, другие – довольно поверхностно, а на третьих вообще обнаруживаются лакуны. Действие принципа разной культурной разработанности частных смыслов и позволяет понять тончайшие нюансы глубинных смыслов языка.

15	Используя дедуктивно-индуктивную технику анализа, следуя за всеми нюансами внутренней формы слова, мы сможем найти объяснение устройству многих когнитивных структур, и то, что на первый взгляд казалось случайным и произвольным в номинации человека или внешнего мира, обретет свой глубокий смысл. Благодаря такому подходу диалектолог сможет перейти от эмпирического метода когнитивно-ориентированной лингвистики к методу интерпретационного анализа, подняться с уровня регистрации фактов на уровень их объяснения.	Используя дедуктивно-индуктивную технику анализа, следуя за всеми нюансами внутренней формы слова, мы сможем найти объяснение устройству многих когнитивных структур, и то, что на первый взгляд казалось случайным и произвольным в номинации человека или внешнего мира, обретет свой глубокий смысл. Благодаря такому подходу диалектолог сможет перейти от эмпирического метода когнитивно-ориентированной лингвистики к методу интерпретационного анализа, подняться с уровня регистрации фактов на уровень их объяснения. Используя дедуктивно-индуктивную технику анализа, следуя за всеми нюансами внутренней формы слова, мы сможем найти объяснение устройству многих когнитивных структур, и то, что на первый взгляд казалось случайным и произвольным в номинации человека или внешнего мира, обретет свой глубокий смысл. Благодаря такому подходу диалектолог сможет перейти от эмпирического метода когнитивно-ориентированной лингвистики к методу интерпретационного анализа, подняться с уровня регистрации фактов на уровень их объяснения.

16	Такой подход к диалектному слову позволит понять, почему, например, среди огромного множества слов, обозначающих «природного человека», описывающих его внешний вид, особенно выделяются группа имен, связанная с оценкой лица (ср. лицеватый ‘красивый’ Яросл., СРНГ 17:85; лицевитый ‘видный, красивый’ Ряз., Калуж., Тамб., Яросл., СРНГ 17:85; лицевато ‘красиво’ Костром., СРНГ 17:85; взглядный ‘видный, красивый’ Пск., Твер., СРНГ 4:254; взглядистый ‘красивый, представительный’ Брян., Смол.: Парень взглядист СРНГ 4:254; взрачный ‘красивый’ Даль без указ. места, I:200; добровидный ‘миловидный, имеющий приятную наружность’ Олон., СРНГ 8:77; милозглядный ‘привлекательный, миловидный’ Яросл., СРНГ 18:162; казимый ‘красивый’ Перм., СРНГ 12:319 (< прич. от глагола казить ‘иметь вид’); оказистый ‘видный, красивый’ Север., СРНГ 23:106 (< оказ ‘внешний вид’ Олон., СРНГ 23:106); позорный ‘видный, красивый’ Южн., Зап., Арх.: Позорная девка СРНГ 28:338; или невзглядивый ‘невзрачный, неказистый’ Калуж., СРНГ 20:338; незрачный ‘невзрачный, непривлекательный’ Влад., Арх., Перм., Костром.: По-вашему пусть худенькая, а по-нашему – незрачная СРНГ 21:53; неказимый ‘некрасивый’ Ветл., Костром., СРНГ 21:57; неприглядчивый ‘некрасивый’ Костром., СРНГ 21:126; безвидный ‘невзрачный, неказистый’ Перм., СРНГ 2:182 и др.).	Такой подход к диалектному слову позволит понять, почему, например, среди огромного множества слов, обозначающих «природного человека», описывающих его внешний вид, особенно выделяются группа имен, связанная с оценкой лица (ср. <em>лицеватый</em> ‘красивый’ Яросл., СРНГ 17:85; <em>лицевитый</em> ‘видный, красивый’ Ряз., Калуж., Тамб., Яросл., СРНГ 17:85;<em> </em><em>лицевато</em> ‘красиво’ Костром., СРНГ 17:85; взглядный ‘видный, красивый’ Пск., Твер., СРНГ 4:254; взглядистый ‘красивый, представительный’ Брян., Смол.: Парень взглядист СРНГ 4:254; взрачный ‘красивый’ Даль без указ. места, I:200; добровидный ‘миловидный, имеющий приятную наружность’ Олон., СРНГ 8:77; милозглядный ‘привлекательный, миловидный’ Яросл., СРНГ 18:162; казимый ‘красивый’ Перм., СРНГ 12:319 (< прич. от глагола казить ‘иметь вид’); оказистый ‘видный, красивый’ Север., СРНГ 23:106 (< оказ ‘внешний вид’ Олон., СРНГ 23:106); позорный ‘видный, красивый’ Южн., Зап., Арх.: Позорная девка СРНГ 28:338; или невзглядивый ‘невзрачный, неказистый’ Калуж., СРНГ 20:338; незрачный ‘невзрачный, непривлекательный’ Влад., Арх., Перм., Костром.: По-вашему пусть худенькая, а по-нашему – незрачная СРНГ 21:53; неказимый ‘некрасивый’ Ветл., Костром., СРНГ 21:57; неприглядчивый ‘некрасивый’ Костром., СРНГ 21:126; безвидный ‘невзрачный, неказистый’ Перм., СРНГ 2:182 и др.). Такой подход к диалектному слову позволит понять, почему, например, среди огромного множества слов, обозначающих «природного человека», описывающих его внешний вид, особенно выделяются группа имен, связанная с оценкой лица (ср. <em>лицеватый</em> ‘красивый’ Яросл., СРНГ 17:85; <em>лицевитый</em> ‘видный, красивый’ Ряз., Калуж., Тамб., Яросл., СРНГ 17:85;<em> </em><em>лицевато</em> ‘красиво’ Костром., СРНГ 17:85; взглядный ‘видный, красивый’ Пск., Твер., СРНГ 4:254; взглядистый ‘красивый, представительный’ Брян., Смол.: Парень взглядист СРНГ 4:254; взрачный ‘красивый’ Даль без указ. места, I:200; добровидный ‘миловидный, имеющий приятную наружность’ Олон., СРНГ 8:77; милозглядный ‘привлекательный, миловидный’ Яросл., СРНГ 18:162; казимый ‘красивый’ Перм., СРНГ 12:319 (< прич. от глагола казить ‘иметь вид’); оказистый ‘видный, красивый’ Север., СРНГ 23:106 (< оказ ‘внешний вид’ Олон., СРНГ 23:106); позорный ‘видный, красивый’ Южн., Зап., Арх.: Позорная девка СРНГ 28:338; или невзглядивый ‘невзрачный, неказистый’ Калуж., СРНГ 20:338; незрачный ‘невзрачный, непривлекательный’ Влад., Арх., Перм., Костром.: По-вашему пусть худенькая, а по-нашему – незрачная СРНГ 21:53; неказимый ‘некрасивый’ Ветл., Костром., СРНГ 21:57; неприглядчивый ‘некрасивый’ Костром., СРНГ 21:126; безвидный ‘невзрачный, неказистый’ Перм., СРНГ 2:182 и др.).

17	Объясняется это, по-видимому, тем, что именно лицо служит общим выражением моральной идентичности человека, поскольку оно во многом проясняет его характерологические свойства. Не случайно с этим корнем связаны такие важные культурологические понятия, как личность, личный, приличие, приличествовать, личина, не к лицу, лицемер, лицемерие, лицеприятный, олицетворять и др.; отсюда стремление человека не потерять своего лица, не ударить в грязь лицом, что говорит о значимости идеи личной идентичности для языка русской культуры.	Объясняется это, по-видимому, тем, что именно лицо служит общим выражением моральной идентичности человека, поскольку оно во многом проясняет его характерологические свойства. Не случайно с этим корнем связаны такие важные культурологические понятия, как <em>личность, личный, приличие, приличествовать, личина, не к лицу, лицемер, лицемерие, лицеприятный, олицетворять</em> и др.; отсюда стремление человека <em>не потерять своего лица</em>, <em>не ударить в грязь лицом</em>, что говорит о значимости идеи личной идентичности для языка русской культуры. Объясняется это, по-видимому, тем, что именно лицо служит общим выражением моральной идентичности человека, поскольку оно во многом проясняет его характерологические свойства. Не случайно с этим корнем связаны такие важные культурологические понятия, как <em>личность, личный, приличие, приличествовать, личина, не к лицу, лицемер, лицемерие, лицеприятный, олицетворять</em> и др.; отсюда стремление человека <em>не потерять своего лица</em>, <em>не ударить в грязь лицом</em>, что говорит о значимости идеи личной идентичности для языка русской культуры.

18	Или почему, например, в такой далекой от социальной сферы лексике, которая связана с обозначением внешнего вида человека, нередко наблюдается явление социализации тех или иных мотивационных признаков, стремление осмыслить их с точки зрения нравственной нормы (ср., например, следующие названия: вихляй 1) ‘худой, высокий человек’ Ряз., Волог.; 2) ‘ленивый, неуклюжий человек’ Волог., Новг., Тамбов.; 3) ‘лодырь’ Смол., Влад., СРНГ 4: 305; варлаган ‘очень высокого роста человек, великан’ Казан.; // ‘высокий, неуклюжий и грубый человек’ Сарат., Пенз., СРНГ 4:55; дуботолк ‘высокий, здоровый человек, верзила’ Вят., Перм.; // ‘здоровый, сильный человек, но бестолковый’ Южн. Сиб., СРНГ 8:240; изжиль 1) ‘худой, заморенный, нездоровый человек’ Перм., Иркут., Свердл.; 2) ‘скупец, скряга’ Волог., СРНГ 12:134; лоботёс бран. 1) ‘крутолобый человек’ Орл.; 2) ‘лентяй, бездельник, любящий насмехаться’ Астрах., Перм., CРНГ 17:97; лобарь ‘о крепком, здоровом, но ленивом человеке’ Курск., СРНГ 17:94; лупья ‘толстая, неповоротливая и ленивая женщина’ Волог., СРНГ 17:203; пухляк 1) ‘толстый человек’ Бурят., Влад.; 2) ‘лентяй, лежебока’ Бурят., Забайкал., СРНГ 33:162; скиляга 1) ‘худой, тощий человек’ Пск., Твер., Яросл.; 2) ‘скряга, крохобор’ Новг., Пск., Твер., Волог., Моск., Калуж., Смол., Тамбов., Яросл.; 3) ‘человек, приобретший себе имущество недобросовестным путем’ Волог., СРНГ 37:414 и т.д.).	Или почему, например, в такой далекой от социальной сферы лексике, которая связана с обозначением внешнего вида человека, нередко наблюдается <strong>явление социализации</strong> тех или иных мотивационных признаков, стремление осмыслить их с точки зрения нравственной нормы (ср., например, следующие названия: <em>вихляй</em> 1) ‘худой, высокий человек’ Ряз., Волог.; 2) ‘ленивый, неуклюжий человек’ Волог., Новг., Тамбов.; 3) ‘лодырь’ Смол., Влад., СРНГ 4: 305; <em>варлаган</em> ‘очень высокого роста человек, великан’ Казан.; // ‘высокий, неуклюжий и грубый человек’ Сарат., Пенз., СРНГ 4:55;<em> дуботолк</em> ‘высокий, здоровый человек, верзила’ Вят., Перм.; // ‘здоровый, сильный человек, но бестолковый’ Южн. Сиб., СРНГ 8:240; <em>изжиль</em> 1) ‘худой, заморенный, нездоровый человек’ Перм., Иркут., Свердл.; 2) ‘скупец, скряга’ Волог., СРНГ 12:134; <em>лоботёс</em> бран. 1) ‘крутолобый человек’ Орл.; 2) ‘лентяй, бездельник, любящий насмехаться’ Астрах., Перм., CРНГ 17:97; <em>лобарь</em> ‘о крепком, здоровом, но ленивом человеке’ Курск., СРНГ 17:94; <em>лупья</em> ‘толстая, неповоротливая и ленивая женщина’ Волог., СРНГ 17:203; <em>пухляк</em> 1) ‘толстый человек’ Бурят., Влад.; 2) ‘лентяй, лежебока’ Бурят., Забайкал., СРНГ 33:162; <em>скиляга</em> 1) ‘худой, тощий человек’ Пск., Твер., Яросл.; 2) ‘скряга, крохобор’ Новг., Пск., Твер., Волог., Моск., Калуж., Смол., Тамбов., Яросл.; 3) ‘человек, приобретший себе имущество недобросовестным путем’ Волог., СРНГ 37:414 и т.д.). Или почему, например, в такой далекой от социальной сферы лексике, которая связана с обозначением внешнего вида человека, нередко наблюдается <strong>явление социализации</strong> тех или иных мотивационных признаков, стремление осмыслить их с точки зрения нравственной нормы (ср., например, следующие названия: <em>вихляй</em> 1) ‘худой, высокий человек’ Ряз., Волог.; 2) ‘ленивый, неуклюжий человек’ Волог., Новг., Тамбов.; 3) ‘лодырь’ Смол., Влад., СРНГ 4: 305; <em>варлаган</em> ‘очень высокого роста человек, великан’ Казан.; // ‘высокий, неуклюжий и грубый человек’ Сарат., Пенз., СРНГ 4:55;<em> дуботолк</em> ‘высокий, здоровый человек, верзила’ Вят., Перм.; // ‘здоровый, сильный человек, но бестолковый’ Южн. Сиб., СРНГ 8:240; <em>изжиль</em> 1) ‘худой, заморенный, нездоровый человек’ Перм., Иркут., Свердл.; 2) ‘скупец, скряга’ Волог., СРНГ 12:134; <em>лоботёс</em> бран. 1) ‘крутолобый человек’ Орл.; 2) ‘лентяй, бездельник, любящий насмехаться’ Астрах., Перм., CРНГ 17:97; <em>лобарь</em> ‘о крепком, здоровом, но ленивом человеке’ Курск., СРНГ 17:94; <em>лупья</em> ‘толстая, неповоротливая и ленивая женщина’ Волог., СРНГ 17:203; <em>пухляк</em> 1) ‘толстый человек’ Бурят., Влад.; 2) ‘лентяй, лежебока’ Бурят., Забайкал., СРНГ 33:162; <em>скиляга</em> 1) ‘худой, тощий человек’ Пск., Твер., Яросл.; 2) ‘скряга, крохобор’ Новг., Пск., Твер., Волог., Моск., Калуж., Смол., Тамбов., Яросл.; 3) ‘человек, приобретший себе имущество недобросовестным путем’ Волог., СРНГ 37:414 и т.д.).

19	Совершенно очевидно, что описывая внешность человека, диалектное слово подвергает оценке те или иные характеризующие признаки и вводит их в систему межличностных отношений. Аксиологизация мотивационных признаков свидетельствует об их этической социализации, стремлении языка осмыслить их с нравственной точки зрения (ср. брындик 1) ‘щеголь’ Влад., Ряз., Твер.; 2) ‘выскочка’ Ряз., Влад.; 3) ‘лентяй’ Смол., СРНГ 3:218; клюжий ‘статный, красивый, видный’; //‘честный, порядочный’ СРНГ 13:318; видкой 1) ‘имеющий хорошее зрение’; 2) ‘опытный, много повидавший’ Арх.: Видкой человек, все видит, знает каждое место СРНГ 4:275; лобырь ‘здоровяк верзила’ Курск.; 2) ‘грубиян, невежа’ Костром., СРНГ 17: 98; неряха 1) ‘неумелый человек’ Вост.-Казах.; 2) ‘невоспитанный человек’ Влад.; 3) ‘глупый человек’ Новосиб., СРНГ 21:148; сухуша 1) ‘худощавый человек’ Калин.; 2) ‘скупой, жадный’ Калин., СРНГ 43:13.	Совершенно очевидно, что описывая внешность человека, диалектное слово подвергает оценке те или иные характеризующие признаки и вводит их в систему межличностных отношений. Аксиологизация мотивационных признаков свидетельствует об их этической социализации, стремлении языка осмыслить их с нравственной точки зрения (ср.<em> </em><em>брындик</em> 1) ‘щеголь’ Влад., Ряз., Твер.; 2) ‘выскочка’ Ряз., Влад.; 3) ‘лентяй’ Смол., СРНГ 3:218; клюжий ‘статный, красивый, видный’; //‘честный, порядочный’ СРНГ 13:318; <em>видкой</em> 1) ‘имеющий хорошее зрение’; 2) ‘опытный, много повидавший’ Арх.: <em>Видкой</em><em> человек, все видит, знает каждое место</em> СРНГ 4:275; <em>лобырь</em> ‘здоровяк верзила’ Курск.; 2) ‘грубиян, невежа’ Костром., СРНГ 17: 98; <em>неряха</em> 1) ‘неумелый человек’ Вост.-Казах.; 2) ‘невоспитанный человек’ Влад.; 3) ‘глупый человек’ Новосиб., СРНГ 21:148; <em>сухуша</em><em> </em>1) ‘худощавый человек’ Калин.; 2) ‘скупой, жадный’ Калин., СРНГ 43:13. Совершенно очевидно, что описывая внешность человека, диалектное слово подвергает оценке те или иные характеризующие признаки и вводит их в систему межличностных отношений. Аксиологизация мотивационных признаков свидетельствует об их этической социализации, стремлении языка осмыслить их с нравственной точки зрения (ср.<em> </em><em>брындик</em> 1) ‘щеголь’ Влад., Ряз., Твер.; 2) ‘выскочка’ Ряз., Влад.; 3) ‘лентяй’ Смол., СРНГ 3:218; клюжий ‘статный, красивый, видный’; //‘честный, порядочный’ СРНГ 13:318; <em>видкой</em> 1) ‘имеющий хорошее зрение’; 2) ‘опытный, много повидавший’ Арх.: <em>Видкой</em><em> человек, все видит, знает каждое место</em> СРНГ 4:275; <em>лобырь</em> ‘здоровяк верзила’ Курск.; 2) ‘грубиян, невежа’ Костром., СРНГ 17: 98; <em>неряха</em> 1) ‘неумелый человек’ Вост.-Казах.; 2) ‘невоспитанный человек’ Влад.; 3) ‘глупый человек’ Новосиб., СРНГ 21:148; <em>сухуша</em><em> </em>1) ‘худощавый человек’ Калин.; 2) ‘скупой, жадный’ Калин., СРНГ 43:13.

20	Довольно многочисленную группу имен, характеризующих человека как существо физическое, образуют слова, указывающие на состояние его здоровья, а также на его физическую ущербность. Особенно многочисленны слова, называющие слабого, тщедушного или больного человека (ср.: больняк Иван., СРНГ 3:86; болявый СРНГ 3:94; гнидёнок Дон., СРНГ 6:243; дохлец Урал., СРНГ 8:158; доходяй Урал., СРНГ 8:162; дряблик Волог., СРНГ 8:223; жиделяга Вят., Перм., СРНГ 9:169; жидюль Курск., СРНГ 9:171; захворок Пск., СРНГ 11:146; кислятьё Смол., СРНГ 13:237; кишкотряс Волог., Вят., СРНГ 13:251; млявотина Калин., СРНГ 18:185; мозгля Волог., СРНГ 18:202; мозглявец Ряз., СРНГ 18:202; мозглявка Калуж., Ряз., Твер., СРНГ 18:202; мозглятина Пск., Смол., Горьк., Костром., Ленингр., СРНГ 18:202; мозголь Шенк., Арх., СРНГ 18:204; недомочь Пск., Твер., Костром., СРНГ 21:26; недосилок Урал., СРНГ 21:31; нездоровяка Зап.-Брян., СРНГ 21:50; немогач Арх., СРНГ 21:82; никтошка Кемер., СРНГ 21:234; никудышник Ряз., Калуж., СРНГ 21:235; околелик Пск., СРНГ 23:136; окорач Забайк., Ч:393; слабой СРНГ без указ. места, 38:211; хвороба ‘о долго болеющем человеке’ Новосиб., Ч:503; убога Пск., Твер., СРНГ 46:128; убожина Карел., СРНГ 46:130; увечье Костром., СРНГ 46:173 и т.д.).	Довольно многочисленную группу имен, характеризующих человека как существо физическое, образуют слова, указывающие на состояние его здоровья, а также на его физическую ущербность. Особенно многочисленны слова, называющие слабого, тщедушного или больного человека (ср.: <em>больняк</em><em> </em>Иван., СРНГ 3:86; <em>болявый</em> СРНГ 3:94;<em> </em><em>гнидёнок</em><em> </em>Дон., СРНГ 6:243;<em> </em><em>дохлец</em> Урал., СРНГ 8:158;<em> </em><em>доходяй</em><em> </em>Урал., СРНГ 8:162; <em>дряблик</em> Волог., СРНГ 8:223; <em>жиделяга</em> Вят., Перм., СРНГ 9:169; <em>жидюль</em> Курск., СРНГ 9:171;<em> </em><em>захворок</em> Пск., СРНГ 11:146; <em>кислятьё</em> Смол., СРНГ 13:237; <em>кишк</em><em>о</em><em>тряс</em><em> </em>Волог., Вят., СРНГ 13:251; <em>млявотина</em> Калин., СРНГ 18:185; <em>мозгля</em> Волог., СРНГ 18:202; <em>мозгл</em><em>я</em><em>вец</em> Ряз., СРНГ 18:202; <em>мозглявка</em> Калуж., Ряз., Твер., СРНГ 18:202; <em>мозглятина</em> Пск., Смол., Горьк., Костром., Ленингр., СРНГ 18:202; <em>мозголь</em><em> </em>Шенк., Арх., СРНГ 18:204; <em>недомочь</em> Пск., Твер., Костром., СРНГ 21:26; <em>недосилок</em><em> </em>Урал., СРНГ 21:31; <em>нездоровяка</em> Зап.-Брян., СРНГ 21:50;<em> </em><em>немогач</em><em> </em>Арх., СРНГ 21:82; <em>никтошка</em> Кемер., СРНГ 21:234; <em>никудышник</em> Ряз., Калуж., СРНГ 21:235; <em>околелик</em> Пск., СРНГ 23:136; <em>ок</em><em>о</em><em>рач</em> Забайк., Ч:393; <em>слабой</em> СРНГ без указ. места, 38:211; <em>хв</em><em>о</em><em>роба </em>‘о долго болеющем человеке’ Новосиб., Ч:503; <em>убога </em>Пск., Твер.,<strong> </strong>СРНГ 46:128; <em>уб</em><em>о</em><em>жина</em> Карел., СРНГ 46:130; <em>увечье</em> Костром., СРНГ 46:173 и т.д.). Довольно многочисленную группу имен, характеризующих человека как существо физическое, образуют слова, указывающие на состояние его здоровья, а также на его физическую ущербность. Особенно многочисленны слова, называющие слабого, тщедушного или больного человека (ср.: <em>больняк</em><em> </em>Иван., СРНГ 3:86; <em>болявый</em> СРНГ 3:94;<em> </em><em>гнидёнок</em><em> </em>Дон., СРНГ 6:243;<em> </em><em>дохлец</em> Урал., СРНГ 8:158;<em> </em><em>доходяй</em><em> </em>Урал., СРНГ 8:162; <em>дряблик</em> Волог., СРНГ 8:223; <em>жиделяга</em> Вят., Перм., СРНГ 9:169; <em>жидюль</em> Курск., СРНГ 9:171;<em> </em><em>захворок</em> Пск., СРНГ 11:146; <em>кислятьё</em> Смол., СРНГ 13:237; <em>кишк</em><em>о</em><em>тряс</em><em> </em>Волог., Вят., СРНГ 13:251; <em>млявотина</em> Калин., СРНГ 18:185; <em>мозгля</em> Волог., СРНГ 18:202; <em>мозгл</em><em>я</em><em>вец</em> Ряз., СРНГ 18:202; <em>мозглявка</em> Калуж., Ряз., Твер., СРНГ 18:202; <em>мозглятина</em> Пск., Смол., Горьк., Костром., Ленингр., СРНГ 18:202; <em>мозголь</em><em> </em>Шенк., Арх., СРНГ 18:204; <em>недомочь</em> Пск., Твер., Костром., СРНГ 21:26; <em>недосилок</em><em> </em>Урал., СРНГ 21:31; <em>нездоровяка</em> Зап.-Брян., СРНГ 21:50;<em> </em><em>немогач</em><em> </em>Арх., СРНГ 21:82; <em>никтошка</em> Кемер., СРНГ 21:234; <em>никудышник</em> Ряз., Калуж., СРНГ 21:235; <em>околелик</em> Пск., СРНГ 23:136; <em>ок</em><em>о</em><em>рач</em> Забайк., Ч:393; <em>слабой</em> СРНГ без указ. места, 38:211; <em>хв</em><em>о</em><em>роба </em>‘о долго болеющем человеке’ Новосиб., Ч:503; <em>убога </em>Пск., Твер.,<strong> </strong>СРНГ 46:128; <em>уб</em><em>о</em><em>жина</em> Карел., СРНГ 46:130; <em>увечье</em> Костром., СРНГ 46:173 и т.д.).

Библиография

Комментарии

Войти через