Везде
Concerning the formation of old-Slavic compound words
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Concerning the formation of old-Slavic compound words
Annotation
PII
S0869544X0000461-0-1
DOI
10.31857/S0869544X0000461-0
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Valeriya Efimova 
Edition
Issue 4
Pages
27-39
Abstract

Most of the compound words in Old Church Slavonic language were formed in the process of translations from Greek original texts by the medieval Slavic bookmen themselves. The author believes that the study in word-formation of these compound words should be subordinated to the task of revealing methods of creation of the Old Church Slavonic lexical inventory. Thus, it is necessary to take into account not only the word-formation relations that developed within the Old Church Slavonic lexicon, but above all the circumstances of insertion of these compound words into the Old Slavonic lexical inventory.

Keywords
Old Church Slavonic, compound words, calques creation.
Received
12.08.2018
Date of publication
14.10.2018
Number of purchasers
10
Views
747
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite   Download pdf
1

   Известно, что в старославянском лексиконе сложные слова (композиты и дериваты от композитов) занимают довольно большое место. Согласно подсчетам Р.М. Цейтлин, в языке старославянских памятников сложным словом является каждое 16-е [1. C. 186]. Что касается частеречной принадлежности старославянских сложных слов, то по подсчетам Л. Забранского, сделанным им на материале двух современных старославянских словарей [2; 3] и приведенным в его диссертации, подавляющее большинство из них представляют собой именные композиты: от общего их числа 46,64% приходится на долю существительных, 38,67% – на долю прилагательных и только 9,91% –на долю глаголов и 4,78% – на долю наречий [4. S. 46–49]. Известно также, что часто старославянские композиты оказываются кальками с греческого. По-видимому, не менее 90% старославянских сложных слов представляют собой слова, образованные с участием калькирования греческих образцов (ср. подсчеты Р. Цетта [5]). Так как в таком случае большинство старославянских сложных слов следует считать словами, бесспорно являющимися результатом словотворчества самих переводчиков, такой «расклад» достаточно красноречиво характеризует направление номинационной активности славянских книжников.

   Старославянские сложные слова, начиная с известного исследования славянских композитов В.И. Ягича [6], неоднократно оказывались в центре внимания палеославистов. Традиционно в категорию старославянских сложных слов включались как композиты, так и дериваты от композитов (как богородица, так и богородичинъ), т. е. все слова, имеющие в своей морфемной структуре два (в редчайших случаях более двух) знаменательных корня. Такой подход к старославянским сложным словам применяется «по умолчанию» во многих работах и после появления современной теории словообразования1. Как будет показано ниже, изучение старославянских композитов и дериватов от композитов в рамках одной категории сложных слов совершенно оправданно: иногда (и даже не очень редко) есть причины одно и то же старославянское сложное слово рассматривать и как композит, и как дериват от композита. Таким образом, старославянский материал вынуждает нас вернуться к определению сложного слова, данному «корифеями» отечественной теории словообразования И.С. Улухановым и В.В. Лопатиным в начале 60х годов прошлого века: основным признаком сложных слов является наличие в слове двух или нескольких корневых морфем или основ [11. C. 202–203].

   Ряд работ о старославянских сложных словах не потерял своего значения до настоящего времени. Вместе с тем на сегодняшний день существует довольно много связанных с этой категорией слов нерешенных проблем; среди них – способы их образования, в отношении которых до сих пор остается много спорного и неясного. С появлением отечественной теории синхронного словообразования появились попытки «спустить» эту теорию и на старославянский материал. В частности, такие попытки предпринимались в работах Н.Н. Низаметдиновой, в монографиях которой, посвященных сложным словам в русском языке XI–XVII вв., уделены большие главы и сложным словам старославянским [12; 10]. Здесь мы оставляем в стороне вопрос о возможности корректности в исследовании синхронных словообразовательных связей в лексиконе, извлеченном из письменных памятников XI–XVII вв., и целесообразности такого исследования, проведенного Н.Н. Низаметдиновой. Свою задачу (гораздо более важную, на наш взгляд, и с лингвистической, и с культурологической точек зрения) мы видим в определении путей формирования старославянского лексического инвентаря и, следовательно, не только и не столько в выявлении синхронных словообразовательных связей и направлений мотиваций в лексической системе старославянского языка, сколько в изучении механизмов номинации при осуществлении переводов на старославянский язык (главным образом с греческого языка).

   Вслед за Н. И. Толстым старославянским языком мы называем ранний этап (вторая половина IX – начало XI в.) древнеславянского языка – общего литературного языка всех славян [13. C. 47]2. Не приходится сомневаться, что в указанный период времени старославянская языковая система функционировала в качестве единого структурного целого, что внутри старославянского лексикона могут и должны выявляться словообразовательные связи и словообразовательные мотивации, которые отчасти могут быть определены в терминах синхронной словообразовательной теории3. Вместе с тем нельзя забывать, что в действительности старославянский лексический инвентарь весь этот относительно небольшой период времени постоянно находился в стадии становления (особенно в начале этого периода). Старославянский лексикон формировался постепенно, по мере осуществления очередных переводов на славянский язык с греческого языка текстов Св. Писания, различных произведений византийской литературы (житий, гомилий, гимнографических текстов, текстов юридического содержания и т. д.). Нельзя забывать также и о том, что «классические старославянские» рукописи X–XI вв. (рукописи так называемого «старославянского канона»4) дошли до нас довольно случайно, в них сохранилась совсем небольшая часть огромного объема литературы, которая в действительности была переведена или написана самостоятельно на старославянском языке в ΙΧ – начале ΧΙ в. Отсюда очевидно, что для получения адекватного представления о составе старославянского лексического инвентаря необходимо корректно, с соблюдением определенных принципов, о которых нам приходилось уже писать неоднократно (см., например, в [16]), использовать и более поздние списки со старославянских протографов. В равной мере это относится к изучению лексики «высокого регистра», который формировался в основном за счет результатов словотворчества самих славянских книжников и к которому в большинстве своем принадлежат старославянские сложные слова.

   Важнейшим «инструментом» словотворчества славянских книжников являлось разного рода калькирование. По отношению к процессу формирования старославянского лексического инвентаря три основных вида старославянского калькирования – семантические кальки, фразеологические кальки, поморфемные кальки имеют принципиальные различия [17]. Поморфемное калькирование наиболее широкое применение нашло именно при образовании композитов. В предыдущих своих работах мы попытались показать, что старославянское поморфемное калькирование необходимо рассматривать в качестве специфического способа словообразования, изучая его в рамках исследований всей старославянской словообразовательной системы ([18; 19. С. 17–24, 91–115; 20] и др.). Специфика старославянского поморфемного калькирования как способа словообразования определяется сочетанием калькирования с задействованными в нем словообразовательными процедурами и мотивациями: с одной стороны, в области отношений «текст → текст» непосредственно в процессе перевода на славянский определенного слова греческого текста и, с другой стороны, в сфере парадигматических связей внутри складывавшегося старославянского лексикона [18]. Область отношений «текст → текст» при создании нового старославянского композита характеризуется тем, что славянские книжники переводили, как правило, две корневые (т. е. знаменательные, указывающие на понятия) морфемы греческого композита. Соположение в старославянском композите двух корневых знаменательных морфем (основ), диктуемое греческим образцом, указывает на калькирование (на тот самый «поморфемный перевод», о котором часто говорят в таких случаях – ср., например, в [21. С. 18–19; 22]).

   При этом важно отметить следующее: отношения «текст → текст» в случае применения этого специфического способа словообразования характеризуются также тем, что для славянских книжников имела значение прежде всего общая семантика (le sens général) корней (основ) калькируемого греческого слова. В результате иногда мы сталкиваемся с явлением использования книжниками «готовых компонентов» с такой общей семантикой, предназначенных для передачи определенных компонентов греческих. Поэтому не всегда можно указать на какого-либо рода славянское словосочетание (зафиксированное в текстах или предположительно возможное), на базе которого мог бы быть образован старославянский композит. Отсюда следует, что не всегда между компонентами старославянского композита могут быть установлены непосредственные семантико-синтаксические зависимости.

   Рассмотрим, например, ряд старославянских композитов, образованных с помощью калькирования греческих композитов, первый компонент которых представлен основой ζω(ο)-. Основа ζω(ο)- (глагола ζῆν) имеет семантику ‘жить, быть живым’ [23. Vol. I. P. 402–403]. Видимо, из калькирующих греческие композиты с основой ζω(ο)- первым был образован нашими первыми славянскими переводчиками композит животворити – на базе глагола творити ‘делать’ в качестве опорного компонента, в качестве же первого компонента использовалась основа жив- (от прил. живъ(ыи) ‘живой’): ζωοποιεῖν ~ животворити. И в тексте Апостола, и календаре Евангелия-апракос (пример сохранился в Ассеманиевом евангелии) глагол животворити встречается в форме дейст. причастия наст. вр. (ζωοποιῶν ~ животвор­и): Рим 4:17: κατέναντι οὗ ἐπίστευσεν θεοῦ, τοῦ ζῳοποιοῦντος τοὺς νεκρούς5 – пр­мо ¬муже вэрова бzу . животвор­щюму мьртвыя Христ, Слепч, Мат; 1 Тим 6:13: Παραγγέλλω σοι ἐνώπιον τοῦ θεοῦ τοῦ ζῳοποιοῦντος τὰ πάντα – Охр (2х), Слепч, Шиш, Мат; поклонение чесz(ть)нуму и ж¶вотвор­щуму крzсту хzву Ас 115а 8 (греч. не соотв.). В данном случае мы видим модель чистого сложения, т.е. «основа (жив-) + целое слово (творити/твор­и)»; прозрачные семантико-синтаксические зависимости легко устанавливаются: животворити – «делать живым, оживлять»6. Подтверждение возможности в старославянском языке соответствующего словосочетания жива творити ‘делать живым’ находим в тексте Супрасльской рукописи, в Молитве Пиония: слава тебэ ·сzy хzе ... сь нимъ сы присно слово божи¬ . живая сила и живы твор® вьс® . Супр 143,5.

   Подобные семантико-синтаксические зависимости можно установить и в композите животворьць, употребленном в календаре Ассеманиева евангелия в сходном с приведенным выше контексте (Ас 115а 8) и так же, как и прич. животвор­и, служащем определением (приложением) слова крьстъ. Ср.: Ὕψωσις τοῦ τιμίου καὶ ζωοποιοῦ Σταυροῦ – в(ъздвиже)н·е чес(ть)на(аго) ж(·в)отворца к(рьс)та г(осподь)нэ Ас 117а 22–23. Композит животворьць образован с помощью калькирования имени ζωοποιός7 на базе отглагольного имени творьць в качестве опорного компонента и основы жив- в качестве первого компонента, т. е. здесь также использована модель чистого сложения «основа (жив-) + целое слово (творьць)». Следует отметить, что славянские книжники стали широко использовать прич. животвор­и для передачи гораздо чаще, чем ζωοποιῶν, встречающегося в переводимых греческих текстах композита ζωοποιός (ср., например, уже в Синайском евхологии: в 16b 14, в 20a 19, в 56a 5, в 64b 4, в 96a 1), тогда как сущ. животворьць оказалось на периферии старославянского лексического инвентаря.

   Однако, если обратиться к композиту живодавьць ‘дающий жизнь, даритель жизни’, образованному с помощью калькирования греч. ζωοδότης, в его структуре уже нельзя усмотреть таких непосредственных семантико-синтаксических зависимостей. Хотя композит живодавьць не зафиксирован в кругу «классических старославянских» рукописей, его создание без всяких сомнений следует отнести к эпохе существования старославянского языка, что подтверждается многочисленными свидетельствами более поздних списков со старославянских протографов гимнографических текстов: обнаруживаем его и в древнейшей Ильиной книге XI в. [30. C. 217], и в Новгородских минеях 1096 и 1097 гг. [31. Т. I. Ст. 866], и в списках с произведений Климента Охридского [32. C. 135; 33. C. 102). Как в греческом, так и в старославянском композите мы видим модель чистого сложения: «основа (ζω(ο)-) + целое слово (δότης)» ~ «основа (жив-) + целое слово (давьць)», однако основа жив- выбрана славянскими книжниками в качестве «готового компонента», уже использовавшегося для передачи основы ζω(ο)-.

   В списках со старославянских протографов гимнографических текстов встречается и другой вариант перевода греч. ζωοδότης – композит жизнодавьць, с основой жизн- (от сущ. жизнь ‘жизнь’) в качестве калькирующего основу ζω(ο)- первого компонента. Как видим, модель чистого сложения та же: «основа (жизн-) + целое слово (давьць)», однако в композите восстанавливаются непосредственные семантико-синтаксические зависимости: «дающий жизнь, даритель жизни». Этот композит был несколько менее, чем композит живодавьць, распространен в эпоху существования старославянского языка, но засвидетельствован в гимнографических текстах достаточно надежно [30. C. 217; 31. Т. I. Ст. 872]. Зафиксирован композит жизнодавьць и в лексическом инвентаре «классических старославянских» рукописей – обнаруживаем его в Супрасльской рукописи (Супр 176,18), где он, однако, использован для передачи словосочетания ὁ τῆς ζωῆς χορηγός и был, видимо, взят как уже готовое слово из переводов гимнографических текстов. Вместе с тем в поздних списках со старославянских протографов не исключены замены. Так, например, в 4м тропаре 1й песни Канона св. Иоанну Предтече 1го гласа Климента Охридского находим вариативность по спискам живодавьць – жизнодавьць: ὄρος ἀλατόμητον, ἡ τὸν ζωοδότην Χριστὸν τῷ κόσμῳ κυήσασα. – горо несэкомая . живодавьца христа мирови рожьшия (список XII–XIII в.) – горо несэкомая . яже жизнодавца хTа . мирови порожьши . (список XIV в.) [32. C. 135; 34. C. 40].

   В процессе создания новых композитов для славянских книжников не имела, видимо, значения и частеречная принадлежность калькируемых корней (т. е. глагольное либо именное их происхождение на уровне греческого языка византийской эпохи). Так, например, нет сомнений, что при образовании композита кокотоглашени¬ в стихе евангельского тетра Мк 13:35 (сохранившегося в Мариинском евангелии) использовалось калькирование композита ἀλεκτοροφωνία. При этом наших первых славянских переводчиков (для которых, кстати, греческий был языком родным) не смущало, видимо, то обстоятельство, что в ἀλεκτοροφωνία корень φων второго компонента – именного происхождения (т. е. корень имени φωνή ‘звук (любой, в том числе животных и птиц)’, глагол же φωνεῖν – дериват от этого имени) [23. Vol.  IV/2. P. 1237)), тогда как в кокотоглашени¬ корень второго компонента – происхождения глагольного (от глагола глашати). То же самое можно сказать и об образовании композита куроглашени¬, сохранившегося в том же стихе в Зографском евангелии, а также и в Остромировом евангелии. Показательны примеры такого словообразования старославянских композитов на базе глаголов (т. е. с корнями глагольного происхождения) при калькировании греческих композитов с именным вокализмом во втором компоненте. Например, при калькировании композитов с корнем τοκ во втором компоненте (корень имени τόκος ‘рождение; плод, дитя и под.’, деривата от глагола τίκτειν [23. Vol. IV/1. P. 1118]) старославянские композиты образовывались на базе глагола родити: θεοτόκος → богородица; πρωτότοκος → прьвородьць. Также показательно, например, образование композита кръвоядени¬ ‘кровожадность’, встречающегося в Супрасльской рукописи в Слове на пасху (№ 42), где имело место калькирование композита αἱμοβόρος ‘питающийся кровью’8. В оригинале этой гомилии композит αἱμοβόρος использован в форме ср. р. в субстантивном употреблении – наряду с таким же субстантивным употреблением в форме ср. р. прил. φονώδης ‘убийственный, смертоносный’, т.е. текст оригинала гомилии приписывает иудеям «кровожадность» и «смертоносность» как свойства, ими обнаруженные: οὐ μόνον γὰρ τἠν βασιλείαν ὑπετύπου, ἀλλὰ γὰρ καὶ τὸ αἱμοβόρον καὶ φονῶδες τῶν Ἰουδαίων ἐπεδείκνυτο. – не тъкма бо цэсарьство образовааше . нъ и кръвоядень¬ и уби·ство жидовъ явьяше . Супр 484,23. В корне βορ композита αἱμοβόρος видим вокализм имени βορά (соотносительного с глаголом βιβρώσκειν [23. Vol. I. P. 175]), в то время как композит кръвоядени¬ образован на базе глагола ясти / яд­тъ с корнем -яд-.

   С другой стороны, в образовании новых старославянских композитов принимали участие словообразовательные мотивации внутри старославянского лексикона, а на словообразовательную процедуру налагались правила старославянского словообразовательного механизма. Первые славянские переводчики свв. Кирилл и Мефодий и их последователи, опираясь в строительстве старославянского лексического инвентаря на народную славянскую речь того времени, восприняли и славянские модели сложений – как архаичные бессуффиксальные9, так и суффиксально оформленные. Основная масса старославянских композитов создавались славянскими книжниками с помощью моделей чистого сложения и суффиксально-сложных, при этом в суффиксально-сложных моделях использовались, главным образом, продуктивные суффиксы, указывающие на частеречную принадлежность композита. Особо следует обратить внимание на то, что подлежащие переводу греческие композиты во многих случаях суффиксов, указывающих на их частеречную принадлежность, не имели, что говорит о приоритере славянских словообразовательных механизмов в процедуре образования композитов и самостоятельности «словообразовательной стратегии» книжников. Так, если обратиться к приведенным выше примерам, то в ἀλεκτοροφωνία ~ кокотоглашени¬ (равно и в ἀλεκτοροφωνία ~ куроглашени¬) можно усмотреть соответствие суффикса ί(α) и продуктивного суффиксального комплекса enjь(e). Однако в примерах θεοτόκος ~ богородица, πρωτότοκος ~ прьвородьць мы видим, что греческие композиты не имеют суффиксов, указывающих на их частеречную принадлежность прилагательным либо существительным, в то время как старославянские композиты имеют продуктивные суффиксы – соответственно ic(a) и ьc(ь), указывающие на их принадлежность к существительным. Также и композит αἱμοβόρος не имеет суффикса, указывающего на его частеречную принадлежность, в то время как у композита кръвоядени¬, употребленного в Супрасльской рукописи, продуктивный суффиксальный комплекс enjь(e) указывает на его принадлежность к существительным. Показателен в связи с этим пример иного перевода композита αἱμοβόρος в другом месте Супрасльской рукописи: в греческом оригинале Жития Дометия тоже встречается композит αἱμοβόρος, но для его передачи была потребность создать композит-прилагательное. Оно и было создано с характерным для узуса преславских книжников суффиксом прилагательных iv: кръвоядивъ ‘кровожадный’ (ὡς λέοντες οἱ αἱμοβόροι – акы льви кръвоядивии Супр 216,22–23).

   О самостоятельности «словообразовательной стратегии» славянских книжников говорит и известная перемена мест компонентов в старославянских композитах в сравнении с греческими образцами, особенно в образованных на базе глагола любити (т. е. с корнем люб в опорном компоненте – ср., например, φιλόπτωχος → нищелюбьць в Евх 70b 12–13 и т.п.). То есть славянские книжники архаичной греческой моделе композитов предпочитали более современную старославянскую модель. Встречаются старославянские композиты на базе этого глагола и без перемены мест компонентов, но они как раз отражают изменение «словообразовательной стратегии» книжников в сторону возможно бóльшей лингвистической точности перевода. Впервые мы наблюдаем это явление в переводах преславских книжников. Ср., например: φιλόπτωχος → нищелюбьць в Евх 70b 12–13; φιλόπτωχος → любонищь в Супр 120,2–3 [18. S. 125–126].

   Как уже подчеркивалось выше, старославянский лексикон формировался по мере осуществления очередных переводов на старославянский язык (главным образом, с греческого языка). Обычно палеослависты говорят о «византийском» этапе становления старославянского языка (т.е. до приезда свв. Кирилла и Мефоодия в Моравию), «великоморавском» этапе и «балканском» этапе, связанном с расцветом Преславского и Охридского центров письменности. Круг переводимых греческих текстов расширялся постепенно – от самых необходимых в богослужении до агиографической литературы, предназначенной для «домашнего» чтения, и богословских трактатов. В этом переводческом процессе так же постепенно пополнялся и старославянский лексический инвентарь – за счет как «готовых» слов, т. е. лексикой народной славянского речи того времени (нередко с расширением семантического объема) и книжными заимствованиями из греческого, так и за счет слов – результатов словотворчества самих славянских книжников. Эту постепенность вхождения в старославянский лексический инвентарь новых слов, особенно слов, создаваемых самими книжниками, чрезвычайно важно учитывать при изучении механизмов номинации в старославянском языке.

   В частности, решение вопроса о том, являлось ли старославянское сложное слово калькированным композитом или дериватом от композита, зависит от учета обстоятельств его вхождения в старославянский лексический инвентарь. Так, например, в переводе Евангелия-апракос и Псалтыри, т. е. на самом начальном этапе становления старославянского лексикона, в него вошло сложное слово благовол¬ни¬ (которое затем прочно в нем закрепилось и стало высокочастотным): Лк 2:14: Δόξα ἐν ὑψίστοις θεῷ, καὶ ἐπὶ γῆς εἰρήνη· ἐν ἀνθρώποις εὐδοκία. – въ чцЌэхъ благово6ение . Зогр, Мар, Ас, Сав, Ват; Лк 10:21: ναί, ὁ πατήρ, ὅτι οὕτως ἐγένετο εὐδοκία ἔμπροσθέν σου. – е¶ очЌе эко тако быстъ . благово6ение прэдъ тобо« . Зогр, Мар, Ас, Сав; Пс 5:13: ὡς ὅπλῳ εὐδοκίας ἐστεφάνωσας ἡμᾶς – эко щ¶томъ благоволеньэ вэньчалъ ны ес¶ . Син.

   Если оставить в стороне принцип учета обстоятельств вхождения переводящей лексемы в старославянский лексический инвентарь, образование сложного слова благовол¬ни¬ можно было бы рассматривать и как чистое сложение по модели «основа (благ-) + целое слово (вол¬ни¬)» при непосредственном калькировании греч. εὐδοκία (образованного, правда, по другой модели) – тогда его следовало бы признать композитом, и как дериват с суффиксальным комплексом enjь(e) от глагола-композита благоволити, кальки глагола εὐδοκεῖν. Однако слово вол¬ни¬ было на периферии старославянского лексикона и, видимо, вошло в него относительно поздно, гораздо позже перевода Евангелия-апракос и Псалтыри: его не только не фиксируют старославянские словари [2; 3], но известен, кажется, единственный пример с этим словом – в Пандектах Антиоха по древнерусскому списку XI в. ([31. Т. I. Ст. 289], тот же пример по Великим Минеям-Четьим XVI в. приводит и Словарь русского языка XI–XVII вв. [36. С. 313]). С другой стороны, глагол-композит благоволити, калькирующий глагол-композит εὐδοκεῖν, вошел в старославянский лексический инвентарь также на самом начальном этапе его становления, в процессе перевода Евангелия-апракос и Псалтыри: Мт 3:17: Οὗτός ἐστιν ὁ υἱός μου ὁ ἀγαπητός, ἐν ᾧ εὐδόκησα. – сь естъ снЌъ мои . възлюбленъµ . о немь же благоволихъ . Зогр, Ас, Сав; Пс 39:14: εὐδόκησον κύριε τοῦ ῥύσασθαί με – благовол¶ гЌ¶ избав¶т¶ мЄ . Син. Учитывая это обстоятельство, образование сложного слова благовол¬ни¬ следует, очевидно, рассматривать как деривацию от глагола-композита благоволити.

   При изучении способов образования старославянских сложных слов необходимо также учитывать, что слово, введенное книжниками в старославянский лексический инвентарь из народной славянской речи или созданное ими самими для перевода определенного греческого слова определенной морфемной структуры, затем могло употребляться для перевода и других греческих слов, другой морфемной структуры. В отношении старославянских калек-композитов это наблюдение впервые, кажется, сделала Э. Благова [37. S. 261–262), хотя оно справедливо и в отношении слов другой морфемной структуры и другого происхождения [38. C. 411–412]. Игнорирование этого обстоятельства может привести к «далеко идущим выводам». Так, например, в упомянутой выше монографии Н.Н. Низаметдиновой 2013 г. рассматривается группа старославянских сложных слов – калек с греческого. В качестве примера случая, где «перевод греческих сложных слов был сопряжен с образным переосмыслением их семантической структуры», приводится пара жестосрьдъ – θηριώδης [10. C. 72]. Автор монографии исходила из убеждения (очень распространенного, к сожалению, среди лингвистов), что лексикон старославянского языка (IX – начала XI в.) исчерпывающе представлен в Старославянском словаре 1994 г. [2], словник которого составлен на основе «классических старославянских» рукописей. Между тем уже в статье 2007 г., в которой мы предлагали рассматривать старославянское калькирование как специфический способ словообразования, нами был указан способ создания композита жестосрьдъ(ыи) в процессе перевода стиха Притч 17:20 путем калькирования греч. σκληροκάρδιος с точным семантическим соотношением корней – в ряду других композитов с «готовым» опорным компонентом srьdъ [18. S. 120). Не приходится сомневаться, что употребленный в соответствии с θηριώδης (в словосочетании τὰ θηριώδη ἔθνη) в переводе Слова Епифания Кипрского «На погребение Христово» композит жестосрьдъ(ыи) и обнаруженный Н.Н. Низаметдиновой в Супрасльской рукописи10, был уже введен в старославянский лексический инвентарь ранее, при переводе Паремейника, начало которому, как известно, было положено в великоморавский период деятельности свв. Солунских братьев, хотя древнейшие из дошедших до нашего времени списков Паремейника и относятся к XII–XIV вв. Ср. в древнейшем Григоровичевом паримейнике (в субстантивном употреблении): ὁ δὲ σκληροκάρδιος οὐ συναντᾷ ἀγαθοῖς – а жестосръдъ· не утъкнеть с® благь·ихъ . Притч 17:20 Григ.

   Разумеется, слово, созданное и введенное в старославянский лексический инвентарь славянскими книжниками, в дальнейшем могло «обрастать» собственными дериватами, т. е. в образовании нового сложного слова уже не участвовали отношения в сфере «текст → текст», заключающиеся в процессе непосредственного калькирования определенного слова греческого текста, а участвовали только парадигматические связи внутри старославянского лексикона. Так, например, в той же Супрасльской рукописи, но в Слове на Вербное воскресение обнаруживается (тоже в субстантивном употреблении) сложное слово жестосрьдивъ(ыи) – дериват от композита жестосрьдъ(ыи) с характерным для узуса преславских книжников суффиксом iv. В данном случае старославянское слово используется для перевода уже однокорневого (не сложного) слова ἀχάριστος: Ἀκούσατε οἱ ἀχάριστοι, τί εὐαγγελίζεται ὑμῖν ὁ προφήτης Ζαχαρίας – слышите жестосрьдивии . что вамъ благовэститъ захария пророкъ . Супр 324,16.

   Таким образом, есть, на наш взгляд, все основания образование подавляющего большинства старославянских сложных слов, представленного созданными самими славянскими книжниками композитами, рассматривать (за небольшими исключениями типа δανειστής ~ заимодавьць) как специфический способ словообразования, который, как мы отмечали уже в статье 2007 г. [18. S. 128], был по подобию двуликого Януса обращен сразу в две стороны: во-первых, к слову греческого оригинала, чью морфемную и семантическую структуру он воссоздавал с помощью калькирования славянскими морфемами, и, во-вторых, к старославянскому словообразовательному механизму с его моделями, словообразовательными средствами, общей словообразовательной стратегией славянских книжников.

1. Композиты и дериваты от композитов рассматриваются вместе в качестве сложных слов и в известной монографии 1977 г. Р.М. Цейтлин [1], и в исследованиях 60–70-х годов прошлого века довольно большого материала из древнерусских списков Л.В. Вялкиной [7], и в относительно недавних диссертациях Л. Забранского [4] и Ц. Досевой [8. C. 166–251]. Э. Фэльт в своей монографии о сложных словах в переводе Περὶ τοῦ Ἰουδαϊκοῦ πολέμου также включает дериваты от композитов в категорию сложных слов (compounds), хотя обосновывает свою позицию в рамках концепции транформационной грамматики [9. S. 13, 62–63]. Ср. желание Н.Н. Низаметдиновой непременно разграничить «сложные» и «производносложные» слова в (древне)русском языке XI–XVII вв., для чего ею были разработаны специальные критерии [10. C. 38–42].

2. Н.И. Толстой определяет древнеславянский язык как общий литературный язык всех славян, начало которому положили свв. Кирилл и Мефодий и который бытовал на славянских землях в течение Средневековья в виде разных изводов – среднеболгарского, русского, сербского [13. C. 34–52].

3. Именно этими положениями мы руководствовались, в частности, в своей монографии [14].

4. Р.Н. Кривко, отмечая в недавно изданной монографии неудачность традиционного термина «старославянский канон», предлагает вслед за Г. Кайпертом использовать для этих рукописей название «(старославянский) корпус» [15. С. 1–3]. По нашему мнению, однако, любой термин – «классические (старославянские) рукописи», рукописи «старославянского канона», «(старославянский) корпус» – довольно условен, в то время как всем палеославистам известно, о каких 17-ти древнеболгарских рукописях X–XI вв. идет речь.

5. Греческий текст Нового Завета цитируется по [24], Ветхого завета – по [25], греческий текст оригиналов Супрасльской рукописи – по изданию [26], греческий текст календаря Евангелия – по [27].

6. Ср. у А. Достала: «Živo-tvoriti “oživovati”» [28. S. 475].

7. Второй компонент -ποιός этого греческого композита по происхождению представляет собой имя, каким-то образом связанное с глаголом ποιεῖν, хотя соотношение между ποιεῖν и ποιός не вполне ясно [29. Bd. II. S. 570–572; 23. Vol. III. S. 923].

8. Ср. значение, приведенное П. Шантреном: «qui se nourrit de sang» [23. Vol. I. P. 175].

9. Бессуффиксальными эти модели являются для эпохи старославянского языка. Об использовании славянскими книжниками архаичных моделей сложения подробнее см. в [18. S. 118–122; 35. C. 32–35].

10. Текст следующий: τῆς τὰ θηριώδη ἔθνη πάντα ἐκ κατακλυσμοῦ ἀσεβείας διὰ περιστερᾶς ἁγίου πνεύματος διασωσάσης – съпасъшии жестосръды­ вьс® ­зыкы . отъ потопа нечьстию . гол©бемъ стЌааго духа . Супр 460,17. Супрасльская рукопись, тексты которой были либо переведены изначально преславскими книжниками, либо в большей или меньшей мере подвергнуты их редактуре, входит в «старославянский канон», и лексика ее включена в словник Старославянского словаря 1994 г. [2].
2 СОКРАЩЕНИЯ НАЗВАНИЙ РУКОПИСЕЙ
3

   Ас – Ассеманиево евангелие, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Ват – Ватиканское евангелие, древнеболгарская рукопись XI в.

   Григ – Григоровичев паремейник, среднеболгарская рукопись XII–XIII в.

   Евх – Синайский евхологий, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Зогр – Зографское евангелие, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Мар – Мариинское евангелие, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Мат – Матичин апостол, древнесербская рукопись XIII в.

   Охр – Охридский апостол, среднеболгарская рукопись XIII в.

   Сав – Саввина книга, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Син – Синайская псалтырь, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Слепч – Слепченский апостол, среднеболгарская рукопись XII в.

   Супр – Супрасльская рукопись, древнеболгарская рукопись X–XI вв.

   Христ – Христинопольский апостол, древнерусская рукопись XII в.

   Шиш – Шишатовацкий апостол, древнесербская рукопись 1324 г.

Comments

No posts found

Write a review
Translate