Берлинский конгресс 1878 г. окончательно подтвердил государственный суверенитет сербского княжества. Начиналась новая страница сербской истории, продолжавшая до 1914 г. – начала Первой мировой войны. Эти короткие тридцать шесть лет стали поистине судьбоносными для страны, что связано с формированием основ ее государственности. Вступив в мировую войну, Сербия не только понесла огромные материальные и человеческие потери, но и принесла свой суверенитет в жертву строительству новой страны и стремлению собрать воедино «неосвобожденных братьев». Однако факт того, что именно Сербское королевство стало фундаментом для образования югославянского государства, не случаен. Российский посланник в Белграде Гр.Н. Трубецкой отметил, что «у сербов было большое преимущество долговременного пользования независимостью. Сербия была государством, имевшим все необходимые, хотя, может быть, и несовершенные органы власти, а также и прекрасную армию. Если бы объединение совершилось, то заслуга в этом деле принадлежала бы Сербии, а не Хорватии, цементом его была бы сербская кровь. Это создавало Сербии несомненное право на первенство в будущем государстве. Кроме того, если бы такое государство осуществилось, перед ним стали бы многочисленные международные задачи, для решения которых потребовалась бы сильная власть» [3. С. 105].

Действительно, изучение процессов становления основ «новой» сербской государственности, происходившее на фоне поражения революции 1848‒1849 гг. и ирредентистского движения к сплочению вокруг одного центра распыленных земель Германии и Италии, важно для понимания истоков формирования Белграда как ядра югославянского объединения, к началу ХХ в. ставшего региональным «Пьемонтом». При этом в сознании сербской элиты именно национальные акценты стали не только увязываться с задачами внутреннего развития государства, но и превалировать над ними, создавая в стране особое смысловое поле и став апробированным арсеналом средств для идеологического воздействия на сербский социум в целом. К тому же политическая палитра государственной жизни Сербии того времени существенно опережала ее экономический рост, причем важным компонентом государственной системы страны стали партикулярные общественные отношения, базировавшиеся на традициях сербской крестьянской общины – «задруги». В этом смысле политические иллюзии правящей сербской династии Обреновичей, связанные с идеей быстрого «вхождения в Европу», зачастую выходили за рамки понимания сути этих реформ крестьянским социумом, составлявшим подавляющее большинство населения страны. Приведу в этой связи высказывание видного ученого-слависта П.А. Кулаковского, по моему мнению, весьма точно отражающее суть, проводимой сербским князем (с 1882 г. – королем) Миланом Обреновичем, «европеизации» страны: «Они (сербы. – <em>Я.В</em>.) очень заботятся о соблюдении внешних приличий в делах государственных, они хотят сейчас же втиснуть естественный строй сербского государства в нормы чисто европейские. Отсюда – социалисты и коммунисты в Сербии, где все довольны, потому что нет нищего человека; отсюда рабочий вопрос в Сербии, где нет фабрик, ни безземельных, ни даже слуг, которые за редким исключением все из Австрии; отсюда – и государственные люди, увешанные австрийскими орденами, готовые за обед или прием у австрийского императора, за мечту о титуле и богатстве повести страну Бог знает куда; отсюда же – бесконечное стремление уподобиться Европе и в придворной жизни, и в этикете, и в государственном строе, и во всем том, что грозит бедой в самой Европе. Они презрительно смотрят на свой народ и не верят в его нравственную силу»¹.

Понятно, что российские правящие круги внимательно следили за происходившими в стране и регионе бурлением политических страстей. Не последнюю роль в информировании петербургских правящих кругов о происходящих на Балканах событиях в начале ХХ в., играли донесения собственных дипломатических представителей в Вене и Белграде – П.А. Капниста и Н.В. Чарыкова [5]. Однако оценки, происходивших на Балканах событий у этих дипломатов зачастую были противоположны, что не могло не отражаться на общей позиции Петербурга по отношению как к Сербии, так и к региону в целом, а анализ их донесений позволяет глубже проанализировать механизм принятия МИД многих ключевых решений общей балканской политики. Сам Н.В. Чарыков, назначенный на пост посланника в Белграде в 1901 г., подчеркивая важность своей миссии, вспоминал, что он «никогда не работал так усиленно, как в Белграде»².

В поле зрения российского дипломата оказались самые разнообразные стороны сербской политики – от внутренних проблем королевства, связанных династическими интригами и борьбой политических партий, до внешнеполитических амбиций молодого балканского государства. Замечу, кстати, что еще летом 1901 г. он предупреждал петербургские правящие круги, что Сербия обращает пристальное внимание на Боснию и Герцеговину и на выход к Адриатическому морю. «Формально присоединение Австрией оккупированных ей провинций составило бы, при каком бы то ни было белградском министерстве casus belli для Сербии, которая поставит на карту самое свое существование, но не даст своего, хотя бы молчаливого согласия на окончательное отторжение боснийских сербов»³. Как известно, события последовавших вскоре кризисов – аннексионного осени 1908 г. и июльского 1914 г., подтвердили предвидение российского дипломата. Не случайно, что в орбиту его внимания вошли вопросы организации сербских вооруженных сил, хотя формально они выходили за рамки его прямых обязанностей. Такой интерес Чарыкова был далеко не случаен. При формировании складывавшихся в течение XIX в. основ новой сербской государственности, в условиях экономической неразвитости страны, которая не имела ни сильной буржуазии, ни среднего и рабочего классов, именно бюрократия и армия, по словам известного югославского историка В. Дедиера, «взяли на себя ту функцию, которая в европейских государствах определялась экономическим развитием. В этом смысле сербский милитаризм возник в первую очередь как фактор организации процесса национального освобождения сербского народа от гнета Османской и Габсбургской монархий» [8. С. 78]. Кроме того, становление и развитие сербских вооруженных сил позитивно влияло на общую модернизацию страны, способствовало развитию в стране промышленности, обусловило необходимость строительства железных дорог, создания системы здравоохранения, образования, изменяло общую городскую культуру [6. C. 355–359; 7]. Именно поэтому в начале ХХ в. военными и политическими кругами Сербии обсуждался вопрос о характере организации вооруженных сил страны – будут ли они регулярными или народными, милиционными? Это противоречие не ускользнуло от внимательного взгляда российского посланника, который в мае 1901 г. подчеркнул: «Покойный король (Милан. – <em>Я.В</em>.) создавал для Сербии дорогостоящую, но хорошо обставленную активную военную силу и направлял ее на войну с Болгарией. Недавний военный министр, полковник Васич, начал пересоздание этой армии в милиционное войско, пригодное только для обороны. Сменивший его полковник Янкович, сослуживец Милана, хочет снова повернуть дело на прежнее. Наконец лозунгом влиятельной ныне радикальной партии служит сокращение военных расходов и содержание военной силы лишь в размере, необходимом для поддержания внутреннего порядка»⁴. Замечу, что особую роль сербских вооруженных сил в политике королевства иллюстрируют не только произошедшие вскоре трагические события – убийство 29 мая 1903 г. правящей четы Обреновичей, но и характерное для внутренней жизни Сербии 1903–1914 гг. прямое столкновение политических и военных кругов страны – членов организации «Объединение или смерть» («Черная рука») [1].

К началу ХХ в. положение династии Обреновичей было непростым. В стране назревал серьезный политический кризис. В апреле 1893 г. сын Милана Обреновича Александр провозгласил себя совершеннолетним, полностью узурпировав власть в стране в своих руках. Милан, вернувшись в страну из Австро-Венгрии, стал соправителем сына. В мае того же 1894 г. произошло изменение сербской конституции, которая была заменена уставом 1869 г. Тогда же было сформировано послушное Александру Обреновичу правительство Владана Джоджевича. Главу радикалов Николу Пашича сместили с поста посла Сербии в России. Последующие годы правления Обреновичей характеризуются усилением режима личной власти короля при постоянных сменах кабинетов министров, при том что 6 апреля 1901 г. Александр провозгласил новую, «удобную» для себя конституцию. И в этом накале политических страстей в стране не последнюю роль играл, являвшийся предметом пристального внимания петербургских правящих кругов, роковой для династии династический вопрос, усугубившийся решением Александра жениться на своей фаворитке, женщине значительно его старше и пользующейся дурной репутацией – Драге Машин. В этом смысле по словам сербского историка С. Йовановича, одна «револьверная пуля может положить конец целой династии» [10. C. 136]. 24 июня (6 июля) 1899 г. произошло покушение на жизнь сербского короля Милана, (так называемый иванданский атентат)⁵. Непосредственный исполнитель покушения 25-летний С. Кнежевич, несмотря на заявления о невиновности, был приговорен к смертной казни, а приговор был приведен в исполнение в тот же день.

В литературе укоренилось мнение о том, что покушение было инспирировано самим Миланом для укрепления режима правящей династии и расправы над ненавистными ему лидерами оппозиционной Радикальной партии⁶. Однако судя по всему оппозиция режиму Обреновичей, зная неприязненное отношение российских правящих кругов к сербскому королю, пыталась получить у российских дипломатов одобрение их планов по возможному осуществлению государственного переворота. За полтора года до вышеозначенных событий П.А. Капнист в донесении от 19 февраля (3 марта) 1898 г. привел разговор с «лицом, пользующимся полным доверием г-на Симича⁷, который недавно был проездом в Вене и изъявил желание меня видеть во время пребывания моего в Будапеште». Вот как он изложил содержание данного разговора: «Во всей стране господствует мнение, что без благоволения России Сербии осталось бы лишь отказаться от всех своих заветных вожделений и стушеваться перед угрожающим напором Болгарии и ее пропаганде в Македонии. Между тем Милан еще не стар и может вредить своему отечеству еще неопределенное время. В этих обстоятельствах Радикальная партия, не желая прибегнуть ни к открытому восстанию, ни к покушениям, решительно не знает, что ей делать и что предпринять, чтобы не дать отечеству окончательно погибнуть. Предводители этой партии спрашивают себя, не лучше ли сделать отчаянную попытку, бросившись очертя голову в предприятие на так называемую Старую Сербию, чем гибнуть постепенно и безнадежно. Им желательно было бы знать, как Россия отнеслась бы к перевороту, который низверг бы Обреновичей, чтобы возвести на сербский престол черногорскую династию или же Карагеоргиевичей». Реакция российского посла на эти слова была вполне предсказуема. Он ответил, что «ожидать от России, чтобы она высказалась вперед перед партийными вожаками о том, как она относится к замышляемому ими перевороту, значило бы ожидать, чтобы она вступила с ними в сообщничество, а такое предположение я считаю оскорбительным для императорского правительства и выражать его при себе не позволю».

Вместе с тем Капнист высказал вполне определенное отношение к Милану российских правящих кругов: «Что же касается того, как относится Россия к Милану, то наше правительство не скрывает, что от него нечего ожидать милостей там, где он хозяйничает. Своим доброжелательством и милостями Россия располагает по своему усмотрению, но вмешиваться во внутренние дела страны и вступать в сообщничество с теми или другими партиями, она считает неуместным, нежелательным». Российский посол при этом пророчески резюмировал, что, «несмотря на явные преувеличения, внушенные партийным духом, картина внутреннего положения Сербии, представляется не лишенной опасности для ее внутреннего спокойствия»⁸. Причем автор историко-публицистического сочинения «Преторианские тенденции в Сербии. Апис и “Черная рука”» Радован Драшкович, входивший в молодости в кружок, сформировавшийся вокруг редакции газеты «Пиjемонт», отметил, что, хотя одному из «творцов» заговора против Обреновичей – лидеру либеральной партии Сербии Г. Генчичу так и не удалось найти общего языка с Чарыковым, тем не менее он подчеркивал дружеский характер отношений с российским послом в Вене. На вопрос Генчича кем могла бы быть заменена династия Обреновичей, российский дипломат будто бы ответил: «У вас одна династия внутри, а другая снаружи. Если останетесь без той, которая внутри, возьмите ту, что снаружи». Генчич тогда спросил, говорил ли он как граф Капнист, или как русский посол, на что последний ответил, что это его мнение как русского посла [9. C. 33].

Итогом этого кризиса стали ожидаемые трагические события, произошедшие в Белграде 29 мая 1903 г. Замечу, что донесения российского посланника в Белграде могут не только оказать существенную помощь исследователю в реконструкции хода событий той кровавой ночи, но и опровергают, несмотря на приписываемые Капнисту слова, многочисленные домыслы об участии России в свержении династии Обреновичей, в том числе и о том, что посланник Н.В. Чарыков, исполняя прямые указания Петербурга, явился истинным организатором убийства королевской четы. Если о существовании заговора против Александра и Драги догадывались многие сербские политики и аккредитованные в Белграде дипломаты, то его жестокое осуществление явилось для них полным шоком и неожиданностью. К тому же, как показала сербская исследовательница С. Раич<em> </em>скандальная, ставшая роковой для династии, женитьба короля не могла отрицательно сказаться на характере русско-сербских отношений, поскольку для Петербурга «неполитический» брак короля с природной сербкой был намного выгоднее, чем свадьба с одной из немецких принцесс. Да и сама Драга, как замечает исследовательница, была расположена к России и имела хорошие отношения с Н.В. Чарыковым [11. С. 333–338].<em> </em>

После этого убийства российский императорский двор объявил двадцати однодневный траур по королевской чете, что также показательно говорит об отношении российского императорского дома к свершившимся событиям. Примечателен также и тот факт, что в рапортах о перевороте российский посланник не упомянул одного из самых главных организаторов заговора, будущего лидера организации «Объединение или смерть» («Черная рука») капитана Д. Димитриевича (Аписа), что также характеризует весьма слабую осведомленность чинов русского дипломатического корпуса о действительном размахе антидинастического движения⁹.

Однако, трагические события в сербской столице в целом можно рассматривать как благоприятные для интересов Петербурга. В Европе начала ХХ в. «свободные престолы», куда напрямую можно было посадить своего ставленника, могли образоваться только на ее периферии, там, где проходили границы сфер влияния «больших» европейских государств. После провала российской политики в Болгарии и заключения в 1897 г. соглашения с Веной о сохранении status quo на Балканах, cмена династии в Сербии могла быть благоприятна для российской дипломатии, давая новый импульс для развития внешнеполитической концепции Российской империи: сильная Сербия, как союзник России, станет препятствием для доминирования в регионе других держав, прежде всего Австро-Венгрии. <em> </em>

Вместе с тем донесения российских дипломатов в Белграде и Вене могут пролить свет на нюансы воцарения новой династии, поскольку на освободившийся сербский престол имел права и тесть Петра Карагеоргиевича – черногорский князь Никола Петрович Негош¹⁰. Его избрание, и как следствие – объединение этих двух государств под скипетром династии Негошей, могло привести к весьма опасному повороту для балканской политики великих держав, прежде всего России и Австрии. И в этом смысле интересы давних политических соперников полностью совпадали. Непосредственно в день убийства королевской четы Н.В. Чарыков доносил в МИД: «Мне известно, что Думба (военный агент Австро-Венгрии в Сербии. – <em>Я.В</em>.) посетил Авакумовича, чтобы предупредить его о необходимости избегнуть кандидатуры князя Николая Черногорского на сербский престол»¹¹.

Именно поэтому кандидатура нового сербского короля не только не встретила негативной реакции со стороны австро-венгерских властей, но и способствовала поспешности признания Веной Петра Карагеоргиевича в качестве нового сербского монарха. Граф Капнист заметил, что «в случае постановки черногорской кандидатуры венский кабинет заявил бы категорическое несогласие к признанию, и в случае попытки фактически положить начало слиянию королевства с княжеством он воспротивился бы этому силою, так как это составило бы нарушение status quo в ущерб австрийским интересам»¹². Причем эта озабоченность внутриполитическим состоянием Сербии проявилась непосредственно до переворота 29 мая, что также может являться косвенным свидетельством того, что венский кабинет знал о готовящемся заговоре. Тот же Капнист в донесении от 6 (19) мая 1903 г., указывал, что «венский кабинет довольно пессимистично смотрит на положение дел в Сербии». При этом российский посол в Вене подчеркивал, что «в неустойчивости характера короля и в шаткости династии здесь усматривается серьезная черная точка на политическом горизонте, так как с падением династии мог бы быть косвенно связан вопрос о слиянии Сербии и Черногории»¹³. Следствием этого стало поощряемое Австро-Венгрией «соревнование» двух балканских династий, что существенно осложняло отношения двух близких славянских стран [4].

Представляемая в Петербург оценка австро-венгерской политики стала предметом серьезных разногласий между российскими представителями, вызванных к тому же собственными амбициями. Чарыков, основываясь на сведениях балканской агентуры департамента полиции¹⁴, убеждал российский МИД в ведении Австро-Венгрией на Балканах закулисной политики, что вызывало крайне негативную реакцию у российского посла в Вене, придерживавшегося мнения, что Вена строго соблюдает договоренности с Россией на основе соглашения 1897 г. Он, отмечая, что ему «пришлось, в силу необходимости, взять на себя весьма непривлекательную и неблагодарную роль кажущегося заступника политики той страны, в которой я представляю интересы России»¹⁵, последовательно убеждал российский МИД в отсутствии у австро-венгерских правящих кругов каких-либо тайных планов по дестабилизации обстановки в регионе. Капнист при этом подчеркивал, что российские представители на Балканах «принуждены черпать свои сведения из своеобразной среды и естественно привыкли придавать более веры тому, что слышат от наших соплеменных клиентов, иными словами “швабовˮ, с которыми они привыкли находиться в обостренном соперничестве»¹⁶. Так, в донесении 21 апреля 1903 г. он писал: «Соображения Чарыкова относительно существования в Австрии, помимо официальной политики, иной, подпольной деятельности, вдохновитель которой был бы барон Каллай¹⁷, никакого основания не имеют, по крайней мере, в нынешних обстоятельствах»¹⁸. В целом же донесения российского посланника в Белграде Капнист характеризовал как «типичный образец увлечения легкомысленной аргументацией».

Эти разногласия проявлялись в самых разных аспектах. Например, Чарыков, оценивая сложную внутриполитическую ситуацию в Сербии особенно после воцарения нового монарха, высказывал, из-за возможных интриг Двуединой монархии, обоснованные опасения по поводу перспектив новой династии. «Опасения или, вернее надежды австро-венгерского посланника, что правление Карагеоргиевича не продолжится и вызовет усобицу, возрастает»¹⁹. Российский же посол в Вене в противовес Чарыкову, успокаивал МИД, отмечая, «что, по всем имеющимся у меня сведениям, нет решительно никакой причины предполагать, как это делает наш посланник в Белграде, чтобы венский кабинет в какой бы то ни было степени неприязненно смотрел на воцарение нового сербского короля»²⁰, замечая, не без иронии, что эти выводы сложились у Чарыкова «постепенно под влиянием сербских рассказов в непреложные истины». Далее посол в Вене, намекая на некомпетентность посланника в Белграде, заметил: «На таких суждениях, доходящих до настоящей мономании, лежит очевидный штемпель местного населения, что невольно спрашиваешь себя, насколько возможно при таких условиях правильное освещение местного положения»²¹.

Успокоительный тон донесений Капниста не убедил руководство российского МИД. Глава ведомства В.Н. Ламздорф написал российскому послу, что «предположение о неискренности австро-венгерской политики высказывается не только всеми дипломатическими и консульскими представителями России на Балканском полуострове и местным агентом нашей тайной полиции, но также правительствами Германии, Италии и Великобритании»²².

С другой стороны, анализ донесений российских дипломатов в Белграде и Вене позволяет оценить общий контекст балканской политики Российской империи начала ХХ в. Так, например, исследователям истории международных отношений хорошо знакомы обстоятельства российско-османских переговоров 1911 г., более известные как «демарш Чарыкова». Однако будущий российский посол в Стамбуле, видимо, находясь под влиянием мыслей, высказываемых ему сербскими политическими деятелями²³, начал вынашивать идею объединения балканских государств еще будучи в посланником в Белграде. Ее основой, по мнению посланника, мог стать сербо-болгарский союз. Не случайно убийство последнего Обреновича Чарыков напрямую увязал с его нежеланием следовать национальным идеалам страны. Он отметил: «Если бы внутренняя политика короля Александра оставалась национальной, то не было бы катастрофы»²⁴. Отмечу, что он до конца своих дней являлся последовательным сторонником этой мысли, а в мемуарах прямо заметил: «Этим народам надо объединиться, чтобы защитить свои общие балканские интересы»²⁵. Причем, если будучи послом в Османской империи он ратовал за «широкий план Балканской федерации включавшей Турцию»²⁶, то в марте 1903 г. декларировал необходимость заключения скорейшего политического соглашения между Сербией и Болгарией и передела балканских владений Османской империи – прежде всего территорий Старой Сербии и Македонии²⁷. Российский посланник заметил, что главной причиной «мешающей сербам и болгарам прийти к предложенному соглашению по македонскому вопросу является то обстоятельство, что в своих соображениях о распределении обоюдных сфер влияния в трех вилайетах обе стороны не принимают во внимание интересов других народностей, с коими, между тем, нельзя не считаться»²⁸.

Данные взгляды российского посланника в Белграде особенно интересны в контексте вспыхнувшего летом того же 1903 г. Илиденского восстания, после подавления которого, в октябре в австрийском замке Мюрцштег представители России и Австро-Венгрии разработали проект реформ в Македонии, который предусматривал ее новое административно-территориальное деление, преобразование судебных и административных учреждений, а также ввод на ее территорию международной жандармерии. Кроме того, российская дипломатия всерьез рассматривала возможность предоставления Македонии автономного статуса. Помимо Капниста эту идею поддержал не менее известный дипломат Нелидов, который, доказывая преимущество этого шага для русской политики, писал в апреле 1904 г. из Парижа: «К тому же с освобождением Болгарии и начертанием ей в Сан-Стефанском трактате чрезмерных границ со всех концов Македонии стали стекаться в княжество для науки и службы молодые славяне, теперь пользующиеся приобретенными там местами, положением и влиянием, чтобы способствовать освобождению оставшихся под турецким игом братьев. Со своей стороны, Сербия будет точно так же стремиться к поданию помощи старо-сербским славянам, и эти притязания соплеменных нам Балканских государств, по моему глубокому убеждению, вовсе не идут вразрез с русскими интересами на Балканском полуострове. Славяне его естественные обитатели, и наша прямая выгода покровительствовать их там самостоятельному утверждению и развитию, угрозу которого они видят в распространении в этих местностях чуждого завоевательного австрийского влияния».

Российские дипломаты несколько расходились во взглядах на будущее управление Македонии. Если Капнист считал необходимым назначить трех губернаторов «трех различных народностей – болгарина, серба и грека», то, по мнению Нелидова, «автономия должна быть одна для всей Македонии, с назначением державами христианского генерал-губернатора, под начальством коего могут находиться несколько других губернаторов». По его мнению, такое положение вещей, а именно «сознание общности интересов совокупности македонских вилайетов приведет к слиянию в одно целое сознанием срединного автономного македонского княжества, правительство которого не будет ни стремиться к присоединению к Болгарии, ни подчиняться греческому влиянию, ни противоречить австрийской теории о избежании возникновения на развалинах Турции крупного объединенного государства. Такая Македония, мало различная по размерам от Греции или Болгарии, будет служить к поддержанию равновесия между другими Балканскими государствами и послужит, во всяком случае, к установлению на Балканах собственной политической жизни с исключением всяких чужих попыток захвата. Быть может, придется мало-помалу изменять ее границы для округления соседних государств, но оставить ядро с выходом к морю и, следовательно, со всеми условиями независимого существования. Сомнительно, чтобы устройство такого государства, которое не усилит ни Болгарию, ни Грецию вызовет решительное противодействие со стороны Сербии и Черногории»²⁹.

Донесения российских дипломатов в Вене и Белграде начала ХХ в. являются дополнительной иллюстрацией противоречивого и непоследовательного курса профессиональной дипломатии Российской империи начала ХХ в., связанного со спорами российских дипломатических агентов вокруг пересмотра принципа status quo и создания Балканского союза между Сербией, Болгарией и Грецией. Замечу, что «демарш Чарыкова» 1911 г., предлагавшего создать балканскую федерацию с участием в ней Османской империи, потерпел неудачу в том числе и из-за того, что как Сербия, так и Болгария, считали именно раздел европейских владений Османской империи необходимым условием реализации своих национальных устремлений, а российские посланники в Софии и Белграде – А.В. Неклюдов и Н.Г. Гартвиг оказывали им в этом свою поддержку.

Таким образом, проблема сербо-болгарского сближения и раздела территорий Османской империи априори не могли иметь справедливого решения, а российская дипломатия, пытаясь урегулировать балканский вопрос в выгодном для себя аспекте, одновременно становилась заложником амбиций политической элиты молодых балканских государств.

<h2>СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ</h2>

АВПРИ – Архив внешней политики Российской империи

РГВИА – Российский государственный военно-исторический архив