Везде
Южные славяне в начале ХХ века: перспективы и сложности научного подхода
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Южные славяне в начале ХХ века: перспективы и сложности научного подхода
Аннотация
Код статьи
S0869544X0003667-6-1
DOI
10.31857/S0869544X0003667-6
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Гусев Н. С. 
Должность: Научный сотрудник
Аффилиация: Институт славяноведения РАН
Адрес: Ленинский проспект, 32А, Москва, Россия, 119991
Выпуск
Номер 1
Страницы
3-14
Аннотация

В данной статье на примере корреспонденции русских наблюдателей во время Балканских войн 1912–1913 гг. рассматривается потенциал изучения истории и культуры Балканских народов на основе источников, созданных русскими очевидцами. Указывается значимость исторических документов такого рода, приводятся возникающие сложности и пути их преодоления, намечаются возможные направления исследований.

Ключевые слова
теория, Балканы, Балканские войны 1912–1913 гг., травелоги, имагология
Источник финансирования
Статья написана при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 18-09-00346.
Классификатор
Получено
21.02.2019
Дата публикации
21.02.2019
Всего подписок
89
Всего просмотров
789
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать   Скачать pdf
1 В исторической науке обращение к наблюдениям иностранцев как к источнику по истории и культуре различных народов не является новаторством. Чаще всего такие источники задействуют специалисты по Средним векам, в силу чего подробно и тщательно разработана методология использования путешествий того периода. В Новое время количество подобных исторических документов возникало больше в связи с распространением грамотности и увеличением мобильности, правда, внимание сосредоточивалось в основном на европейских или экзотических восточных странах. Балканам в этом плане не везло – для Европы они принадлежали к Востоку («ориенталистская стигма», по выражению современного историка М.В. Белова [1. С. 527]), хотя настоящим Востоком и не казались в силу своей близости к Европе. Являясь мостом и границей между Европой и Востоком, полуостров был периферией обоих миров и интереса вызывал мало. Но русско-турецкие войны, представление о религиозной, а затем и кровной близости побудили русских заняться изучением Балкан. Редкие и разновременные описания региона в первой половине XIX в. только начинали знакомить русское общество с жителями полуострова, которых часто романтизировали, в текстах прослеживаются черты, характерные для классических травелогов предыдущих эпох, что снижает достоверность данных [2–4]. Типологическое изменение русских описаний Балкан связано с русско-турецкой войной 1877–1878 гг., когда эти источники перестали быть эксклюзивными, овеянными ореолом экзотического путешествия, а обыденность рождала внимание к деталям и спрос на достоверные сведения. Данный корпус материалов не единожды привлекался историками, на его основе защищена не одна диссертация [5–7]. Последовавшее развитие периодической печати, распространение телеграфа, свободное перемещение по Балканам привели к еще большей заурядности и массовости описаний региона, что дает историкам новые возможности, однако и создает новые сложности. К сожалению, нельзя констатировать, что исследователи всегда это учитывают, в связи с чем хотелось бы обратиться к данному вопросу и на примере русских текстов о Болгарии и Сербии во время Балканских войн 1912–1913 гг. указать на некоторые перспективы и опасности, подстерегающие при использовании этого типа источников.
2 Начавшаяся в 1912 г. война Болгарии, Сербии, Греции и Черногории против Османской империи была с воодушевлением и интересом принята русским обществом. Многие издания отправили на полуостров своих корреспондентов, оставивших немало описаний увиденного ими (см. [8–10]). При этом цензура, не допускавшая журналистов близко к линии фронта, препятствовала своевременному извещению публики о происходившем, но облагодетельствовала ученых – вынужденные хоть чем-то отчитываться перед редакциями, корреспонденты не только слали выдумки (чего тоже было предостаточно), но и описывали то, что им было доступно – а именно страны, царившие там порядки и жившие там народы. В связи с этим возник довольно массивный комплекс одновременных путевых заметок, в которых речь идет о сравнительно небольшом регионе, а это дает возможность сопоставления и сравнения информации.
3 Перед ученым открывается следующая перспектива. На основании имеющихся данных можно попытаться обрисовать объективную картину Болгарии и Сербии начала ХХ в. Здесь обращение к заметкам иностранцев позволяет заглянуть за фасад официальной статистики, законодательства и прочего, поскольку очевидцы наблюдали реальную жизнь, а не ее образ на бумаге, зачастую даже не подозревая, что идут вразрез или в полном согласии с официальной точкой зрения. При этом в данном случае обращение к источникам личного происхождения представителей изучаемого общества имеет ограниченный эвристический потенциал. Во-первых, в случае с источниками автокоммуникативными (дневники и т.п.) или с фиксированным адресатом (письма и т.д.) авторы отражают лишь то, во что были вовлечены, либо то, что оказало лично на них сильное влияние, а процессы, идущие фоном, не упоминаются. Так, например, при сравнении отражения Балканских войн в русской прессе в 1912–1913 гг. и мемуарах русских современников заметна огромная разница – в последних упоминаний о событиях на далеком полуострове в разы меньше. Во-вторых, мы не замечаем многих вещей, для нас привычных и само собой разумеющихся, и способны их увидеть лишь на контрасте, сопоставляя с уже имеющимся представлением о феномене. Это же отмечал отечественный филолог и культуролог Ю.М. Лотман, указывая, что норма для носителя культуры «не только очевидна, но и порой незаметна», а «иностранцу же странной и достойной описания кажется сама норма жизни, обычное “правильное” поведение» [11. С. 677]. Балканские особенности различных явлений и процессов ярко выявлялись под взглядом русских путешественников, привычных к классической интерпретации того или иного европейского института. В качестве иллюстрации можно привести слова писателя Е.Н. Чирикова о демократических порядках Болгарии. Внешне эта страна обладала всеми традиционными атрибутами классической европейской демократии начала ХХ в.: конституцией, регулярными выборами, цензура отсутствовала и т.д. И автора поразила свобода обсуждения политических тем: «Рассказывают такие анекдоты, что я пугливо озираюсь по сторонам и все жду, что вот-вот сейчас подскочит господин средних лет и скажет: – Пожалуйте!». Но в то же время писатель признал, что одну из его пьес не поставили в театре, поскольку, как ему разъяснили: «Наша внутренняя политика всецело определяется внешней, и дирекция театра бывает иногда чрезмерно осторожной и дипломатичной». Тут он сам заметил разницу написанного на бумаге и реального исполнения законов: «Конституция прекрасна, но... директор дипломат...» [12. С. 43]1.
1. Подробнее о русском взгляде на сербскую политическую культуру см. работы А.Л. Шемякина [13–14].
4 Большое значение имеет тот факт, что в данном случае мы говорим именно о текстах русских, а не европейских очевидцев. Для последних проще было представить образ жизни африканских племен, нежели балканских народов. Как заметил словенский антрополог и культуролог Б. Езерник, «Запад в целом никогда не был готов видеть Балканы такими, какими они являлись в действительности», а в текстах отражались «ностальгические проекции» [15. С. 9]. Русские авторы оказываются для исследователя более полезными в силу ряда причин. Во-первых, к началу ХХ в. многие путешественники и ученые побывали на Балканах, не один солдат в ходе русско-турецких войн посетил полуостров, многократно регион описывался в печати. К тому же сербы, болгары, черногорцы были не в диковинку в России, где учились, работали или жили. И, в конце концов, хотя и крайне стереотипные, но уже появились южные славяне в русской художественной литературе: серб Вулич в «Герое нашего времени» М.Ю. Лермонтова и болгарин Инсаров в «Накануне» И.С. Тургенева. Потому британские солдаты во время Первой мировой войны могли представлять албанцев альбиносами, а черногорцев – чернокожими, и считать, что от их смешанных браков «появляются дети, которых называют далматинцами, потому что у них черные и белые пятна» [15. С. 126], а русские – нет. В качестве доказательства можно привести следующий факт. Когда в 1912 г. сербы в печати активно доказывали европейскому общественному мнению, что нельзя создавать государство албанцев по причине их отсталости и дикости, то в подтверждение этого приводились различные доводы. В агитации в России использовалось немало аргументов [16–18], но не тот, что привел сербский политик В. Джорджевич, обращаясь к европейской публике – в обоснование отсталости албанцев он упомянул сведения, согласно которым, еще в XIX в. у некоторых албанцев имелись хвосты [15. С. 84].
5 Во-вторых, соответствие действительности в русских описаниях намного выше не только в силу более тесного знакомства с южными славянами. Как неоднократно подчеркивал российский историк А.Л. Шемякин, «русский взгляд», основанный на конфессиональной близости и схожести ценностей, проникал глубже, чем «европейский», которому было присуще постоянное осознание собственного превосходства [14. С. 69; 19. С. 9; 20. С. 402]. И это замечали сами русские ученые и путешественники. Так, в XIX в. известный славист П.А. Ровинский, находясь в Сербии, утверждал, что иностранцы «на все явления народной жизни смотрят издалека и свысока, схватывают их поверхностно и дают им толкование по своему вкусу или по своим субъективным воззрениям» [21. С. 91].
6 Третье, что следует отметить, русских традиционно на Балканах привечали, пускали туда, куда европейцам вход был запрещен. «То, что недоступно в Сербии для каждого иностранца, вполне открыто для нас», – писал тот же П.А. Ровинский [20. С. 401]. В 1912–1913 гг. союзники при помощи цензуры старались избежать рассекречивания своих планов и лицезрения европейской общественностью неблагородной изнанки войны [22. С. 19–67]. В журнале «Нива» писали, подразумевая печать: «И турки, и союзники заключили между собой оборонительный союз против седьмой великой державы» [23. С. 140б]. Но и тут к русским было иное отношение. «Там, где иностранец не мог проехать, имя русского служило паспортом и рекомендацией», – словно вторил П.А. Ровинскому в журнале «Вестник Европы» журналист М.А. Осоргин [24. С. 314]. А позднее он вспоминал, что в Старой Загоре местный градоначальник выдал ему лучшую лошадь, ответив на вопрос об участи остальных корреспондентов: «Нам не до других, а вы – русский» [25. С. 526]. Ну, и наконец, языковой барьер не был столь высок, как в случае с европейцами, и позволял общаться с местным населением на различные темы, менее подбирая слова, а значит – менее обдумывая и отфильтровывая их.
7 В конечном счете русские травелоги позволяют нам уйти от сухого институционального анализа и понять, какими в реальности оказались балканские государства и общества в начале ХХ в., заметить детали, невидимые при иной исследовательской оптике. Стоит оговориться, что в данном случае бо́льшую ценность представляют не ограниченные по размеру газетные статьи, а развернутые описания в книгах или журналах, причем не только в силу объема, но и их аттрактивности – желания автора привлечь и развлечь своего читателя. Однако здесь следует учитывать, что создатели путевых заметок часто вольно или невольно придавали своим текстам типичные для произведений такого жанра черты, сближающие повествование с художественной литературой. У корреспондентов, являвшихся профессиональными военными, описание поездки походит на отчет, что делает картину более достоверной, но менее подробной. Таким образом, при работе с данным корпусом источников нужно учитывать цели создания текста: анализ ситуации на полуострове, желание развенчать мифы о балканских славянах, вызвать к ним сочувствие, поиск приключений, поездка по местам боевой молодости и т.д.
8 Однако здесь на пути исследователя возникает методологическая сложность. «В любом случае нам не следует ожидать от путешественников “фотографического” отчета», – точно описал проблему М.В. Белов [1. С. 521]. Авторы текстов никогда не бывают для нас идеальными проводниками в мир увиденного ими, а всегда являются призмой, через которую преломляется картина прошлого. И для того, чтобы полноценно задействовать эти источники, необходимо, по словам Ю.М. Лотмана, выявить «коэффициент искажения» [11. С. 683].
9 Советский этнограф С.А. Токарев отметил, что на рубеже XIX и XX вв. полевые исследования стали проводить профессиональные этнографы, которые уже имели в голове определенную концепцию, и намеренно или неосознанно подбирали «фактический материал, который подкреплял эти взгляды, может быть, упуская то, что могло им противоречить» [26. С. 23]. В нашем случае на полуострове находились люди с ярко выраженными политическими взглядами – социалисты Ст. Вольский и Л.Д. Троцкий. Лев Давидович, чтобы сгустить краски, описал ужас и разруху еврейского квартала Софии, хотя наряду с лачугами там были и дома весьма зажиточных горожан; рассказывая о политической системе Болгарии он назвал все партии, кроме Болгарского земледельческого народного союза [27. С. 82] – влиятельной силы, представлявшей крестьянское движение, которое будущий нарком плохо понимал и воспринимал негативно [28. P. 10–13, 17]. Ангажированным и нацеленным на чрезмерное выхолащивание сербской политической системы выглядит его же утверждение, что в королевстве Карагеоргиевичей партии не отражали внутренних «классовых интересов», а группировались по признаку русофильства и австрофильства [29. С. 52]. Однако после Боснийского кризиса 1908 г. публичное заявление о своей ориентации на Вену граничило с политическим самоубийством2.
2. Подробнее о его сербской корреспонденции см. работы А.З. Нюркаевой и А.Л. Шемякина [30; 31].
10 Авторы были предвзятыми и в силу симпатий к одной из сторон. В основе ее могло лежать этническое происхождение. Так, газету «Новое время» в Сербии представлял выходец из Боки Которской и друг сербского премьера Н. Пашича И.П. Табурно, от «Голоса Москвы» в Болгарии находился уроженец Македонии К.П. Мисирков, все три русских офицера-добровольца в болгарской армии, опубликовавшие затем свои впечатления в военных изданиях (И.Д. Чинтулов, Й.Г. Пехливанов и В.С. Везенков3) – этнические болгары. Кто-то же, как патриарх отечественной военной журналистики Вас.И. Немирович-Данченко, оказался на полуострове не впервые и давно определился с объектом своих симпатий4. Вдобавок на местах болгары и сербы окружали корреспондентов всяческой заботой, ожидая взамен благодарность. Сотрудник «Русского слова» И.Н. Калина5 писал в редакцию: «Здесь, в Болгарии, меня, напротив, постоянно упрекают в недостаточном болгарофильстве, нередко с возмущением цитируют выдержки из моих корреспонденций, ставят мне в пример всех других русских корреспондентов» [39. С. 252]. На симпатии журналистов мог повлиять и просто случай. Е.Н. Чириков описал свою встречу при отъезде из Лозенграда в Димотику с двумя русскими корреспондентами-офицерами: «Оба возмущены недоверием, пылают жаждой мести и грозят по приезде в Россию разоблачениями». Одного из них, «бывшего офицера русского генерального штаба», лишили права обедать при главной квартире, и он выражал свое возмущение: «И это в то время, когда я, имея возможность напакостить, старался поднять дело Болгарии… Я считаю это личным оскорблением! Как только я перееду границу, покажу им!» [12. С. 103]. Е.Н.  Чириков не уточнил, кто это, но, по всей видимости, указанными лицами являлись возвращавшиеся в Софию В.Н. фон Дрейер и Н.П. Мамонтов. Последний, действительно, описал такую ситуацию [40. С. 164], но из обоих офицеров лишь полковник В.Н. фон Дрейер был сотрудником Генерального штаба, соответственно, именно он обещал Е.Н. Чирикову «показать» болгарам. После Второй балканской войны вышла его книга, в негативном ключе изображавшая Болгарию [41].
3. О них см. [32. С. 459–460; 33. С. 86; 34–36].

4. Подробный разбор его корреспонденции см. [37].

5. О нем см. [38].
11 В итоге, например, каждый очевидец почему-то не видел жестокости, проявленной «своими», но зверства «чужих» фиксировал. В Софии уже после Чаталджинской операции и перерыва на переговоры зимой 1912 г. в ресторане «Панах» собрались представители российской печати. Как написал один из участников встречи, начав обсуждать увиденные жестокости, «разбиваются резко на два лагеря: один знает зверства только турецкие, другой – болгарские» [12. С. 139].
12 Указанная специфика травелогов о Бакланах в переломные 1912–1913 гг. снижает их объективность и сближает с политической публицистикой, что негативно сказывается на достоверности сведений и усложняет работу исследователей. Однако выявление сознательных искажений текстов не представляет собой нерешаемой задачи, поскольку чаще всего причины их можно найти в биографии авторов. Сложнее же с неосознанными деформациями.
13 Вышеупомянутый этнолог С.А. Токарев утверждал, что более точными, нежели у ученых, были описания путешественников, не знакомых с регионом, на что современный исследователь П.С. Куприянов справедливо возразил: «В одном случае искажающим моментом является научная концепция, а в другом – обыденные взгляды и представления, чаще всего неотрефлектированные» [26. С. 24]. И, как отметил российский историк А.В. Голубев, «восприятие может быть разной степени адекватности, но в любом случае опирается на стереотипы, составляющие основу менталитета» [42. С. 4]. Американский социолог У. Липпман писал, что попытка увидеть реальность «не как типы и способы обобщения утомительна, а если вы очень заняты, то она практически обречена на провал» [43. С. 103]. Корреспонденты на Балканах в 1912–1913 гг. пребывали далеко не в кабинетных условиях, располагающих к вдумчивым размышлениям. Постоянное передвижение, бытовая неустроенность, «борьба» с цензорами, война и холера приводили к подавлению мыслительных способностей. По выражению того же У. Липпмана, «именно тогда возникает “невыносимая тяжесть мысли”» [43. С. 89]. Автор отбрасывает рефлексию и начинает фиксацию на механическом уровне. Однако мыслительные способности человека далеко не безграничны, и в действие приходит принцип когнитивной экономии – мы видим то, что ожидаем в силу разных причин увидеть. Остальное же, не вписавшееся в магистральный образ, по нашей воле или помимо ее оказывается в «слепой зоне».
14 В то же время сам автор «слепую зону» может зафиксировать, но при этом не отрефлексировав, что проявляется во внутренних противоречиях. Так, Вас.И. Немирович-Данченко то утверждал, что жестокости никто не оправдывает, «сами болгары их знают, и лучшие их писатели, народные избранники, поэты […] предъявят народу свои запросы о случившемся» [44. С. 114], то говорил, что все слухи о казнях мирного турецкого населения «оказывались злостною и подлою выдумкой венских лгунов» [44. С. 120]. Показательно описание г. Визы корреспондентом Н.П. Мамонтовым. По его словам, этот населенный пункт «немного пострадал от турецких (курсив здесь и далее мой. – Н.Г.) бесчинств», но тут же он пишет следующее: «на улицах города еще лежали трупы турок, обернутые лицом книзу» [40. С. 122].
15 Невозможность отрефлексировать не вписывающееся в стереотип приводило к поиску наиболее простого и удобного ему объяснения. Тот же Вас.И. Немирович-Данченко восхищался инициативой и героизмом воинов: «Один едет и захватывает турецкие пушки, другой снимает с позиции целые роты неприятеля, озадаченного смелым и нежданным появлением болгарского разъезда. Третий с таким же разъездом берет город» [45. С. 117]. Он позитивно оценивал подобное поведение, даже когда оно приводило к срыву стратегического плана, и эти последствия сам признавал [45. С. 107–110]. Таким и другим случаям правового нигилизма приводились разные объяснения. Например, народность, «отечественность» войны виделась там, где надо было ставить вопрос о подготовленности армии к войне и о работе интендантских служб: корреспонденты часто описывали солдат, облаченных в личную одежду, потому что «казенное добро недолго выдерживает непогоду» [46. С. 128], в узорчатые шерстяные чулки [47. С. 545], в опанки [48. С. 29]. О народном характере воинства говорит данное корреспондентом описание болгарских войск на смотре на фронте. Солдат, дабы легче было нести ружье на плече, подложил объеденный початок кукурузы под погон, к орудию были привязаны большие часы с маятником, адъютант же «имеет вид бабы в шлафроке» [46. С. 123–124].
16 Помимо личных предпочтений, политических взглядов и стереотипности мышления существовала еще одна причина расхождения описанного с действительностью, в которой наблюдатели уже виновны не были. Ею являлось прямое давление властей. Так, посланник в черногорской столице Цетинье сообщал, что русские корреспонденты, находившиеся в стране, писали «едва ли не под диктовку» монаршего двора, чтобы поддержать «в известной части русского общества желательное королю Николаю настроение» [49. С. 39]. Схожая ситуация сложилась во взятом сербами Скопье. «Ежедневные реляции, составляемые сербским Pressebureau по поручению “верховной команды” и подносимые два раза в день корреспондентам, были не только далеки от истины, но по своей фантастичности, по смелости, с которой они составлялись, граничили с насмешкой», – писал русский очевидец, указывая, что при этом представители прессы воочию видели несоответствие сообщений реальному положению дел [50. С. 72–74]. И в данном случае обращение к травелогам, изданным в виде книг после возвращения авторов на родину, более «безопасно», хотя их и значительно меньше: к примеру, из 17 русских журналистов, получивших от болгарского правительства разрешение на пребывание в действующей армии [22. С. 180–183], лишь шестеро опубликовали свои фолианты, и еще один не нашел издателя [37. С. 33]. Если же мы желаем расширить свой круг источников и за счет корреспонденции, то вынуждены вновь обращаться к биографии авторов текста, выясняя, покинул ли он описываемую страну к моменту отправки статьи.
17 Путевые очерки являются многоплановым источником, и исследованием стран и народов, увиденных авторами, возможности их использования не ограничиваются. Как бы это ни ранило самолюбие историка, но тексты писались не для него, а для современников. А это рождает для нас еще один путь изучения травелогов – в нашем случае анализ представлений русских о Балканах.
18 Большинство описаний полуострова этого периода выходило в прессе, хотя и со значительным опозданием – корреспонденты, приблизившиеся к линии фронта, указывали, что в действительности телеграммы шли до ближайшего болгарского города не по проводу, а на буйволах [40. С. 56], срочные новости приходилось отправлять со специально нанятым курьером, вдобавок не стоит забывать о цензуре в стране пребывания. Благодаря этому, в путевых заметках сложно заметить изменчивость оценок тех или иных участников событий на Балканах, хотя она ярко выражена в статьях обозревателей газет и журналов того времени. Например, воспетый и восхваляемый за мудрость, любовь к России в 1912 г. болгарский царь Фердинанд после Второй балканской войны упоминался как «австриец на славянском престоле», нелюбимый народом и всегда ориентировавшийся на Вену6. Но чаще ответственность возлагалась лично на представителей власти, и лишь изредка – на народ, потому отношение к нему мало коррелировалось с политической ситуацией.
6. Об этом см. [51–53].
19 Опираясь на этот массив источников, можно пытаться восстановить сложившиеся в русском обществе образы балканских народов и государств. Авторы очерков являлись частью того социума, для которого писали, и находились с ним в рамках единой парадигмы восприятия Балкан, поэтому они не только формировали представления о болгарах и сербах, но и ретранслировали уже сложившиеся, тиражировали существующие стереотипы. В силу этого возникает некий уроборос, где в бесконечном взаимовлиянии общества и отдельных его членов формируется образ Балкан и балканских народов.
20 Вдобавок нельзя не учитывать, что в случае с травелогами и статьями в прессе мы имеем дело с источниками, нацеленными на межличностную коммуникацию, причем с нефиксированным адресатом. Как справедливо отметил П.С. Куприянов, «создавая текст своего “путешествия”, автор неизбежно ориентировался на ожидания адресата – читателя этого текста» [26. С. 25]. Для путешествий предыдущих эпох были характерны заимствования у предшественников, обращение к их опыту как к более авторитетному, а к описаниям – более искусным7. В начале ХХ в. читателя же интересовали новые детали и личный опыт автора, однако они не должны были затрагивать основ традиции восприятия региона, в том числе и Балкан. Продемонстрированное Н.И. Гасфельдом (по его же определению) «нелицеприятное изложение деятельности балканских народов», их потребительское отношение к России и к славянской идее, вызвало гневные отклики, и, видимо, именно из-за ожидания подобной реакции автор при публикации книги «скрылся» под псевдонимом «Шевалье». В рецензии в журнале «Исторический вестник» (близком к консервативной газете «Новое время») Н.И. Гасфельда обвиняли в том, что он, увидев сравнительно мало, сделал заключения, требующие глубокого знания дела. Следовательно, как указывалось, он был изначально предвзят, а его априорные взгляды «явно критически относятся к действиям балканских славян, заливающих в настоящее время своею кровью поля своих предков». «Едва ли теперь время односторонним суждениям придавать значение беспристрастных заключений», – наставительно заканчивалась заметка [55. С. 686–687].
7. Например, см. про влияние традиции в описаниях Парижа XVII в. [54].
21 Однако интеллектуальным мейнстримом дело не ограничивалось. Требовалось понимание ситуации и колебаний общественных настроений, чтобы угадать ожидания читателей, а вместе с ним – и издателя. А они уже зависели от политической конъюнктуры. Тут вновь можно обратиться к отношению к Болгарии после Второй балканской войны. Жена болгарского профессора и друга П.Н. Милюкова И. Шишманова Лидия в ноябре 1913 г. отправила в редакцию кадетской газеты «Речь» статью, в которой рассказывала о случайной встрече в поезде с сербским студентом. Передавая разговор и свои мысли, Лидия Драгоманова-Шишманова доказывала несправедливость распределения симпатий России – Сербия лишь пользовалась могуществом своей покровительницы, а Болгария, в которой повсеместен интерес и любовь к России, всегда зовется неблагодарной [56. С. 239–241]. Но статья, которая вполне могла бы появиться весной 1913 г., осенью того же года была нежелательна. «“Речи”, как органу, который обвиняли в болгарофильстве, не совсем удобно выступать с такими статьями», – ответил редактор газеты П.Н. Милюков своему болгарскому другу [57. Ф. 11К. Оп. 3. А. е. 968. Л. 50].
22 С началом Первой мировой войны подобная самоцензура приобрела дополнительную силу. Корреспондент Петербургского телеграфного агентства в Болгарии Н. Сурин в частном разговоре признавал совершаемые сербами преступления при насильственной сербизации населения Македонии, но не предавал эту информацию огласке, «так как теперь не время». «Сербы – наши союзники, и все, что может ослабить Сербию, для нас вредно», – объяснял он свою позицию в личной беседе [58. Ф. 579. Оп. 1. Ед. хр. 1782. Л. 1–1об].
23 Тогда же не могло выйти и дифирамбов болгарам. Это, по всей видимости, обусловило то, что очерк о Первой балканской войне, составленный бывшим добровольцем в болгарской армии Н.К. Самосеевым, так и остался в рукописи. Исходя из текста, он отправил его для публикации лидеру октябристов А.И. Гучкову уже после начала Первой мировой войны, а главной мыслью, выраженной в произведении, являлась высокая оценка боеспособности болгарской армии и необходимость привлечения ее на сторону Антанты [59]. Долго не могла выйти и книга слависта Н.С. Державина о македонском вопросе, в которой доказывалась несостоятельность сербских притязаний на эти территории. Хотя литературы, освещавшей эту проблему с различных точек зрения, по весне 1913 г. публиковалось немало, осенью того же года денег на труд будущего академика никто не выделил. В конечном счете книгу издали в 1914 г. на средства, предоставленные болгарским правительством [60. Ф. 176К. Оп. 3. А. е. 106. Л. 2–6].
24 Официальной позицией и «чутьем» издателей, однако, причины следования общепринятой точке зрения на Балканы объяснить нельзя. Человек сам по себе подсознательно старается избежать изоляции и потому склонен не выражать своего мнения, если оно расходится с доминирующим в обществе. Указанный феномен немецкий социолог Э. Ноэль-Нойман назвала спиралью молчания: «Спираль молчания закручивается тогда, когда люди, не желая оказаться в изоляции, постоянно наблюдают за своим окружением, подробно регистрируя, какое мнение убывает, какое распространяется, усиливается» [61. С. 381–382]. И эта спираль после Балканских войн особенно сильно сжалась.
25 В итоге авторы травелогов были вынуждены идти на поводу у своей публики, иногда дорисовывая ту картину, которую от них ждали, иногда – не изображая каких-то деталей, поскольку от этого зависели отношение к ним в обществе, тиражи и, соответственно, прибыли. В конечном счете, создававшиеся произведения несли в себе не только информацию о Балканах, но и царившие в обществе стереотипы и представления о регионе. Как это ни парадоксально, тут недостаток источника превращается в его достоинство.
26 С направленностью на широкий круг читателей и тем фактом, что источник создавался в рамках определенной культуры и, следовательно, определенного дискурса, связана возможность исследования самой риторики. Так, интересно, что часто происходила подмена понятия «православные/христиане» термином «славяне», чем как бы игнорировалось участие Греции в Первой балканской войне. Однако несмотря на меньшие симпатии к эллинам, объяснение указанному факту кроется в оппозиции этому термину, которым являлся «германизм», поскольку, судя по прессе, главным врагом Балканского союза выглядела Австро-Венгрия, а не Османская империя [62. С. 462]8.
8. Эту же подмену отметила российский лингвист Л.П. Рупосова, но ее объяснение представляется неверным, поскольку было сделано вне контекста ситуации и основывалось на одном периодическом издании [63. С. 254].
27 Существует еще одно потенциальное направление исследования русских источников личного происхождения о Балканах – изучение русских нравов того времени. Поскольку «чужое» конституируется на основе «своего», и мы отмечаем лишь различия, то и факты, поражавшие очевидцев, говорят не только о культуре описываемых народов, но и их собственной. В данном случае можно указать на удивление корреспондентов от отсутствия барьеров при общении между офицерами и солдатами в болгарской и сербской армиях [12. С. 77; 18. С. 78; 45. С. 248; 47. С. 545; 48. С. 47], равенство всех слоев общества, изумившее донскую казачку, посетившую Болгарию в 1911 г. [64. С. 6]. Иллюстрацией возможностей такого подхода к источнику также служит описание тыла болгарской армии, поразившего на фоне недавней русско-японской войны Вас.И. Немирович-Данченко. Он утверждал, что не было «ни пьянства, ни кутежа, ни разврата», «ни хриплых, распущенных девок особого сорта, выступающих в военное время в заплеванных кафешантанах, ни утренних переводов бешеных денег домой от щедрот обкрадывающих армию» [45. С. 57]. «Ни увеселений, ни музыки, ни песен, ни единого пьяного [...] Нет даже граммофона и кинематографа! […] В десять вечера полная тишина», – удивлялся Е.Н. Чириков [12. С. 91].
28 Помимо сугубо исторического использования этих источников остается поле и для смежных дисциплин. Массовый характер описания Балкан в начале ХХ в. позволяет ставить вопрос о том, в рамках какой терминологии описываются южные славяне, проводить дискурсивный и контент-анализы и проч., но это уже предмет исследования специалистов из других областей науки. В конечном же счете, как мы видим, возможности подхода, условно назовем его, перефразировав А.Л. Шемякина, «Русские о Балканах и балканских народах», довольно широки. Однако необходимо учитывать тот факт, что приходится опираться на источники личного происхождения. А их создателям были присущи обычные людские недостатки – стереотипность мышления, предвзятость и т.д. Список опасностей, подстерегающих исследователя в работе с этими материалами, увеличивается в силу того, что у нас довольно мало дневников9 и личных писем, в которых адресаты были более откровенны и могли не сверяться с настроениями общества или своего начальства. В большинстве своем мы вынуждены обращаться к травелогам, предназначавшимся для печати. Однако и тут сознательные искажения можно обратить во благо – они позволяют нам судить о той общественно-политической ситуации, в которой были созданы изучаемые произведения.
9. Едва ли не единственным счастливым исключением является дневник профессора П.А. Кулаковского за 1878–1881 гг. [65. С. 70–111]. В случае с Балканскими войнами 1912–1913 гг. пока ни один не известен. По предположению А.Л. Шемякина, секретарь русской дипмиссии в Белграде В.Н. Штрандтман писал свои мемуары, основываясь на дневнике, но этого документа пока не найдено [66. С. 19].
29 Таким образом, требуется отказаться от слепого позитивистского пересказа источника, и в большинстве случаев обратиться к неочевидным фактам, найти то, что, говоря словами великого французского историка М. Блока, «автор дает нам понять, сам того не желая» [67. С. 37]. Русские описания Балкан и балканских народов, усыпанные подробностями и деталями, являются прекрасным материалом для этого.

Библиография

1. Белов М.В. Стереотипы, ментальные карты, имагология: методологические апории // Открытие «братьев-славян»: русские путешественники на Балканах в первой половине XIX века. СПб., 2018.

2. Белов М.В. Славянская тема в путевом дневнике П. И. Кеппена: от сентиментализма к романтической этнографии // Славяноведение. 2011. № 2.

3. Белов М.В. «Служебное» славяноведение в России первой поло-вине XIX века // Славяноведение. 2012. №. 4.

4. Белов М.В. «Славянский характер»: русские публицисты, литературные критики и путешественники первой половины XIX века в поисках народности // Диалог со временем. 2012. № 39.

5. Прокудин Б.А. Идея славянского единства в политической мысли России XIX века: генезис, основные направления и этапы развития. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 2007.

6. Сучалкин Е.А. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в оценках российских современников. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Белгород, 2013.

7. Кочуков С.А. Общество, правящая элита, армия Российской империи и Русско-турецкая война 1877–1878 гг. Автореф. дисс. ... докт. ист. наук. Саратов, 2012.

8. Гусев Н.С. Первая Балканская война и русское общество // Славяноведение. 2015. № 5.

9. Кострикова Е.Г. Первая Балканская война и российское общество // Вестник Университета дружбы народов. Серия «История России». 2009. № 4.

10. Кострикова Е.Г. Геополитические интересы России и славянский вопрос: Идейная борьба в российском обществе в начале ХХ века. М., 2017.

11. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб., 2002.

12. Чириков Е.Н. Поездка на Балканы. Заметки военного корреспон-дента. М., 1913.

13. Шемякин А.Л. Особенности политического процесса в Сербии глазами русских (последняя треть XIX – начало XX века) // Славяноведение. 2010. № 5.

14. Шемякин А.Л. Русские очевидцы о специфике политического процесса в независимой Сербии (1878–1914) // Человек на Балканах глазами русских. СПб., 2011.

15. Езерник Б. Дикая Европа: Балканы глазами западных путеше-ственников. М., 2017.

16. Лавров П.А. Балканский союз и Сербия. СПб., 1913.

17. Семиз Д.И. Сербский народ накануне войны // Славянский вопрос в его современном значении. СПб., 1913.

18. Табурно И.П. О сербских битвах (впечатления очевидца войны сербов с турками 1912 г.). СПб., 1913.

19. Шемякин А.Л. Введение // Русские о Сербии и сербах. Т. 1: Пись-ма, статьи, мемуары. СПб., 2006.

20. Шемякин А.Л. Post scriptum // Человек на Балканах: Особенности «новой» южнославянской государственности: Болгария, Сербия, Черногория, Королевство СХС в 1878–1920 гг. М., 2016.

21. Шемякин А.Л. Сербские сочинения П.А. Ровинского (первичное осмысление и перспективы исследования) // Славяноведение. 2017. № 3.

22. Шипчанов И. Вестители на бойна слава (военните кореспонденти през Балканската война от 1912–1913 г.). София, 1983.

23. Нива. 1913. 16 II.

24. Вестник Европы. 1913. № 2.

25. Осоргин М. Заметки старого книгоеда. Воспоминания. / Сост., примеч. О.Ю. Авдеевой. М., 2007.

26. Куприянов П.С. Представления о народах у российских путеше-ственников начала XIX в. // Этнографическое обозрение. 2004. № 2.

27. Станчев М., Чернявский Г. Л.Д. Троцкий, Болгария и болгары. София, 2008.

28. Todorova M. War and Memory: Trotsky’s War Correspondence from the Balkan Wars // Perceptions: Journal of International Affairs. Vol. XVIII. № 2 (Summer 2013).

29. Троцкий Л. Перед историческим рубежом. Балканы и Балканская война. СПб., 2011.

30. Нюркаева А.З. Балканы во взглядах Троцкого. Пермь, 1994.

31. Шемякин А.Л. Л.Д. Троцкий о Сербии и сербах (военные впечат-ления 1912–1913 гг.) // Историки-слависты МГУ: Кн. 9: В.А. Тесемников: Исследования и материалы, посвященные 75-летию со дня рождения В.А. Тесемникова. М., 2013.

32. Ганин А.В. Болгары – выпускники Николаевской военной акаде-мии в Гражданской войне в России // Славянский альманах 2012. М., 2013.

33. Станчев М.Г. Болгары в Российской империи, СССР, странах Балтии и СНГ. Харьков, 2016.

34. Ганин А.В. И.Г. Пехливанов – один из первых историографов Первой балканской войны // Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912–1913). М., 2012.

35. Ганин А.В. Българинът защитил Русия: Съдбата на Йордан Пехливанов. София, 2014.

36. Пехливанова К. Биография Йордана Георгиева Пехливанова / Публ. Гусев Н.С. // Славянский мир в третьем тысячелетии. 2018. № 1–2.

37. Гусев Н.С. Патриарх отечественной военной журналистики Вас.И. Немирович-Данченко и его корреспонденция с Первой балканской войны // Studia historiae Bulgariae et Europae Orientalis. К юбилею Т.В. Волокитиной. М., 2017.

38. Шелудко Н. Иван Николаевич Кашинцев (Калина) // Исторически преглед. 1967. Кн. 3.

39. Кострикова Е.Г. Российское общество и внешняя политика нака-нуне Первой мировой войны 1908–1914. М., 2007.

40. Мамонтов Н.П. С болгарскими войсками от Балкан до Чаталджи. М., 1913.

41. Дрейер В. Разгром Болгарии. Вторая Балканская война 1913 г. СПб., 1914.

42. Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины ХХ века. М., 1998.

43. Липпман У. Общественное мнение. М., 2004.

44. Немирович-Данченко Вас.И. Собрание сочинений. СПб., 1913. Т. XV.

45. Немирович-Данченко Вас.И. Собрание сочинений. СПб., 1913. Т. XIV.

46. Пиленко А.А. Около Болгарской войны. Дневник и сорок девять любительских фотографий. СПб., 1913.

47. Сахаров М.В. С сербами к Скутари (впечатления) // Русские о Сербии и сербах. Т. 1: Письма, статьи, мемуары. СПб., 2006.

48. Мартынов Е.И. Сербы в войне с царем Фердинандом. Заметки очевидца. М., 1913.

49. Хлебникова В.Б. Роль династических связей России и Черногории в выстраивании политического сотрудничества на рубеже XIX–ХХ веков // Славяноведение. 2015. № 1.

50. Шевалье Н. Правда о войне на Балканах. СПб., 1913.

51. Гусев Н.С. Болгарское военное руководство в оценках русских журналистов в период Балканских войн // Российско-болгарские научные дискуссии. Российская и болгарская государственность: проблемы взаимодействия. XIХ–XXI вв. М., 2014.

52. Иванов А.А., Репников А.В. «Болгарская измена»: русские правые о вступлении Болгарии в Первую мировую войну на стороне Центральных держав // Новейшая история России (Modern history of Russia). 2014. № 3.

53. Котов Б.С. Межсоюзническая война лета 1913 года в восприятии русского общества (по материалам прессы) // Новая и новейшая история. 2015. № 3.

54. Федоров С.Е. «Увидеть Париж и...»: путевые заметки юного ан-гличанина // Одиссей: человек в истории. 2009.

55. Исторический вестник. 1913. № 5.

56. Гусев Н.С. Профессор Иван Шишманов на защите болгарских интересов в Петербурге в 1912–1913 гг. // Дриновски сборник (Дриновський збiрник). Харкiв; София, 2017. Т. Х.

57. Научен архив на Българската академия на науките (НА-БАН).

58. Государственный архив Российской Федерации.

59. Гусев Н.С. Неизвестный очерк о Болгарии периода Балканских войн 1912–1913 гг. // Bulgarica, slavica et rossica. Научный сборник в честь заслуженного профессора Московского университета Людмилы Васильевны Гориной. М., 2019 (в печати)

60. Централен държавен архив на Република България (ЦДА).

61. Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали мол-чания. М., 1996.

62. Гусев Н.С. Тема славянского единства в русской периодической печати во время Балканских войн 1912–1913 годов // Историки-слависты МГУ: Кн. 8: Славянский мир: в поисках идентичности. М., 2011.

63. Рупосова Л.П. Лингвистические средства оценивания события и его участников (на материале публицистических источников периода первой и второй Балканских войн (1912–1913 гг.) // Русский язык в славянской межкультурной коммуникации: история и современность. М., 2015. Вып. 3.

64. Письма крестьян. Сборник второй. Пг., 1914.

65. Кулаковский П.А. Дневник // Русские о Сербии и сербах. Том II (архивные свидетельства). М., 2014.

66. Шемякин А. «Балканские воспоминания» Василия Штрандтмана // Родина. 2014. № 8.

67. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести