Везде
The topos of consolatio mortis in the writings of Symeon of Polotsk: some hallmarks of the sources for the inspiration of the theologian
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
The topos of consolatio mortis in the writings of Symeon of Polotsk: some hallmarks of the sources for the inspiration of the theologian
Annotation
PII
S0869544X0014064-3-1
DOI
10.31857/S0869544X0014064-3
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Margarita A. Korzo 
Occupation: senior researcher
Affiliation: Institute of Philosophy RAS
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 2
Pages
93-101
Abstract

The article is dealing with one of the topos of consolatio mortis– mourning for the dead as it was analysed in the writings of Symeon of Polotsk: «Vertograd mnogocvĕtnyj» (verse «Mertvych nie plakatsya») and sermon collection «Obed duševnyj» (a sermon fragment on the 23rd Sunday after Pentecost). It is concluded that the text of the Jesuit Matthias Faber (1586/87–1653), which became the source for the given verse (Antony Hippisley), was also used by Symeon in the compilation of his sermon. The plot of the dangers of excessive grief was based on the distich of the English Dominican Robert Holcot (ca. 1290–1349); from the middle of the fourteenth century, it was used as a popular mnemotechnical tool and presented in ten items arguing against crying on the dead.

 

Keywords
Symeon of Polotsk, «Vertograd mnogocvĕtnyj», «Obed duševnyj», mourning the dead, art of memory, Catholic literature
Received
29.03.2021
Date of publication
31.03.2021
Number of purchasers
6
Views
122
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Осевший в Москве выходец из белорусских земель Речи Посполитой Симеон Полоцкий по праву считается одним из самых эрудированных авторов своего времени. Об этом свидетельствуют его сочинения, демонстрирующие прекрасное знание Симеоном латинской книжности и свободное владение им всеми барочными приемами выстраивания текста. Источники вдохновения Симеона – поэтические, эмблематические, богословские, космографические уже неоднократно привлекали внимание исследователей [1–6]. В данной статье обратимся к одному довольно частному примеру использования Симеоном текста иноконфессионального происхождения, преследуя при этом двоякую цель: проанализировать, как Симеон работал с богословскими сочинениями, которые не были частью православной традиции; также показать, сколь причудливой бывала жизнь текстов в истории и сколь непредсказуемыми путями некоторые значимые для западной культуры тексты попадали в сочинения православных книжников и авторов раннего Нового времени.
2 Для анализа я выбрала небольшой сюжет – обращенное к христианину наставление, почему не стоит чрезмерно оплакивать умерших и горевать после потери близкого человека, которое должно было служить также и утешением. Сюжет утешения в связи со смертью (consolatio mortis) имеет античные корни [7; 8. С. 2–4], но только применительно к западно-христианской традиции можно говорить о формировании самостоятельного жанра литературы, в которой данный сюжет проходит красной нитью: как в форме специализированных книг утешений – так называемых консолаториев (лат. consolatorium; нем. Trostbuch), так и в форме разделов в трактатах ars moriendi, разнообразных гомилетических пособий, погребальных проповедей, фунеральных ораций светского характера [9]. В восточно-христианской традиции вслед за ранними греческими отцами сюжеты утешения в связи со смертью встречались преимущественно в сочинениях эпистолярного жанра и реже – в четьих сборниках, жанр самостоятельных книг утешений не получил развития до начала Нового времени.
3 Тематическое наставление, почему не стоит чрезмерно оплакивать умерших и горевать после потери близкого человека, встречается у Симеона Полоцкого по крайней мере дважды. В развернутом виде – в сборнике проповедей «Обед душевный» (1681) в контексте первого слова на 23-е воскресенье после Пятидесятницы: толкуется фрагмент о воскрешении Христом дочери Иаира из Евангелия от Луки 8:49–56, когда Иисус обращается к свидетелям чуда со словами «Не плачьте; она не умерла, но спит» [10. Л. 398–403]. Проповедь состоит из трех частей, в которых последовательно рассматриваются аргументы против чрезмерного проявления горя, аргументы в пользу допустимости умеренного оплакивания умерших и разновидности достойного и недостойного плача (слезы языческие, иудейские, крокодильи и женские).
4 Интересующее нас утешение (оно образует первую часть проповеди) Симеон выстраивает как изложение пяти «вин», которые должны удержать истинного христианина от плача. Во-первых, смерть «от бога оуставися», а потому Бог всего лишь «своя взыскует вещи» или забирает то, что ему принадлежит по праву. Во-вторых, смерть встроена в естественный порядок вещей, является необходимостью: даже Иисус Христос не был освобожден от смерти («от еяже нужды не изятъ себе божïй сынъ воплощенный»). Третья «вина» состоит в том, что смерть «многажды бываетъ полезна» и если бы умерший ушел из жизни позже, то он мог бы совершить еще много дурных поступков. В-четвертых, плач не приносит пользы ни умершему, ни самому горюющему. В-пятых, «смерть не что ино есть токмо сонъ, ибо яко спящïи возбуждаются, тако оумершïи паки воспрянутъ и оживутъ» [10. Л. 399–400об.].
5 Все пять названных Симеоном «вин», если их рассматривать по отдельности, а не как связанный между собой и логически выстроенный комплекс аргументов, можно без труда найти и в античной философской традиции, и в христианской книжности более ранней эпохи. О жизни как о взятом в долг писали ранние греческие поэты, а впоследствии Василий Великий и Феодорит Кирский; христианские авторы апеллировали зачастую к словам библейского Иова: «Господь дал, Господь и взял» (Иов 1:21). Аргумент всеобщности смерти, которая не щадит даже вождей и царей, отстаивался античными киниками; в христианской литературе акцентировалась участь Иисуса Христа, человеческая натура которого также была смертна (проповеди Иоанна Златоуста, др.). О «полезности смерти», поскольку умерший только выигрывает от раннего ухода из жизни, писали Аристотель, Сенека и Плутарх, а из христианских авторов – Григорий Нисский, Григорий Богослов, Иероним Стридонский и многие другие. Представление о вреде чрезмерной печали об умершем – печали, которая противоречит самой природе человека, восходит еще к древним языческим верованиям; в христианской литературе оно приобретает дополнительные оттенки, поскольку неумеренное оплакивание ушедшего из жизни человека свидетельствует о слабой вере в его последующее воскрешение и, тем самым, является прямым оскорблением Бога. Сравнение смерти со сном имеет библейские корни (Ин 11: 11–13; Еф 5: 14), встречается уже в сочинениях античных авторов, становится распространенным топосом в средневековой литературе и одним из частых сюжетов специализированных трактатов о подготовке к смерти (ars moriendi) [11. Р. 26–27; 7. С. 76–78].
6 Перечисленные «вины» против излишнего горевания легли также в основу стихотворения Симеона «Мертвых не плакатися» в составе его поэтической энциклопедии «Вертоград многоцветный»:
7 Преставлшихся во вѣчность нѣсть плаката требѣ, благословныя вины се сказую тебѣ. Смерть Богом уставися, Ему годѣ тако, да вси мы умираем, не слезим же всяко. И есть нам она нуждна, ибо нѣсть лѣть в небѣ без нея вселитися, убо слез не требѣ. К тому множицею смерть полезна бывает, мертва болѣзней, нас же туги избавляет, А слезы ни едины ползы содѣвают умершым, а нам много здравие вреждают. Наконец, того ради нѣсть нужда слезити, яко мертвыя Господь имать воскресити В общее востание и жизнь лучшу дата, в радости безконечнѣй в небѣ пребывати. За сие и апостол Павел увѣщает, да никто о усопших скорбѣти дерзает [12. S. 300].
8 Антони Хипписли установил, что стихотворение «Мертвых не плакатися» составлено на основе проповеди одного из самых любимых авторов Симеона Полоцкого – баварского иезуита Маттиаса Фабера (Matthias Faber, 1586/87–1653) [12. S. 610]. Речь идет о шестом разделе поучения на 15-е воскресенье после Пятидесятницы (толкуется евангельский фрагмент «Noli flere» Лк 7:14) в составе раннего трехтомного годичного цикла проповедей «Concionum opus tripartitum» [13. Р. 937–938], который Фабер подготовил в бытность свою настоятелем прихода Св. Маврикия в баварском Ингольштадте и задолго до вступления в Общество Иисуса.
9 Отметим в качестве примечания, что сюжет оплакивания умерших и предостережение от излишних, неподобающих для христианина проявлений скорби, не был использован Симеоном ни в одной из его девяти погребальных проповедей-образцов, которые он поместил в приложении к «Вечери душевной» [14. Л. 100–179, 3-го счета]. Также и в польских погребальных речах предшествовавшей и современной Симеону эпохи подобное motto встречалось относительно редко: в этом случае проповедники обращались чаще всего к фрагменту из Книги пророка Иеремии «Не плачьте об умершем и не жалейте о нем» (22:10) [15. S. 75, 243; 16. S. 214, 389, 533], но не к словам Христа из Евангелия от Луки.
10 Если для стихотворения «Мертвых не плакатися» Симеон взял лишь один из сюжетов текста Фабера, то для проповеди в «Обеде душевном» шестой раздел поучения на 15-е воскресенье после Пятидесятницы был использован московским автором в полном объеме. Редакторская работа Симеона заключалась в том, что он переставил местами отдельные тематические блоки, добавил несколько библейских цитат, во многих местах убрал или изменил ссылки Фабера. Так, из «первой вины» был исключен афоризм египетского фараона Амасиса (у Фабера – Дамасиса) о бесполезности плача над умершим ребенком, который был известен в западноевропейской книжности в том числе и благодаря хрестоматии византийского писателя-компилятора V в. Иоанна Стобея (именно она и стала источником для Фабера). Из «второй вины» был исключен фрагмент из «Жития Августина», составленного другом карфагенского епископа и одним из первых его биографов Поссидием Каламским (ум. ок. 437), из «пятой» – цитата из Послания Иеронима Стридонского к Гелиодору. В «четвертой вине» была произведена замена – вместо цитаты из 61-й беседы Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна (именно так она идентифицирована у Фабера) Симеон вставил фрагмент из некоего сочинения Августина [10. Л. 400]. В латинском тексте в данном случае вкралась ошибка – речь идет не о 61-й, но о 62-й беседе Златоуста. Поскольку Симеон в отдельных случаях сверял или уточнял заимствованные им из латинских текстов ссылки [6. С. 44–45], то можно осторожно предположить, что он заменил Златоуста на Августина именно потому, что в указанной проповеди Златоуста не нашел процитированного Фабером фрагмента. О том, что Симеон не просто переводил латинский текст, но осуществлял сверку, свидетельствуют и отдельные замены библейских фрагментов: так, во «второй вине» Симеон заменил цитату из Сирах 14:12 на содержательно ей идентичную из Послания к Евреям (9:27), потому что в славянской Библии нет присутствующей в Вульгате и процитированной Фабером фразы «testamentum est huius mundi: morte morietur».
11 Возвращаясь к произведенной замене Златоуста на Августина (в «Обеде душевном» последний именуется блаженным), хотелось бы сделать небольшое отступление и остановиться на этом сюжете несколько подробнее, поскольку он проливает свет на то, к каким изданиям мог обращаться Симеон в процессе поиска нужных цитат для своих сочинений. В слове на 23-е воскресенье после Пятидесятницы «Обеда душевного» он расширяет текст Фабера тремя очень пространными высказываниями Августина. Первое попадает в «четвертую вину» против избыточного плача: противопоставляются ветхозаветный царь Давид, который пусть и «под законом положенный, под оною не свободою, но нуждею плаканïя, сердце от плача безсловеснаго одолѣ», и христиане, которые плачут как язычники, хотя уже «под благодатïю сущïи, под извѣстною надеждею воскресенïя» [10. Л. 400]. Два других высказывания Августина оказались в слове Симеона за пределами интересующих нас «вин» против избыточного горевания и развивают данную тему уже на новозаветных примерах, начинаясь с пассажа «не азъ возбраняю плакатися мертвыхъ, но языковъ просвѣтитель Павелъ». Фрагменты фактически перетекают один в другой, разделены лишь авторской связкой Симеона, которая может сигнализировать, что речь идет о двух разных текстах Августина: «Сице предреченный оучитель оувѣщаетъ […] недоволна же та быти ко увѣщанïю непщевавъ, приложи къ тому сïя…» [10. Л. 401об.–402].
12 Все три высказывания Августина восходят к небольшому по объему наставлению «De consolatione mortuorum» (первое и второе – это фрагменты из четвертой и пятой глав первой книги, третье – из пятой главы второй книги), которое в XVI–XVII вв. публиковалось в приложении к девятому тому сочинений Августина [17. Р. 432–434]. Симеон Полоцкий, судя по всему, обращался не непосредственно к «Opera omnia» Августина, но имел под рукой одну из антологий фрагментов творений западного отца – например, Иоганна Пискатора из Штайна на Рейне (Johannes Piscator, начало XVI в.). Его «Omnium operum divi Augustini epitome» (1537) была не только одним из ключевых источников для проповедников и полемистов раннего Нового времени, но и образцом для более поздних изданий подобного жанра [18. Р. 97]. У Пискатора использованные Симеоном фрагменты приведены компактно друг за другом и в той же последовательности [19. P. 208–208v.]. На использование именно этой антологии может указывать и то обстоятельство, что и у Пискатора, и у Симеона апостол назван по имени («языковъ просвѣтитель Павелъ»; «gentium illuminator Paulus»), в то время как в собраниях сочинений Августина говорится просто об апостоле.
13 Отмечу в качестве примечания, что процитированное Симеоном посредством одной из антологий наставление «De consolatione mortuorum» на самом деле Августину не принадлежит, хотя оно и фигурировало под именем западного богослова на протяжении всего Средневековья. Современные исследователи атрибутируют данное наставление с большой долей вероятности Иоанну Златоусту [20. S. 21]. Таким образом, желая скорректировать неверную отсылку Фабера, Симеон фактически заменил одну цитату Златоуста на другую цитату того же автора, хотя и считал, что опирается на авторитет блаженного Августина.
14 Возвращаясь к сюжету аргументов против избыточного горевания по случаю смерти, можно предположить, что стихотворение «Мертвых не плакатися» допустимо рассматривать не только в качестве рифмованного резюме одного из сюжетов упомянутой выше проповеди Фабера, но и резюме фрагмента слова Симеона Полоцкого на 23-е воскресенье после Пятидесятницы (с небольшим отличием, к которому вернемся ниже). Кто знает, может быть, стихотворение задумывалось Симеоном в том числе и как своеобразное мнемотехническое средство для запоминания определенного содержания, в данном случае – пяти аргументов, почему христианин не должен слишком сильно горевать об умерших. Усвоенное таким образом содержание духовное лицо или светский оратор могли при необходимости использовать для создания своего авторского поучения. Обобщение отдельных сюжетов или тематических блоков в стихах или лаконичных двустишиях было одним из самых распространенных мнемотехнических приемов в средневековых грамматической и риторической практиках [21]. К данным приемам прибегали и духовные лица для заучивания отдельных истин христианского вероучения (христологическая часть Апостольского символа веры, порядок церковных таинств), катехизиса (семь смертных грехов, пять телесных чувств, условия истинной исповеди, др.), даже отдельных положений канонического права (условия возмещения нанесенного ущерба, ситуации ограничения духовных лиц в правах, канонические запреты на оформление брачных отношений, др.). В «Вертограде» встречается целый ряд стихотворений, по отношению к которым можно высказать предположение, что они задумывались Симеоном в том числе и как тезисные планы потенциальных проповедей, слов, поучений, светских ораций. Все эти стихотворения выстроены как перечисление аргументов («вин») или пунктов на определенную тему. Резюмируя прозаические тексты проповедей в лаконичной поэтической форме, Симеон создавал своеобразные тематические тезисные планы для других ораторов – как духовных, так и светских. Данные тезисные планы вполне можно рассматривать в качестве аналога одной из разновидностей так называемой образцовой проповеди в европейских гомилетических пособиях XVI–XVII вв., которая зачастую именовалась «материей» (materia) [22].
15 Как было упомянуто выше, между пятью аргументами в стихотворении «Мертвых не плакатися» и проповедью Симеона есть одно отличие: в стихотворении отсутствует сюжет смерти как сна, который развивается в поучении Фабера. Это может объясняться тем, что в составе «Вертограда» есть самостоятельное стихотворение на данную тему – «Сон–2»:
16 Сон – образ смерти, пред сном дремание являет плоти изнемогание. По дремотѣ сон обычно бывает, по немощи смерть в жупища вселяет. А яко сон есть покой от работы дневныя в мирѣ всесуетном плоти, Тако от трудов мира свобождает смерть человѣка, егда преставляет. Паки, яко спяй заслуги не дѣет, тако умерший заслуг не имѣет. Еже из мира им есть принесенно, по достоинству то будет цѣненно. А в оном вѣцѣ никто заслужится, токмо что в мирѣ заслужил, мездится [23. S. 184].
17 Самостоятельные стихотворения были составлены Симеоном и на другие сюжеты упомянутой проповеди Фабера: так, например, о крокодиловых слезах повествует стихотворение «Крокодил», которое почти дословно пересказывается в прозаической форме в «Обеде душевном»:
18
Крокодилу аще труп обрѣсти случится, по естеству на онѣм богато слѣзится, Не за умиление, но труп обливает, яко от слез во трупѣ кость ся сокрушает, А он мозгом пасетъся, из костей текущим, ему во сладчайшыя мѣсто пищы сущым. Сему змию подобии человѣци ови, иже по сродницех си плаката готови, Не от болѣзни сердца, но плачь притворяют, а в дѣлѣ самом смерти скорыя желают, Да наслѣдие богатств возмогут прияти, аки мозгом, несытство свое насыщати [12. С. 229]. […] крокодили бо над трупомъ плачютъ, да от слезъ ихъ костемъ разсѣдшымся мозгъ будетъ имъ во пищу: такови суть, иже притворно плачются, и любовь лицемѣрну являютъ ко усопшым, токмо того ради, да часть нѣкую от имѣнïя ихъ наслѣдствуютъ [10. Л. 403об.–404]
19 Исследователями было установлено, что по первоначальному замыслу Симеона стихи в его поэтической энциклопедии «Вертоград многоцветный» располагались не в алфавитном порядке, но тематическими блоками [1. C. XXV]. Но даже если стихотворение «Сон–2» и было инспирировано поучением Фабера (А. Хипписли не удалось установить его источник), оно оказалось в черновой версии «Вертограда» не в том цикле стихов, что и «Мертвых не плакатися» [23. S. 690].
20 Выше уже было сказано о том, что перечисленные у Фабера и Симеона аргументы против чрезмерного оплакивания умерших в качестве самостоятельных идей присутствуют и в античной, и в святоотеческой литературе. Гораздо реже можно найти логически связанные друг с другом комплексы аргументов – единичные примеры встречаются в церковных риториках европейского происхождения, в том числе и раннего Нового времени [24. Р. 305–307; 25. Р. 517–518]. Фабер не был автором пятичленной конструкции, которая легла в основу его проповеди. Какой конкретно текст послужил для него источником вдохновения, судить сложно; но со всей определенностью можно сказать, откуда в западно-христианской традиции взялась именно эта конструкция. Пять аргументов Фабера представляют собой обобщение рифмованного двустишия, которое еще в Средние века служило мнемотехническим средством для запоминания аргументов против чрезмерного плача:
21 (1) Vult Deus, (2) et suus est, (3) lex, (4) liberat, (5) omnia noscens, (6) Nec valet, (7) immo nocet, (8) obstabit, (9) surget, (10) amabit1.
1. Нумерация пунктов моя. – М.К.
22 Двустишие было придумано английским доминиканцем Робертом Холкотом (Robert Holcot, ок.1290–1349) и встречается впервые в его толковании на Книгу Премудрости Соломона («In Librum Sapientiae Regis Salomonis Praelectiones CCXIII», между 1333 и 1342 г.) [26. Р. 542–544]. Содержание этих аргументов следующее: (1) такова воля Бога, что все люди смертны; (2) Бог забирает то, что и так ему принадлежит по праву; (3) смерть связана с необходимостью – все должны умереть; (4) смерть несет пользу для умершего – освобождает его от тревог этой жизни; (5) Бог лучше знает, что для человека во благо – жить или умереть; (6) бесполезность плача и печали – они не вернут умершего к жизни; (7) плач вредит сердцу и душе; (8) смерть не позволяет совершить что-то дурное в будущем; (9) умерший восстанет к лучшей жизни; (10) умершие могут быть полезны нам своими заслугами.
23 В проповеди Фабера десять аргументов изложены в пяти пунктах: некоторые содержательно близкие аргументы объединены вместе, т.е. изложены более компактно. К тому же в контексте поучения Фабера пятичленная структура смотрится гораздо более гармонично: проповедь состоит из трех частей, каждая из частей – из пяти пунктов; десятичастная структура была бы более громоздкой и менее пригодной в гомилетических целях. Единственное отличие Фабера от двустишия Холкота заключается в том, что баварцем был добавлен сюжет смерти как сна; но это связано с тем евангельским чтением, в контексте толкования которого у Фабера и появляются интересующие нас аргументы-утешения.
24 Вплоть до середины XVII в. двустишие Холкота (чаще всего без упоминания его авторства) встречалось в очень разных контекстах: в богословских суммах (Антонин Флорентийский (Пьероци), 1389–1459); в трактатах об утешении на смерть друга (Жан Жерсон, 1363–1429); в сборниках аскетико-назидательного характера как «лекарства», могущие утешить скорбящего христианина (Фульвио Андроцци, 1523–1575); в стилизованных под ренессансные «книги утешений» диалогах на тему «pompa funebris». Но самое широкое распространение интересующее нас двустишие получает в гомилетике. И здесь можно выделить два основных контекста его использования: во-первых, как структурообразующий элемент гомилий, толкующих чтение из Евангелия от Луки 7:11–17. Примером может послужить сборник «Hortulus Reginae» проповедника XV в. Меффрета из Майсена (Meffret von Meissen) [27. Р. 409–410], который наряду с текстами Фабера был одним из источников «Вертограда». Еще один контекст использования двустишия в гомилетике – это погребальные проповеди. На основе десяти пунктов Холкота могли составляться проповеди-образцы, а пункты выставлялись на полях как названия разделов проповеди [28. S. 299–302]. Из всех многочисленных примеров сошлемся лишь на погребальное «казане» на так называемой простой мове, которое было помещено в приложении к «Требнику», вышедшему из типографии виленского православного братства в 1621 г. [29. Л. 15нн.об.–19нн.об.]. Сами братчики познакомились с фрагментом Холкота посредством гомилетического сборника «Incineratio mortalium, hoc est, Conciones Funebres» (1611) церковного сановника при дворе императора Рудольфа II Георга (Юрия) Бартольда из Брайтенберга, прозванного Понтаном (Georg [Jiří] Barthold z Breitenberka, Pontanus, 1550–1616) [30].
25 Таким образом, у Симеона Полоцкого было много возможностей и помимо текста Фабера познакомиться с восходящими к Холкоту аргументами против избыточного оплакивания умерших. Если выстроить пункты английского доминиканца в той последовательности, как они расположены в стихотворении «Мертвых не плакатися», то двустишие выглядело бы следующим образом: (1) vult Deus, (2) lex, (3) liberat + obstabit, (4) nec valet + immo nocet, (5) surget.
26 Отмечу в качестве примечания, что Симеон в «Вертограде» для одного и того же сюжета мог использовать разные источники. Так, например, сюжет о том, что искреннее слезное сокрушение способно очистить душу от греха, прописан с использованием одного и того же exemplum как минимум в двух стихах – «Слезы–15» (лаконично) [23. S. 120] и «Сокрушение сердца–3» (значительно более пространно) [23. S. 177–179]. В первом случае Хипписли в качестве источника идентифицировал проповедь Фабера на 9-е воскресенье после Пятидесятницы [23. S. 578; 13. P. 701]; во втором – поучение Меффрета на 1-е воскресение после Богоявления [23. S. 587; 27. P. 120]. В обоих случаях Симеон верно следует латинскому источнику (Фабер передает exemplum кратко, Меффрет – с бóльшими деталями), и в обоих случаях речь идет об истории, заимствованной из «Бесед о чудесах» цистерцианца рубежа XII–XIII вв. Цезария Гейстербахского [31. P. 88–89].
27 ***
28 Выбранный в настоящей статье для рассмотрения небольшой сюжет о чрезмерном горевании по случаю смерти не был, конечно же, магистральным в творчестве Симеона Полоцкого, но одной из частных тем, на примере которой я попыталась показать как приемы работы московского богослова с памятниками, созданными в иной конфессиональной традиции, так и причудливость судеб значимых для западной культуры текстов/фрагментов/сюжетов и их проникновение в сочинения православных авторов в раннее Новое время. Одной из задач исследования было также показать на новых примерах уже многократно подмеченную исследователями тесную взаимосвязь поэтического и проповеднического творчества Симеона Полоцкого, когда одни и те же латинские тексты становились для московского богослова источником и слов в «Обеде душевном», и стихотворений в «Вертограде многоцветном». Благодаря уже проделанной работе Хипписли по идентификации конкретных источников отдельных стихотворений «Вертограда», возникает возможность реконструировать и тот круг сочинений, которые выступали источником вдохновения и фактического материала для обоих проповеднических сборников Симеона Полоцкого – «Обеда душевного» и «Вечери душевной». Тесная взаимосвязь поэтического и проповеднического творчества московского богослова позволяет выдвинуть одно предположение, которое, конечно же, нуждается в дополнительной и фундированной проверке: может быть, отдельные стихотворения «Вертограда» действительно задумывались Симеоном в том числе и как мнемотехнические средства или своеобразные тематические тезисные планы, которые могли бы стать подспорьем для других, менее образованных и одаренных проповедников, светских ораторов и стихотворцев?

References

1. Sazonova L.I. «Vertograd mnogocvetnyj» Simeona Polockogo: istoriya sozdaniya, poetika, zhanr // Simeon Polockij. Vertograd mnogocvetnyj / Podg. teksta, stat'ya i komm. A. Hippisli, L.I. Sazonova; predislovie D.S. Lihachev. Köln; Weimar; Wien, 1996. T. I.

2. Hippisley A. A Jesuit Source of Simeon Polotsky’s «Vertograd Mnogotsvetnyi» // Oxford Slavonic Papers. 1994. Vol. 27.

3. Hippisley A. The Emblems in the Writings of Simeon Polockij // The Slavic and East European Journal. 1971. Vol. 15.

4. Grześkowiak R. Wiersze na ryciny jako dominanta polskojęzycznej twórczości Symeona z Połocka Cz. I // Pamiętnik Literacki. 2017. Vol. 108. №. 3; Cz. II // Pamiętnik Literacki. 2020. Vol. 111. № 2.

5. CHadaeva O.V. Kosmos kak teologicheskaya problema: k voprosu o «Vence very kafolicheskiya» Simeona Polockogo // Voprosy filosofii. 2017. № 4.

6. Korzo M.A. Nravstvennoe bogoslovie Simeona Polockogo: osvoenie katolicheskoj tradicii moskovskimi knizhnikami vtoroj poloviny XVII veka. M., 2011.

7. Małunowiczówna L. Stare i nowe w greckiej konsolacji chrześcijańskiej // Roczniki Humanistyczne. 1971. T. XIX. Z. 3.

8. Scourfield J.H.D. Towards a Genre of Consolation // Greek and Roman Consolations. Eight Studies of a Tradition and its Afterlife / Ed. H. Baltussen. Swansea, 2013.

9. von Moos P. Consolatio. Studien zur Millellateinischen Trostliteratur über den Tod und zum Problem der christlichen Trauer. München, 1971. Bd. I.

10. Simeon Polockij. Obed dushevnyj. M., 1681.

11. Evaristus M. The Consolations of Death in Ancient Greek Literature. S.l., s.a.

12. Simeon Polockij. Vertograd mnogocvetnyj / Podg. teksta i komm. A. Hippisli, L.I. Sazonova. Köln; Weimar; Wien, 1999. T. II.

13. Faber M. Concionum opus tripartitum. Pars II. Ingolstadii, 1631.

14. Simeon Polockij. Vecherya dushevnaya. M., 1683.

15. Kazania funeralne / Red. K. Panuś, M. Skwara. Kraków, 2014.

16. Skwara M. Polskie drukowane oracje pogrzebowe XVII wieku. Bibliografia. Gdańsk, 2009.

17. Augustinus Aurelius. Opera omnia. Antverpiae, 1576. T. 9.

18. Ettenhuber K. Donne’s Augustine. Renaissance Cultures of Interpretation. Oxford, 2011.

19. Piscator Johannes. Omnium operum divi Aurelii Augustini Epitome. Coloniae, 1542.

20. von Moos P. Consolatio. Studien zur Millellateinischen Trostliteratur über den Tod und zum Problem der christlichen Trauer. München, 1972. Bd. IV.

21. Haye Th. Das lateinische Lehrgedicht im Mittelalter. Analyse einer Gattung. Leiden, 1997.

22. Schröder B.-J. Materia // Historisches Wörterbuch der Rhetorik / Ed. G. Veding. Tübingen, 2001. Bd. 5. Kol. 990–996.

23. Simeon Polockij. Vertograd mnogocvetnyj / Podg. teksta i komm. A. Hippisli, L.I. Sazonova. Köln; Weimar; Wien, 2000. T. III.

24. Reggio C. Orator Christianus. Romae, 1612.

25. Caussin N. Eloquentiae sacrae et humanae parallela libri XVI. Flexiae, 1619.

26. Holkoth R. In Librum Sapientiae Regis Salomonis Praelectiones CCXIII. S.l., 1586.

27. Meffret von Meissen. Sermonum Verbi Dei, quos vulgo Hortulus Reginae appellantur. De tempore, pars aestivalis. Monachii, 1610.

28. Tympe M. Leich: trost: und Busspredigen, auch Anweisung wie dieselbigen in Ausslegung Sonn: und Feyrtäg: Evangelien gebraucht werden konnen. Münster, 1619.

29. Trebnik", sirѣch' Molitovnik". Vil'no, 1621.

30. Korzo M.A. «Kazanya na pogrebe» («Trebnik», Vil'no 1621) v kontekste katolicheskoj tradicii «obrazcovyh» pouchenij na pogrebenie // Studi Slavistici. 2019. Vol. 16. № 1.

31. Caesarius de Heisterbach. Illistrium miraculorum, et historiarum memorabilium. Coloniae, 1599.

Comments

No posts found

Write a review
Translate