Везде
N.I. Tolstoy and Slavo-Serbian Literature
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
N.I. Tolstoy and Slavo-Serbian Literature
Annotation
PII
S0869544X0026705-8-1
DOI
10.31857/S0869544X0026705-8
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Anna Kretschmer 
ORCID: 0000-0001-9282-889X
Occupation: Professor
Affiliation: University of Vienna
Address: , Vienna, Republic of Austria
Edition
Issue 4
Pages
47-64
Abstract

the 18th – 1st half of the 19th century. In our overview the focus will be on such themes and questions which are rather poorly researched in the conventional sources, while N. I. Tolstoy´s works are characterized by his systemic, descriptive, analytically approach to the matter. This approach includes non-lingusitic features of the corpus, too. To demonstrate it is the main purpose of this paper.

 

Keywords
Slavoserbian culture, pre-standard literature, Slavia Orthodoxa, methodological aspects of research.
Received
19.07.2023
Date of publication
04.10.2023
Number of purchasers
12
Views
206
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Обзор посвящен исследованиям Н.И. Толстого по славяносербской письменности, сравнительно слабо изученной фазе сербской культурно-языковой истории. Эту письменность создали сербы на землях империи Габсбургов, куда они массово переселялись с территорий под властью Османской империи в конце XVII и в первые десятилетия XVIII вв. До 1918 г. сербы оставались подданными империи – как православное славянское меньшинство в иноязычном, инокультурном, иноверном мажоритарном окружении.
2 По ряду причин исследование славяносербской культуры и ее письменности начинается лишь в 1960-х годах. Ведущая роль в этом принадлежит Александру Младеновичу и его школе (ср. [Кречмер 1990; Кречмер 2021]). После периода некоторой стагнации, в последние годы заметно усиление интереса к этой теме.
3 Подход Толстого характеризует последовательное стремление к панорамной реконструкции сербской культурно-языковой ситуации и динамики ее развития в широком временном диапазоне, с конца XVII в.1 и до примерно 1825 г.2, с привлечением большого количества текстов самых разных жанров. Результаты его исследований по славяносербской культуре и ее языку представлены в работе «Литературный язык сербов в XVIII – начале XIX в.» [Толстой 1998b]3. В отношении славяносербской эпохи многое еще остается неразъясненным – даже временные ее характеристики. Показательно, что этому вопросу, слабо представленному в конвенциональных исследованиях, Н.И. Толстой, напротив, уделяет много внимания. Он в целом принимает предложенную еще в 1935 г. выдающимся представителем научной русской эмиграции Б.О. Унбегауном хронологическую схему довуковской письменности: (1) 1690–1740 гг.; (2) 1740–1780 гг.; (3) 1780 – начало XIX в. [Unbegaun 1935], подчеркивая значимость данных социокультурной и политической истории для истории письменной культуры [Толстой 1988, 243–245; Толстој 1965, 218–219]. В основе периодизации Унбегауна следующие исторические события: 1690 г. – Великий исход сербов (ср. в.), которым до 1918 г. был разделен сербский социум. 1740–1780 гг. – правление Марии-Терезии. 1780–1790 гг. – правление просвещенного монарха Иосифа II, период относительной веротерпимости; в 1788–1791 гг. – военные успехи против Турции. Кроме того, «последние два десятилетия оказываются периодом подготовки двух крупных событий в истории Сербии – первого (1804) и второго (1815) восстания против турок»4 (244).5
1. Ключевой момент здесь представляет массовое переселение сербов с подвластных Османской империи территорий в тогдашнюю Южную Венгрию в 1690 г. – так называемый Великий исход (Велика сеоба Срба), с которого и начинается предистория славяносербской культуры.

2. Это время смены культурной парадигмы и перехода на новый сербский литературный язык по модели Вука Караджича (ср. н.).

3. Впервые опубликовано в двух статьях [Толстой 1978; Толстой 1979].

4. В результате восстаний возникает сербское государство – княжество Сербия. В этом контексте следует рассматривать и начало деятельности Вука Караджича: в 1814–1818 гг. выходят его собрание народных песен, первые сербская грамматика и словарь, где представлена его модель литературного языка на вернакулярной основе, главный конкурент славяносербской модели.

5. Здесь и далее в круглых скобках указаны страницы по [Толстој 1965].
4 На основе данных текстового корпуса Толстой дифференцирует среднюю и конечную фазы схемы Унбегауна. Поскольку формирование славяносербского языка начинается не ранее 1760 г., период 1740–1760 гг. Толстой относит к его предыстории. Разделение же конечной фазы мотивировано тем, что 1780–1800 гг. представляют собой «переходный период от славяносербского, или, вернее, русско-славянского литературного языка к литературному языку на народной основе» (289), в то время, как для периода 1800–1825 гг. характерна уже конкуренция представлений о сербском литературном языке.
5 В отличие от большинства исследователей, Толстой обращается и к раннему славяносербскому, и к предшествующему ему периоду – в том числе к деятельности монахов-рачан, создавших скрипторий в тогдашнем центре сербской культурной жизни, венгерской Сентандрее (245–252)6 Их деятельность – в целом позднее проявление средневекового церковнославянского7 культурного наследия сербского сегмента православного славянского мира. Ее специфика и инновативность заданы, в первую очередь, контекстом жизни сербского общества. Наряду с обычной для скрипториев перепиской сакральных текстов создаются хождения, а также проповеди, обращенные к простому народу. Эти проповеди Толстой относит не к традиционной гомилетике, а считает новым жанром (246). Язык рачан (с заметным влиянием идиома) показан на примере хождения Иерофея (Еротея) Рачанина († после 1727) в Иерусалим (1727 г.) и текстов Гавриила Стефановича Венцловича (ок. 1680–1749?), самого значимого автора из круга рачан. В языке Иерофея представлены три составляющие – «сербульская» (сербская редакция цсл.), «книжно-московская» (поздний цсл. «русского типа») и сербский народно-разговорный язык. Употребление их в определенной степени осознанно и регулировано, в основном, стилистическими параметрами (247). Примечательно здесь указание на (структурные!) параллели с языком «Жития» протопопа Аввакума (246). В отличие от конвенциональной трактовки, Толстой уже в языке Иерофея видит «довольно сильное русское влияние, которое исследователи обычно относили ко времени после 1740 г.». У Иерофея это влияние выражается еще «в восприятии отдельных элементов древнеславянского языка позднего русского типа, а не всего языка как целого, как системы». В то время, как Венцлович, «видимо, уже воспринимал три упомянутых выше идиома не как вариантные инвентари одного языка, а как два разных (сербский “простой” и древнеславянский “сербульского” и “московского” типа) или даже три языка, сознавая при этом их близость и возможность сближения в определенных условиях». Интересно и указание на то, что «суждения Венцловича близки к представлениям южнорусских (украинских) книжников XVII в., различавших “словенский” язык и “простую мову” и пользовавшихся нередко и тем и другим» (248). Подчеркивается осознанность языковой практики – «некоторые произведения инок Гавриил просто переписывал, некоторые при переписке перерабатывал и приближал к народному языку, некоторые переводил на язык, очень близкий к народному» (249). Тут возникает тема оригинальности письменной (литературной) деятельности. В исследованиях по истории формирования литературных языков у православного славянства, в ранней фазе которых преобладает переводная письменность и адаптации иностранных текстов, это нередко оценочная категория. Для Толстого же вопрос оригинальности, авторства, «особенно для периодов становления новых норм, новой системы стилей [...] должен ставиться по-разному» (249)8.
6. Круг монахов-переписчиков из сербского монастыря Рачи, бежавших в ходе Великого переселения сербов в 1690 г. на земли венгерской короны в составе австрийской империи и основавших там значительнный скрипторий и центр цксл. письменности поздней сербской редакции.

7. Далее: цксл.

8. Индивидуальное авторство в парадигме культуры Православной Славии не было значимым само по себе – переписка, создание новых текстов (в соответствии с канонами) было в восприятии и автора (переписчика), и общества, частью жизненной задачи православного христианина, не актом индивидуальной деятельности.
6 Хотя и в сжатой форме, в работе представлена и слабо пока изученная тема «русских» школ у сербов в 1720–1730-е годы9. Деятельность этих школ привела к тому, что «в церковном обиходе, а в значительной мере и в обиходе гражданском, древнеславянский (церковнославянский) язык сербского образца был заменен древнеславянским языком русского образца» (254). Почти полностью свободными от русского влияния остаются деловая письменность и частная переписка. Им редко уделяется внимание, они не являются памятниками литературного языка – но представляют собой важные источники для истории письменной культуры. Толстой и здесь не ограничивается этническими особенностями и указывает на ситуацию Московской Руси XVII–XVIII вв., где «большую роль играл достаточно четко нормированный и почти лишенный ярких локальных особенностей государственно-канцелярский, деловой “приказной” язык», который «противопоставлялся языку с древнеславянской (церковнославянской) нормой и входил в определенную систему отношений с народно-разговорным койне и диалектами, а также с фольклорным языком». В южных регионах Православной Славии (Сербии, Болгарии) ситуация была иной – здесь «языком государственных канцелярий был латинский, немецкий, турецкий» (256–257).
9. Они воспитали целую плеяду значимых для сербской культуры личностей. Теме сербских школ посвящены [Гавриловић 1986; Грујић 1908; Кречмер 2021b; Кулаковский 1903; Нинковић, Васин 2021].
7 Период 1740–1780 гг. для Толстого – время почти полного господства в письменности австрийских сербов позднего церковнославянского языка русского типа и высокого русского слога. С 1760 г. поступательно усиливаются секуляризация и отход от жанрового канона Православной Славии10. До этого мирские сербские тексты единичны. В качестве примеров приводятся «Стематография» Жефаровича (1741) и описание Иерусалима Симеона Симоновича (1748). Для обоих авторов характерно «сознательное употребление четко нормализованного языка, далекого от народной основы и лишенного связи с сербульской традицией» (261). В 1759 г. выходит «Каллиграфия» Захарии Орфелина (ок. 1726–1785). «Каллиграфию», вместе с «Кратким о богоподобающем телу и крови Христовой поклонении...» митр. Павла Ненадовича (1758), «Привилегиями» Леопольда I (1745) и «Регуламентом» 1748 г., Толстой относит к сфере «делового церковного и гражданского языка середины XVIII в.» (261–263).
10. Модель строгого, иерархически организованного жанрового канона Православной Славии, состоявшего из 14 ярусов, представлена в работе Толстого «Отношение древнесербского книжного языка к старославянскому языку» [Кречмер 1988b] (впервые опубликовано на сербском в: [Толстој 1982]). Верхние ярусы представлены жанрами, наиболее близкими к сфере сакрального – (1) литургической письменностью, (2) гимнографией, (3) агиографией и (4) панегирикой. А нижние – (12) (светской) юридической, (13) деловой и (14) бытовой письменостью (168).
8 Он обращается и к устному употреблению литературного языка в проповеди и драме, новых для сербского общества жанрах – теме, в конвенциональных исследованиях практически не представленной (263–267). Оба жанра «имели ярко барочный характер, и оба возникли под т. н. «русским» влиянием». Важным источником и образцом для проповеди была гомилетика Иоаникия Галятовского, Лазаря Барановича, Стефана Яворского, Феофана Прокоповича – авторитетных церковных деятелей Петровского времени, выходцев из так называемой Юго-Западной Руси11. Драма представлена «школьной драмой», барочным жанром, хорошо знакомым учителям «русских» школ: «драмы разучивались школярами и исполнялись в школе под руководством учителей» (265)12.
11. Источником этого влияния были «русские» школы, в которых работали Максим Суворов с братом, Эммануил Козачинский, иеромонах Петр Михайлов и др., воспитанные на трудах названных авторов и в Киево-Могилянской академии.

12. Этот жанр ранней сербской светской письменности слабо изучен. В 1736 г. Козачинский написал трагедию о смерти Уроша († 1371), сына последнего выдающегося правителя династии Неманичей и первого сербского царя Душана. Трагедия сохранилась в редакции 1795 г. ученика Козачинского, Йована Раича (о нем ср. н.), ср. [Толстой 1998b, 265–266].
9 1760–1780 гг. характеризуются «резким подъемом печатной продукции у сербов, укреплением позиций славяно-сербского языка с ярко русской окраской, [...] расширением жанрового репертуара сербской литературы, увеличением числа оригинальных сочинений, резким усилением светской струи» (267). Из печати выходит более сотни сербских книг13, из которых 40 относятся еще к конфессиональной письменности, но число светских публикаций неуклонно растет. При этом «приток русских книг конфессионального и неконфессионального характера за этот период не ослабевал, а усиливался» (269). Определенной секуляризации подвергается даже конфессиональная письменность – в облике новой для Православной Славии катехетической литературы (268). Светские тексты представлены в первую очередь пособиями, учебниками, постановлениями и указами австрийских властей (270–274)14. Язык официальных текстов, законов, правил, рескриптов в высокой степени нестабилен и неоднороден (272). То же относится в целом и к языку учебных пособий, особенно естественно-научных – что показано на примере «Новой сербской арифметики» В. Дамьяновича (1767), первого сербского учебника математики (273–274). Напротив, историографический слог15] в это время уже «довольно прочно стабилизовался» (274). Интересны указания на прямую связь между ранней славяносербской историографией (с которой, по сути дела, начинается научная историография у сербов) и языком и стилем «Славяносербских хроник» Георгия Бранковича. Они были написаны на рубеже XVII–XVIII вв., т.е. не относятся к славяносербской эпохе, но являются связующим звеном между старой летописной традицией и научной историографией (274–275).16
13. Главным источником таких данных и сегодня остается «Српска библиографија XVIII века» Г. Михаиловича [Михаиловић 1964].

14. Также слабо изученные жанры.

15. Ему Толстой отводит особое значение в процессе формирования славяносербского письменного языка, ср. [Толстой 1998а

16. Незадолго до своей смерти Н.И. Толстой в личном разговоре с автором посетовал на то, что этот важный памятник до сих пор не издан. Так возник проект первого издания «Хроник», частично уже осуществленный [Бранковић 2008; Бранковић 2011].
10 Ведущие авторы этого времени – Павле Юлинац (ок. 1730–1785), историограф и переводчик, и Захария Орфелин – учитель, автор популярных учебников и пособий, издатель (276–289)17. Их язык, как и язык Йована Раича, Толстой выделяет в особый подтип (278). Орфелина он считает «центральной творческой фигурой в рассматриваемый период, значительно обогатившей жанровый состав сербской литературы» (288). Его языковой репертуар широк – в зависимости от жанра и интенциональности текста это может быть и почти чистый поздний церковнославянский, и историографический слог, и язык, весьма близкий к разговорному – и даже почти чистый русский письменный язык (в жизнеописании Петра I 1772 г.). Осознанное переключение кодов особенно заметно в изданном в 1768 г. Орфелиным первом (и единственном) номере первого сербского журнала «Славено-сербскiй Магазинъ»18, в котором представлены разные жанры: эпиграммы, советы домашнего лекаря, рецепты, морально-поучительные и исторические тексты и т.д. В целом у Орфелина заметно стремление к упорядочению употребляемых кодов (287).
17. Их творчество (особенно Юлинца) относительно слабо изучено.

18. Образцом были русские «Ежемесячные сочинения» [Kretschmer 1989, 92–95]. Анализу журнала Орфелина посвящена наша монография [Kretschmer 1989].
11 Время Орфелина для Толстого – кульминация «развития и функционирования славяно-сербского, по сути дела русско-славянского (по терминологии А. Младеновича) литературного языка». В это время поступательно расширяется читательская аудитория на базе формирующегося сербского гражданского сословия. Этот языковой тип существовал и далее, «но ему в последнем двадцатилетии XVIII в. все более противопоставлялся язык, возникавший на сербской народной основе с элементами русско-славянскими [...] (“средний язык”), наконец, язык, почти лишенный этих элементов» (288–289). В конце XVIII в. «со сменой литературных направлений и вкусов началась и смена литературного языка, его основной базы и структуры, началось проникновение народного языка в литературу». Этому процессу, развивавшемуся «постепенно и небеспрепятственно», посвящены последние разделы работы (289–327; 330–344).
12 Рубеж веков – «переходный период от славяно-сербского или, вернее, русско-славянского литературного языка к литературному языку на народной основе». При этом «само понятие и формы «народной» основы были в то время достаточно расплывчаты и требуют дополнительного определения» (289). Это указание принципиально важно – народность языка в сербистике аксиоматично рассматривается как главный показатель его качества19. Ей противопоставляется (и негативно коннотируется) не столько церковнославянский (как в исторической русистике), сколько именно славяносербский – главный конкурент модели Вука, ориентированной практически исключительно на народный язык. Таким образом, для рубежа веков характерно сосуществование «трех основных моделей, или типов, в принципе даже трех разных языков – русского (или “русскословенского”, т.е. определенного типа русского языка XVIII в.), древнеславянского (церковнославянского) русского типа и сербского (народно-сербского)». Они «могут быть выделены довольно четко и определенно как некие модели или даже нормативные системы, но не как конкретный язык конкретных произведений и памятников» – в них представлена смесь элементов различного происхождения. В это время имеет место вытеснение «древнеславянского (церковнославянского) языка из литературной, в первую очередь светской сферы», а оппозиция «“русско-славянского” (русского) языка в сербском употреблении и сербского языка на народной основе – “народно-сербского” литературного языка» увеличивается (289–290). С уходом церковнославянского языка, игравшего роль координатора, связующего звена между русско-славянским и народно-сербским, «общая система связи распалась, и несовместимость отдельных языков и языковых элементов оказалась более очевидной». Сосуществование трех языков (стилей) сменяется «процессом их отталкивания» (291), что непосредственно связано с расширением и изменением жанрового и стилистического репертуара славяносербской письменности и с резким увеличением печатной продукции. Как показывает популярный катезихис Й. Раича, выдержавший в последнюю четверть века пять изданий, даже язык параконфессиональной (церковно-учительной) литературы этого времени близок к сербскому. Письменный язык этого периода Толстой определяет как «язык торгово-интеллигентской среды Воеводины, своеобразное воеводинское койне» (292)20. В конфессиональной и (менее) в параконфессиональной письменности в дальнейшем употребляется церковнославянский язык русского типа («часто со значительной долей элементов русского литературного языка XVIII в.»), но «сербульская» редакция уже полностью вытеснена (293). Одновременно усиливается «процесс обособления церковно-сакрального языка (древнеславянского русской редакции) от языка несакрального, который мог применяться и в церковной, и в светской сфере» (294). Важным жанром и далее является историография. Крупнейшее произведение этого жанра, сохранившее авторитет и значение и в последующие периоды – «История» Йована Раича (1794–1795). Ее язык очень близок языку «Жития Петра Великого» Орфелина (1772), т.е. языку русской историографии. В целом же русские элементы в это время поступательно заменяются сербизированнымии или просто сербскими. Это показано на примере (переводной) биографии Суворова Н. Лазаревича 1799 г. (295). К историографическому слогу близка административно-юридическая письменность, в меньшей степени – периодика. Последняя представлена уже несколькими изданиями, что «свидетельствует о возникновении к концу XVIII в. если не массового, то все же немалочисленного сербского читателя» (298). Ее язык, в соответствии с тематической и интенциональной пестротой жанра, имеет более выраженный смешанный характер.
19. Аналогична позиция исторической русистики.

20. Интересны замечания Х. Куны о статусе и роли койне при формировании литературных языков в [Kuna 1976].
13 В дальнейшем важное место в славяносербском жанровом репертуаре занимает школьная и близкая к сфере школы письменность. Толстой особо останавливается на жанре «торжественного красноречия», очень популярного в то время – это приглашения на годовые экзамены, похвальные слова в конце учебного года и тому подобное. Приводится список сохранившихся текстов (около полутора десятков), описываются основные характеристики их языка и стиля. Этот жанр почти не изучен, несмотря на то, что он хорошо отражает «языковые нормы, принятые в практике сербских училищ и влиявшие, несомненно, на развитие литературного языка. И хотя следует признать, что эти тексты имеют малую литературную ценность, их значение как памятников литературного языка немалое» (302–304)21. Язык учебников в целом близок языку периодики – за исключением букварей. В них «представлен довольно чистый “славено-сербский” язык русско-славянского образца» (301) – как и в грамматике Авраама Мразовича (1794), памятнике кодификации позднего церковнославянского22. Сам же славяносербский не был кодифицирован, хотя некоторые попытки предпринимались, что показывается на примере итальянской грамматики 1794 г. В. Луштины и немецко-сербского словаря, приписываемого Т. Аврамовичу (1-е изд. 1790 г.) (301–302).
21. Они являются драгоценным источником данных о тогдашней школе, ее программе, составе ее учеников и т. д. Обзор и анализ текстов этого жанра см. в [Кречмер 2021b].

22. И буквари, и грамматика имели широкий круг читателей и влияли на языковое сознание и языковую практику общества.
14 В отличие от большинства исследователей, Толстой обращается и к поэзии (которой не было в жанровом каноне Православной Славии). На рубеже веков она представлена уже довольно широко – как дифирамбической поэзией классицизма, так и лирикой (304–310). Язык ее часто близок языку похвальных слов, о которых шла речь выше (но в ней отсутствуют синтаксические латинизмы), и русскому литературному слогу. Толстой особо подчеркивает влияние на поэзию «южнорусских школьных духовных песен и вирш, принесенных русскими учителями еще в первой половине XVIII в.» (305–306)23. Рассматривается и имевшая широкое хождение рукописная поэзия, к которой редко обращаются исследователи, хотя «эти стихи демонстрируют по сути дела все типы (виды) литературного языка, или, точнее, литературных языков, бытовавших в сербской среде во второй половине и к концу XVIII в. – русского, славяно-русского (т.е. церковнославянского русского типа с элементами русского, а иногда и сербского языка), смешанного славяно-русско-сербского (очень часто со значительным преобладанием последнего) и чисто сербского языка, т.е. языка, близкого к народному или народного» (305–306). Выбор языка, как правило, задавался тематикой (направленностью) текста. Рукописная лирика «на грани устной и книжной словесности» была и «наименее нормированным жанром в отношении языка». Определенное влияние она (народная традиция в ней) оказала на печатные поэмы и баллады «на духовные и “исторические” темы» – в качестве примера приводятся произведения митр. Стратимировича, В. Раича, Ст. Раича и Й. Раича (307–309). Интересно указание на расхождения между языком заголовка и самого текста – первый, как правило, выдержан в русско-славянском ключе, второй же близок к идиому (308)24.
23. В сербских исследованиях – в отличие от работ Толстого – обозначение «русский» употребляется, как правило, недифференцированно, без учета специфики так называемой Юго-Западной Руси и 3-го церковнославянского влияния.

24. Такие различия, особенно в ранние периоды славяносербского, имеют системный характер и представлены в разных жанрах. В это время преобладают переводы, переработки, адаптации иностранных текстов (образцов). Предисловия же, введения, посвящения писали славяносербские авторы, нередко объясняя в них своим читателям, мало еще знакомым с литературой в западноевропейском понимании, важность данной книги, просвещения и образования для молодого сербского общества, свои представления о языке и культуре и пр. Для этого времени предисловия, видимо, следует рассматривать как особый тип текста.
15 Весьма популярным жанром были комедии, по большей части переводные или адаптированные. Многие их них издал Эмануил Янкович (1758–1791). Их язык, в отличие от поэзии, особенно торжественной, близок к сербскому, а число русизмов невелико (312). Показательна интерпретация выбора языка Янковичем: «не только и не столько сербское национальное самосознание побудило Э. Янковича выбрать довольно чистый сербский народный язык для своих переводов и переделок. Сам жанр комедии решительно требовал «простого» языка, а не возвышенного слога». Здесь вновь указывается на расплывчатость признаков «народного» в языке (ср. в.) и на принципиальные расхождения между устным идиомом и языком литературным: «язык Э. Янковича был довольно точной фиксацией воеводинского диалекта с некоторыми элементами нормализации и искусственности, без которых невозможно формирование литературного языка» (311). Примечательно, что язык предисловий (написанных сербскими издателями и переводчиками) и самих комедий не различаются.
16 Тот же Янкович написал первый учебник физики для сербов (1787) – как и большинство других славяносербских авторов, он выступал в разных жанрах. Показательно, что язык учебников и комедий практически уже не различается, и это подтверждает осознанную установку на близость к языку читателя. На примере «Физики» Янковича затрагивается тема формирования сербской терминологии25 и отмечается «осторожность, с которой автор вводит новые слова и понятия, неизвестные народному языку, либо давая их синонимы (частъ, талъ, парче)26, либо толкуя их (Океанъ – наивеће море у свету27 и т.п.)» (312). К учебной примыкает также весьма популярная поучительно-морализаторская литература. Это по большей части переводы и адаптации – как переведенный Авраамом Мразовичем французский «Поучителный магазинъ за дѣцу» (1787–1800 гг.) (313)28.
25. Славяносербской терминологии посвящена монография И. Белакович [Бјелаковић 2017].

26. Различные выражения значения «часть» – первые два из немецкого языка, последнее – сербизм.

27. ... самое большое море в мире.

28. Не исключено, что Мразович был знаком с русской и/или немецкой версией этого текста и пользовался ими для своего перевода.
17 Особое место в кругу авторов этого периода занимает Досифей Обрадович (1739/1742–1811) – монах-расстрига, просветитель до мозга костей, неустанно учившийся и передававший свои знания и умение сербскому обществу (313–319). Его называют символом сербского Просвещения29, его творчество и личность являются предметом многочисленных работ (ср. [Грбић 2012; Kuna 1979]). А вот как Обрадовича характеризует Толстой: «Все основные сочинения Обрадовича имеют одну, довольно четко выработанную моралистическую, отчасти этико-философскую, отчасти дидактико-практическую направленность, подчиненную его рационалистическо-педагогическим взглядам. Секуляризация народного просвещения становилась целью его литературной и общественной деятельности. [...] Язык Обрадовича был в общем единым в его произведениях. Этот момент очень важен и для понимания его литературно-языковой концепции, и для определения в языковом плане места его произведений в общей системе и соотнесенности произведений его современнников-сербов» (315–316). Толстой и здесь прибегает к надэтническим обобщениям: «Если обращаться к национальным аналогиям, которые всегда приблизительны, а во многих случаях и рискованны, то в истории сербского литературного языка Обрадович выполнял ту же роль, что у русских Карамзин, а Негош – что и Пушкин» (317).
29. Обрадович был одним из редких авторов того времени, осознанно печатавших свои произведения гражданским шрифтом – выбор графической системы имел статус манифеста и маркировал языковую и культурную позицию автора.
18 Другой крупной и во многом отличавшейся от Обрадовича личностью сербской культуры на рубеже веков был Йован Раич (1726–1801), духовное лицо, воспитанник «русской» школы. Язык его много ближе церковнославянскому, чем язык Обрадовича. Толстой видит в этом осознанную оппозицию последнему, «сторону полемическую, направленную против расстриги Обрадовича, увлеченного идеями иозефинизма, рационализма и антиклерикализма». В то время, как его современники все больше склонялись к доминанте «среднего стиля», Раича можно отнести к «сторонникам теории “трех стилей”, так как он в своей литературной практике пользовался довольно четко нормированными различными языками» (321).
19 Такие – осознанные – различия в подходах к вопросу о сущности и функциях литературного языка маркируют переход от сосуществования различных языков письменности к единому ее языку. К этой теме Н.И. Толстой обращается неоднократно. Последующий обзор базируется на его работах «Конкуренция и сосуществование норм в литературном языке XVIII века у сербов» [Толстой 1988b]30 и «Литературный язык сербов в XVIII – начале XIX в.» [Толстой 1998b]. «Многоязычие» письменности на определенном этапе развития неизбежно переходит в конкуренцию «опытов31 нормирования и кодифицирования литературного языка». Такая ситуация «характерна лишь для определенных периодов – периодов борьбы за становление норм национального литературного языка. Именно в «преднациональный» период эта конкуренция обостряется, а ее прекращение знаменует собой начало нового этапа, этапа стабилизации норм национального литературного языка» [Толстой 1998b, 290]. В первые два периода периодизационной схемы Унбегауна (ср. в.) конкуренции норм еще нет [Толстой 1988b, 188]32. Во втором периоде (1740–1780), однако, уже довольно четко представлено «многостилие» – причем, языковой и стилевой выбор задается темой и жанром текста33. И здесь Толстой описывает общеславянские тенденции: «В применении к сербскому языку, как и к русскому, украинскому, болгарскому и др. в XVIII в. можно наряду со значительными инновациями констатировать и континуитет ранней книжно-языковой системы, которая не требовала поливалентности (термин А.В. Исаченко)34 литературного языка, т.е. его употребления во всех функциях, но определяла для различных жанров даже различные языки и допускала для отдельных жанров употребление народного или еще не выработанного (“провизорного”) литературного языка. XIX век решительно и бескомпромиссно потребовал единой нормы для всех жанров и для всех функций литературного языка без конкуренции и сосуществования норм» (189). Ситуация кардинально меняется в последний славяносербский период: «С 1780 г. до выхода Вукова Српског речника, – это время ускоренного литературного и литературноязыкового развития»35 (190). Для сербского ареала (как немного ранее для русского) это период перехода от культурной модели Православной Славии к национальной культуре Нового времени: «Чувство принадлежности к ареалу Pax Slavia Orthodoxa слабеет, и одновременно растет авторитет и притягательность своего более узкого, национального ареала, границы которого окончательно определяются». Ускоренное литературное развитие приводит к одновременному появлению и сосуществованию различных культурных эпох – «барокко, классицизма, рационализма, сентиментализма и раннего романтизма» (190–191). В этот период конкурируют следующие нормы: (1) «архаичная “славяносербская”, подчеркнуто русского типа»; (2) «новаторская “народносербская”»; (3) «церковнославянская русского типа (редко сербского “сербульского” типа)» (191).
30. Первоначально опубликовано на сербском в [Толстоj 1981].

31. Разрядка Н.И. Толстого.

32. Далее в круглых скобках приводятся страницы этого источника.

33. Особенно ясно это видно в языковой практике Орфелина, ср. [Толстой 1988b, 188–189].

34. Исаченко сформулировал дистинктивные признаки стандартных языков, ср. [Исаченко 1958].

35. Концепцию «ускоренного развития» предложил Г. Гачев в 1964 г., ср. [Гачев 1964].
20 И в русской, и в сербской ситуации сосуществование норм переходило в конкуренцию. Но дальнейшее развитие шло различными путями и привело к различным результатам. Когда из игры практически вышел самый слабый из элементов сербской языковой ситуации – церковнославянский, борьба стала идти между своего рода средним стилем и языком, близким к народному. Победила в конечном счете более радикальная народноязыковая модель Вука Караджича – в то время, как базой современного русского языкового стандарта стал средний стиль, развитый далее в модели карамзинистов (192)36. Славяносербский средний стиль представлен в произведениях двух популярных авторов начала XIX в., Милована Видаковича (1780–1841), и Иоакима Вуича (1772–1847), [Толстой 1998b, 333–337] – современников Вука Караджича, главного их противника. Н.И. Толстой неоднократно обращался к деятельности Вука. Признавая безусловно его заслуги в реформе сербского правописания, «наиболее крупной фигурой в сербской литературе того времени» Толстой считает, однако, Обрадовича: «Вероятно ему, а не Вуку Караджичу следует в первую очередь приписать роль реформатора сербского литературного языка. Вук же закончил, теоретически обобщил, лингвистически обосновал (вкупе с Дж. Даничичем и другими его последователями) и кодифицировал то, что производил и произвел Обрадович» [Толстой 1998b, 325]. Толстой не разделяет и общепринятого в сербистике мнения, «что до Вука, или даже до Досифея Обрадовича, народного языка в сербской литературе не было. В общем, начиная с Венцловича он употреблялся в литературе почти всегда» – но не был еще поливалентным. В сербистике модель Вука традиционно рассматривается как не только оптимальная, но практически единственно возможная. Толстой же указывает на различные пути образования современных литературных языков: «(а) при сохранении связи с традицией» и «(б) при разрыве с традицией (который при всех обстоятельствах, как показал удавшийся эксперимент Караджича, не мог быть полным» [Толстой 1998b, 326]; как и на то, что чрезмерная ориентация на народный язык имеет и изъяны: «Караджич же и его сторонники пошли дальше, настаивая на более радикальных мерах, которые, на наш взгляд, не могли не привести к значительному сокращению стилистических возможностей литературного языка» [Толстой 1998b, 317–318]. Коммментируя работы А. Албина (представителя школы А. Младеновича) о языке славяносербских газет [Албин 1968], Толстой указывает на методологические проблемы исследований старой письменности: «если уж различать шумадийско-воеводинские черты и черты народные “общие” (что вызвано, вероятно, ретроспективным взглядом от караджичевской или даже современной нормы), то следует, безусловно, отграничивать и русский язык XVIII в. от древнеславянского (церковнославянского) языка русской редакции, хотя сербскими писателями и журналистами в конце XVIII в. употреблялись преимущественно такие русизмы, которые были общи русскому языку XVIII в. и древнеславянскому поздней русской редакции» [Толстой 1998b, 298].
36. Такой путь был возможен и для сербского литературного языка; ср. [Kretschmer 2012b].
21 Непосредственно славяносербской тематике посвящены еще две важные работы Н.И. Толстого: «К историко-культурной характеристике “славяно-сербского” литературного языка» [Кречмер 1988а] и «К вопросу об историографическом слоге сербского (“славяносербского”) литературного языка» [Толстой 1998а]. Но он обращался и к другим эпохам сербской культурной и языковой истории [Толстоj 198237; Толстой 1989]), причем сербская тематика последовательно рассматривается в более широком контексте Православной Славии [Толстой 1961; Толстой 1963; Толстой 1988c].
37. Русский вариант см. [Толстой 1988b].
22 В нашем обзоре была представлена лишь одна из граней исследовательского репертуара Н.И. Толстого, и лишь в общих чертах. Особое внимание уделялось при этом мало разработанным темам и вопросам. Следует признать, что конвенциональные исследования по славяносербскому, в отличие от работ Толстого, не обладают разработанной методологической базой. Детальный анализ истории и актуального состояния этих исследований требует особого рассмотрения38, поэтому в этой статье приведены лишь некоторые общие замечания. Как уже упоминалось, изучение славяносербской эпохи и ее языка начинается сравнительно поздно. В этом можно усмотреть влияние как некритической глорификации языковой модели Вука в сербистике, так и его резко отрицательного отношения к славяносербской культурно-языковой модели (ср. [Грицкат 1966; Кречмер 2015a]). Начало исследованию славяносербского положили работы Александра Младеновича и его школы [Кречмер 1990; Кречмер 2021b; Kretschmer 1989]. Признавая огромные его заслуги на данном поприще, нельзя не указать и на определенную ограниченность его подхода, особенно в методологическом аспекте. Младенович разработал так называемый метод вопросника, который помогает определять степень «народности» языка. Вопросник включает преимущественно признаки “народного” языка на звуковом и графическом уровнях – и некоторые морфологические признаки. Такой фокус исследования возможен потому, что степень близости к так называемому народному языку в сербистике все еще является мерилом качества. Тем не менее, на базе метода вопросника был впервые проведен комплексный анализ целого ряда славяносербских памятников (ср. [Kretschmer 1989, 21–55]).
38. Анализ этих исследований см. в [Кречмер 1990; Кречмер 2021b; Kretschmer 1989; Kretschmer 2012a].
23 В последние годы наблюдается заметное оживление интереса к славяносербскому языку. Активно изучаются его лексика [Бјелаковић 2017; Бјелаковић, Зорић 2021; Зорић 2018; Милановић, Мацановић 2021; Штасни 2012] и синтаксис [Милановић 2013; Цветковић Теофиловић, Стошић 1921]39. Еще более значимым представляется то, что фокусирование исследования на ограниченный список признаков "народности" языка все более заменяется методом сплошной дескрипции текстового корпуса [Бјелаковић 2012; Милановић 2013]. В данной связи особо следует упомянуть проект первого словаря языка славяносербской эпохи [Речник 2017]. Существенно и то, что славяносербский воспринимается теперь как парадигма и как важная фаза сербской культурно-языковой истории [Кречмер 2021d; Кречмер 2021a; Милановић 2013; Kretschmer 2012а]. Анализ может выходить за лингвистические рамки и включать культурологические и социокультурные аспекты [Грбић 2012; Кречмер 2015b; Кречмер 2021b; Кречмер 2021a; Кречмер 2022; Kretschmer 2020; Kretschmer 2021]40.
39. На значимость синтаксиса для языковой истории указывает Хюттль-Ворт в [Hüttl-Worth 1978].

40. Повседневная жизнь и культура сербов на австрийских землях представлены в [Тимотијевић 2006].
24 Цель этого обзора – прежде всего показать значимость вклада Н.И. Толстого в изучение старой сербской письменной культуры и особо подчеркнуть особенности его научного подхода. То, что он вновь и вновь возвращался к славяносербской теме на протяжении десятилетий, не случайно. За этим стоит одна из наиболее характерных черт его как ученого – Н.И. Толстой последовательно поднимал значимые, все еще не решенные – а нередко даже еще и не осознанные и не поставленные – вопросы. В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть именно методологические аспекты его работы. В первую очередь, последовательную установку на максимально широкий исследовательский контекст – идет ли речь о временном, жанровом, региональном и других аспектах. Далее, типологическую перспективу – последовательное выявление дистинктивных характеристик исследуемого материала, параллелей и различий с периодами предшествующими и последующими. Базовая концепция Православной Славии задает надэтнический уровень исследования, переходящий границы (современных) отдельных славянских языков и этносов – редкое явление в исследованиях по достандартной славянской письменности. С этим связано и последовательное включение в анализ исторических и культурологических параметров и данных, как и общая установка на реконструкцию культурно-языкового контекста прошлого. Последнее представляется особо значимым, ибо в исторической славистике нередко встречается некритический перенос современной языковой ситуации, современного восприятия языка и культуры, современных параметров идентичности индивидуума и социума на прошлое41. Наконец, нельзя не упомянуть эмпирической базы исследования (служащей его необходимой контрольной инстанцией) – привлечение максимально широкого корпуса и данных истории.
41. Это приводит даже крупных исследователей к заключениям, никак данными корпусного анализа не подтвержденными. Так, основываясь лишь на определенной «расплывчатости» среднего стиля славяносербского, высказываются сомнения в самом его существовании – поскольку «о таком языке трудно говорить с лингвистической точки зрения [Грицкат 1966, 64]» [Толстой 1998b, 327].
25 В 2004 г. был опубликован сербский перевод избранных работ Н.И. Толстого [Толстој 2004], что сделало его идеи, взгляды и научный подход значительно более доступными для широкой исследовательской аудитории в Сербии. Результаты этого уже сейчас заметны в большинстве новых работ по славяносербской тематике. Но в работах Н.И. Толстого внимательного читателя ждет еще много замечаний, наблюдений, заключений – наметки для путей и направлений будущих исследований.

References

1. Albin А. Jezik novina Stefana Novakovića. Novi Sad, Matica Srpska Publ., 1968, 121 p. (In Serb.).

2. Bjelaković I. Jezik novina kod Srba krajem XVIII i početkom XIX veka. An den Anfängen der serbischen Philologie – Na počecima srpske filologije, G. Ilić Marković, A. Kretschmer, M. Okuka (Hg.). Philologica Slavica Vindobonensia 1. Frankfurt / Main et al.: Peter Lang Publ., 2012, pp. 49–80. (In Serb.).

3. Bjelaković I. Terminologija kod Srba u 18. i 19. veku (matematička geografija i kartografija). Novi Sad, Dva pera Publ., 2017, 542 p. (In Serb.).

4. Bjelaković I., Zorić M. Leksički slavenizmi i pitanje žanra u slavenosrpskom jeziku. Zbornik Matice Sprske za književnost i jezik, 2021, no. 69/2, pp. 389–404. (In Serb.).

5. Branković Đ. Hronike slavenosrpske. Priredila A. Krečmer. Kritička izdanja srpskih pisaca, knj. VII. Beograd, SANU Publ., 2008, 431 p. (In Serb.).

6. Branković Đ. Hronike slavenosrpske. Priredila A. Krečmer. Kritička izdanja srpskih pisaca, knj. VIII. Beograd, SANU Publ., 2011, 544 p. (In Serb.).

7. Cvetković Teofilović I., Stošić Ј. Dosadašnja istraživanja sintakse u jeziku pisaca slavenosrpske epohe. Zbornik Matice Sprske za književnost i jezik, 2021, no. 69/2, pp. 357–370. (In Serb.).

8. Gachev G. Uskorennoe razvitie literatury. Moscow, Nauka Publ., 1964, 311 p. (In Russ.).

9. Gavrilović N. Školstvo kod Srba u Habsburškoj monarhiji. Istorija srpskog naroda, knj. 4/2, Beograd, Srpska književna zadruga, 1986, pp. 350–362. (In Serb.).

10. Grbić D. Prekretanja. Hale – Lajpcig, prekretanja u životu Dositeja Obradovića. Halle – Beograd, Institut za književnost i umetnost Publ., 2012, 266 p. (In Serb. / Germ.).

11. Grickat I. U čemu je značaj i kakve su specifičnosti slavenosrpskog perioda u razvoju srpskohrvatskog jezika. Zbornik Matice Srpske za filologiju i lingvistiku, 1966, no. IX, pp. 61–66. (In Serb.).

12. Grujić R. M. Srpske škole (od 1718–1739 g.). Prilog kulturnоj istoriji srpskoga naroda. Beograd, Davidović Publ., 1908, 184 p. (In Serb.).

13. Hüttl-Worth G. Zum Primat der Syntax bei historischen Untersuchungen des Russischen. Studia Linguistica Alexandro Vasilii filio Issatschenko a collegis amicisque oblata. Lisse, P. de Ridder Press, 1978, рp. 187–190 (In Germ.).

14. Isachenko А. V. Kakova specifika literaturnogo dvujazychija v istorii slavjanskikh narodov? Voprosy jazykoznanija, 1958, no. 4, pp. 42–45. (In Russ.).

15. Krechmer А.G. Dostandartnaja slavjanskaja pis´mennost´ (ėtnoligvisticheskij podkhod). Etnolingwistyka, 2021a, no. 33, pp. 321–336. (In Russ.).

16. Krechmer А. Kul´turnoe nasledie Pravoslavnoj Slavii v rassejanii (shkola i pis´mennaja kul´tura u serbov na avstrijskikh zemljakh posle velikogo iskhoda). S. Boškov, B. Stojkovski, P. Vajagić (ur.), Eparhija Bačka u osmovekovnoj istoriji Srpske pravoslavne crkve. Bačka Palanka – Novi Sad, Centar za istorijska istraživanja Odseka za istoriju Filozofskog fakulteta Univerziteta u Novom Sadu i Srpska pravoslavna Crkvena opština Bačka Palanka, 2021b, pp. 78–94. (In Russ.).

17. Krechmer А.G. О rekonstrukcii mirosozercanija v Pravoslavnoj Slavii na poroge Novogo vremeni (podkhod ot teksta). Etnolingwistyka – bilans discipliny. Stan badań, metody i postulaty badawcze. I Międzynarodowy Kongres Etnolingwistyczny, t. 3. Lublin, UMCS 2022, pp. 131–144. (In Russ.)

18. Krečmer A. Nekoliko napomena povodom 30-godišnjeg jubileja istraživanja slavenosrpskog doba. Zbornik Matice Srpske za filologiju i lingvistiku, 1990, no. XXXIII, pp. 221–231. (In Serb.).

19. Krečmer A. Vukova reforma i jezička polemika slavenosrpskih pisaca. Vuk Stefanović Karadžić (1787–1864–2014). Naučni skupovi SANU, knj. 156, Odeljenje jezika i književnosti knj. 27. Beograd, SANU Publ., 2015, pp. 137–144. (In Serb.)

20. Krečmer A. О pitanjima slovenskog jezičko-kulturnog identiteta (pravoslavni Sloveni van Pravoslavne Slavije). Južnoslovenski filolog, 2015, no. LXXI/3–4, pp. 9–27. (In Serb.)

21. Krečmer A. Slavenosprski: 60 godina istraživanja. Naučni sastanak slavista u Vukove dane 50/1. Beograd, MSC, 2021c, pp. 17–26. (In Serb.)

22. Krečmer A.G. Slavenosrpska kulturna tradicija u kontekstu Pravoslavne Slavije i evropskog prosvetiteljstva. Zbornik Matice Sprske za književnost i jezik, 2021d, no. 69/2, pp. 347–356. (In Serb.)

23. Kretschmer A. Zur Methodik der Untersuchung älterer slavischer schriftsprachlicher Texte (am Beispiel des slavenoserbischen Schrifttums). Slavistische Beiträge 241. München, Kubon & Sagner, 1989, 255 p. (In Germ.)

24. Kretschmer A. Slawenoserbisch als Phänomen der serbischen Sprach- und Kulturgeschichte und der Slavia Orthodoxa // An den Anfängen der serbischen Philologie – На почецима српске филологије, G. Ilić Marković, A. Kretschmer, M. Okuka (Hg.). Philologica Slavica Vindobonensia 1, Frankfurt / Main et al., Peter Lang, 2012a, pp. 21–47. (In Germ.)

25. Kretschmer A. Šta bi bilo da nije bilo Vuka? An den Anfängen der serbischen Philologie – На почецима српске филологије, G. Ilić Marković, A. Kretschmer, M. Okuka (Hg.). Philologica Slavica Vindobonensia 1, Frankfurt, Main et al., Peter Lang, 2012b, pp. 281–285. (In Serb.)

26. Kretschmer A. О proučavanju predstandardne srpske pismenosti (metodološka zapažanja). Slavistika, 2021, no. XXV/1, pp. 106–118. (In Serb.)

27. Kulakovskij P. A. Nachalo russkoj shkoly u serbov v XVIII v.: Ocherk iz istorii russkogo vlijanija na jugoslavjanskie literatury. Izvestija Otdelenija russkoga jazyka i slovesnosti Imperatorskoj Akademii nauk, 1903, t. 8, kn. 2, pp. 246–311. (In Russ.)

28. Kuna H. Književne koine u relaciji prema predstandardnim idiomima i standardnom jeziku. Književni jezik, 1976, no. 5/1–2, pp. 9–20. (In Serbocr.)

29. Kuna H. Udio Dositejevih prosvetiteljskih ideja u oblikovanju njegovog litеrarnog jezika. Boris Paternu, Breda Pogorelec, Jože Koruza (ur.). Obdobje razsvetljenstva v slovenskem jeziku, kniževnosti in kulturi. Ljubljana, Filozofska fakulteta, 1979, pp. 359–370. (In Serbocr.)

30. Mihailović G. Srpska bibliografija XVIII veka. Beograd, Narodna biblioteka Publ., 1964, 434 p. (In Serb.)

31. Milanović А. Kratka istorija srpskog književnog jezika. Beograd, Zavod za udžbenike Publ., 2004, p. 142. (In Serb.)

32. Milanović A. Jezik vesma polezan. Beograd, Čigoja štampa Publ., 2013, p. 284. (In Serb.)

33. Milanović А., Macanović А. Prva proučavanja slavenosrpske leksike. Zbornik Matice Sprske za književnost i jezik, 2021, no. 69/2, pp. 371–388. (In Serb.)

34. Ninković N., Vasin G. Srpsko školstvo u habzburškoj monarhiji od Velike seobe do reforme Marije Terezije (1690–1774). Zbornik Matice Sprske za književnost i jezik, 2021, no. 69/2, pp. 477–491. (In Serb.)

35. Rečnik slavenosrpskog jezika (ogledna sveska). Novi Sad, Matica Srpska Publ., 2017, p. 300. (In Serb.)

36. Štasni G. Književni termini u posrbicama od Orfelina do Vuka. An den Anfängen der serbischen Philologie – На почецима српске филологије, G. Ilić Marković, A. Kretschmer, M. Okuka (Hg.). Philologica Slavica Vindobonensia 1. Frankfurt, Main et al., Peter Lang, 2012, pp. 81–101. (In Serb.)

37. Timotijević М. Rađanje moderne privatnosti. Beograd, Clio Publ., 2006, p. 687. (In Serb.)

38. Tolstoj N.I. K voprosu o drevneslavjanskom jazyke kak obshchem literaturnom jazyke juzhnykh i vostochnykh slavjan. Voprosy jazykoznanija, 1961, no. 1, pp. 52–66. (In Russ.)

39. Tolstoj N.I. Vzaimootnoshenija lokal'nykh tipov drevneslavjanskogo (literaturnogo) jazyka pozdnego perioda (2-ja pol. XVI–XVII vv.). Slavjanskoe jazykoznanie. V Mezhdunarodnyj s''ezd slavistov. Doklady sovetskoj delegacii. Moscow, AN SSSR Publ., 1963, pp. 230–272. (In Russ.)

40. Tolstoj N.I. Starinnye predstavlenija o narodno-jazykovoj baze drevneslavjanskogo literaturnogo jazyka (XVI–XVII vv.). Voprosy russkogo jazykoznanija. Moscow, MGU, 1976, pp. 177–204. (In Russ.)

41. Tolstoj N.I. Literaturnyj jazyk u serbov v konce XVIII – nachale XIX veka. Nacional'noe vozrozhdenie i formirovanie slavjanskikh literaturnykh jazykov. Moscow, Nauka Publ., 1978, pp. 269–328. (In Russ.)

42. Tolstoj N.I. Literaturnyj jazyk serbov v XVIII v. (do 1780 г.). Slavjanskoe i balkanskoe jazykoznanie. Istorja literaturnykh jazykov i pis'mennost'. Moscow, Nauka Publ., 1979, pp. 154–201. (In Russ.)

43. Tolstoj N.I. Otnoshenie drevneserbskogo knizhnogo jazyka k staroslavjanskomu jazyku. Tolstoj N.I. Istorija i struktura slavjanskikh literaturnykh jazykov. Moscow, Nauka Publ., 1988а, pp. 164–173. (In Russ.)

44. Tolstoj N.I. K istoriko-kul'turnoj kharakteristike «slavjano-serbskogo» literaturnogo jazyka. Tolstoj N.I. Istorija i struktura slavjanskikh literaturnykh jazykov. Moscow, Nauka Publ., 1988b, pp. 174–186. (In Russ.)

45. Tolstoj N.I. Konkurencija i sosushchestvovanie norm v literaturnom jazyke XVIII veka. Tolstoj N.I. Istorija i struktura slavjanskikh literaturnykh jazykov. Moscow, Nauka Publ., 1988с, pp. 186–194. (In Russ.)

46. Tolstoj N.I. Otnoshenie drevneserbskogo knizhnogo jazyka k staroslavjanskomu jazyku. Tolstoj N.I. Istorija i struktura slavjanskikh literaturnykh jazykov. Moscow, Nauka Publ., 1988, pp. 164–173. (In Russ.)

47. Tolstoj N.I. Ėtnicheskoe i kul'turnoe samosoznanie serbov v svjazi s razvitiem pis'mennosti (literatury) i literaturnogo jazyka v XII–XIV vv. Razvitie ėtnicheskogo samosoznanija slavjanskikh narodov v ėpokhu zrelogo feodalizma. Moscow, Nauka Publ., 1989, pp. 152–164. (In Russ.)

48. Tolstoj N.I. Neskol'ko razmyshlenij o slavjanskikh literaturnykh jazykakh, literaturno-jazykovykh situacijakh i koncepcijakh. Slavjanskie i balkanskie kul'tury XVIII–XIX vv. Moscow, AN SSSR Publ., 1990, pp. 29–36. (In Russ.)

49. Tolstoj N.I. Slavia Orthodoxa and Slavia Latina – obshchee i razlichnoe v literaturno-jazykovoj situacii (opyt predvaritel'noj ocenki). Richerche slavistiche, 1995, vol. XLII, pp. 89–102; Voprosy jazykoznanija, 1997, no. 2, pp. 16–23. (In Russ.)

50. Tolstoj N.I. K voprosu ob istoriograficheskom sloge serbskogo («slavenoserbskogo») literaturnogo jazyka. Tolstoj N.I. Izbrannye trudy, t. II, Moscow, Jazyki russkoj kul´tury Publ., 1998a, pp. 229–238. (In Russ.)

51. Tolstoj N.I. Literaturnyj jazyk serbov v XVIII – nachale XIX v. Tolstoj N.I. Izbrannye trudy. Т. II. Moscow, 1998b, Jazyki russkoj kul´tury Publ., pp. 239–344. (In Russ.)

52. Tolstoj N. Arhaizam i novatorstvo u jezičkoj reformi Vuka Karadžića. Anali Filološkog fakulteta Beogradskog univerziteta, god. 1965, sv. 5 (1966), pp. 227–234. (In Serb.)

53. Tolstoj N. Konkurencija i koegzistencija normi u književnom jeziku XVIII veka kod Srba. Naučni sastanak slavista u Vukove dane 10. Beograd, MSC Publ., 1981, pp. 33–40. (In Serb.)

54. Tolstoj N. Odnos starog srpskog knjiškog jezika prema starom slovenskom jeziku. Naučni sastanak slavista u Vukove dane 8/1. Beograd, MSC Publ., 1982, pp. 15–25. (In Serb.)

55. Tolstoj N. Studije i članci iz istorije srpskog književnog jezika. Beograd – Novi Sad, Matica Srpska Publ., 2004, 216 p. (In Serb.)

56. Unbegaun B.O. Les débuts de la langue littéraire chez les Serbes. Paris, Champion Publ., 1935, 83 p. (In French)

57. Zorić М. Slavenizmi u ranim dramama Jovana Sterije Popovića. Novi Sad, Matica Srpska Publ., 2018, 290 р. (In Serb.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate