Многие чешские писатели последней трети ХIХ столетия бывали в России, однако для большинства из них эти путешествия стали лишь только «экзотическим» эпизодом их жизни. Чтобы зафиксировать его, чешские литераторы использовали чаще всего жанры эссе и путевых заметок, причем более всего заботились не об их художественной ценности, но о чисто бытописательской убедительности¹.

Совсем по-другому складывались отношения с Россией у писателя-неоромантика Юлиуса Зейера (1841–1901). Единственный биограф Зейера Ян Воборник так пишет об этом: «Зейер любил Русь особенной любовью. Если любовь к Франции может объяснить его кровь, любовь к Италии – художественная традиция, то любовь к Руси имела более сложную природу» [1. S. 49] (здесь и далее все цитаты из чешских биографических и литературоведческих источников приводятся в моем переводе. – А.Г.).

Для Юлиуса Зейера Россия стала точкой постоянного притяжения – как творческого, так и личностного. Чешский писатель побывал в России четыре раза: первый раз он прожил в ней с марта по октябрь 1873 г. и был учителем латыни и английского языка сына графа П.А. Валуева, русского министра внутренних дел. Второй раз Зейер приехал в Россию в октябре 1880 г. и прожил до июля 1882 г. в семье крымского помещика, генерала Попова, в качестве воспитателя двух его сыновей. Третий раз писатель побывал в России в 1893 г.: путешествовал с Алоизом Кашпаром по Крыму, Кавказу, Армении. Четвертый и последний раз Зейер приезжал в Россию в 1899 г. со своим чешским знакомым паном Червеным, посетил Москву, путешествовал по Волге, еще раз побывал в Крыму². Каждое путешествие открывало Зейру и новую часть России в чисто географическом смысле, и новую сторону русской жизни, и, что характерно, новые грани собственной души. В отличие от большинства своих современников и соотечественников на Россию Зейер смотрел глазами художника и философа, и «русская тема» для него стала важной, неотъемлемой частью творчества³. Об этом свидетельствует целый ряд произведений писателя, созданных на русском материале, к которому Зейер обращался на протяжении всей жизни⁴.

Реальные русские впечатления Зейера (рефлексия по поводу русского быта, политики, отношений с русскими людьми) отобразились в его письмах многочисленным корреспондентам. Однако в переписке Зейера с родственниками и литературными знакомыми упоминания о России являются лишь небольшими вкраплениями в общий текст письма. Все эти корреспонденты не имели к России непосредственного отношения, никогда в ней не жили, ею не интересовались, поэтому и Зейер с ними на русские темы подробно не говорит⁵.

Иной характер имеет переписка Зейера с его другом, философом и преподавателем древних языков Алоизом Кашпаром, который большую часть своей жизни провел в России. Знакомство Зейера и Кашпара завязалось еще в Праге. Кашпар некоторое время жил в семье Яна Зейера – брата писателя. Именно тогда он познакомился с Юлиусом Зейером. Они вместе посещали лекции по философии и санскриту, вечерами читали латинских авторов и учили испанский язык⁶. В 1872 г. Кашпар уехал в Россию и поселился в Петербурге в качестве гимназического учителя древних языков. Через несколько лет он переехал в Крым, где провел более десяти лет. Именно Кашпар и стал главным наставником Зейера, его проводником в русскую жизнь.

Русская тема стала главным сюжетом в переписке этих двух людей. По-видимому, Кашпар прекрасно осознавал ценность их с Зейером переписки и опубликовал письма своего корреспондента и друга после его смерти в двух номерах журнала «Časopis Musea kral. Českého» за 1902 и 1904 гг. под названием «Из корреспонденции Юлиуса Зейера» [2; 3]. О ценности этих материалов говорит и комментарий издателя ко второй части публикации: «В 1902 г. вышла в журнале “Музей королевства Чешского” первая часть писем Юлиуса Зейера, посланных при различных обстоятельствах его другу профессору Кашпару, жившему тогда на Руси – корреспонденция эта по праву вызвала немалый интерес, ведь в ней не только содержалось множество до сих пор неизвестных дат из жизни поэта, она представила целый период его жизненного пути в новом, очень интересном освещении» [3. S. 115].

Письма Зейера Кашпар разделил на части в соответствии с разными периодами жизни писателя, а именно – в соответствии с теми местами, в которых Зейер бывал и жил и откуда он писал своему корреспонденту⁷. Все эти части Кашпар связывает своим комментарием, который, в свою очередь, выстраивается в своеобразный мемуар. Самые большие периоды комментария касаются общих русских впечатлений Кашпара и Зейера. Так, например, перед частью «Зейер в семье генерала Попова» Кашпар подробно описывает русского помещика – генерала Попова, которого хорошо знал и у которого какое-то время служил. Другой развернутый комментарий касается совместного путешествия Зейера и Кашпара по Крыму, Кавказу, Армении во время третьей поездки Зейера в Россию.

Однако нам представляется более плодотворным рассматривать письма Зейера к Кашпару как некое единство, не придерживаясь хронологической последовательности событий жизни писателя. В этом случае их можно «читать» как семиотически целостный текст, в котором просматривается ряд повторяющихся мотивов: мотив стремления в Россию, мечтаний о ней; «крымский» мотив; мотив русской литературы; мотив судьбы семейства Поповых; мотив вещей; мотив рассуждений о русских и ментальных качествах русского характера. Остановимся более подробно на каждом из них.

Мотив мечтаний о России, стремления в Россию. Именно через письма Кашпара, переехавшего в 170-е годы из Праги в Петербург, Россия впервые стала проникать в мысли Зейера. Пример Кашпара вдохновил Зейера и возбудил в нем интерес к России, которая поначалу привлекала его как неведомая земля, сулившая открытия и приключения. Будучи романтиком по своей натуре, Зейер захотел сам увидеть русскую землю. Так, Кашпару он пишет: «Для меня речь идет о том, чтобы посмотреть Россию, а когда я вдоволь там поживу, узнаю ее жизнь изнутри, вернусь обратно в “Европу”. Едут ведь каждый год столькие искатели приключений из Германии в Россию и находят там наживу, почему бы и мне хотя бы на время не улыбнулась удача? По крайней мере, я узнаю немножко мир, который, мне кажется, выглядит по-другому, чем мне представляется из окна моего кабинета» (10 января 1873 г.) [2. S. 242]. Воображение Зейера рисует ему Петербург в романтических тонах: «…я слышал, что летние ночи в Петербурге бывают восхитительны, и я заранее завидую Вам, что Вы сможете гулять по морскому берегу» (26 марта 1872) [2. S. 234]. О своем желании попасть в Россию Зейер постоянно пишет своему другу, просит найти ему работу в Петербурге, спрашивает, какой суммы ему хватило бы на два месяца жизни в российской столице. 26 марта 1872 г. Зейер пишет: «Если бы я только достиг своей цели! Жду, жду и все напрасно. Я бы хотел приехать в Россию, но злая судьба все время преграждает мне путь, вы же знаете сами, как я был близок к цели, как был разочарован. Вы, наверное, помните, что я размещал объявление в “Московских ведомостях”, но из редакции мне пришел ответ, что никто не отозвался на мое предложение. Не знаю, что предпринять, меня очень тянет в Россию, сижу, как говорится, на пороге, жду, пока мне откроются врата славянской Мекки…» [2. S. 234].

Потом, уже через несколько лет после своей первой поездки (1873 г.) Зейер пишет Кашпару, который оказывается на тот момент в Крыму учителем в доме генерала Попова, что Россия снова тянет его к себе. Мотив мечтаний о России вообще никогда не уходит из писем Зейра: он возобновляется всякий раз, как только Зейер оказывается в Европе. Так, например, в 1877 г., спустя четыре года после своего первого русского путешествия, Зейер пишет Кашпару, что с радостью принял бы его приглашение приехать в Крым, мечтает о том, как бы они вместе могли странствовать по Кавказу и Армении.

В 1888 г. Зейер отвечает на приглашение Кашпара: «Летом в Крым! О, сказать легко, но не так легко осуществить. Прежде всего, нет денег, а во-вторых я хочу закончить кое-какие произведения, которые пока даже не начинал. Однако я совсем не отказываюсь от планов приехать к тебе. Я бы оставил здесь жилье и переехал бы в Крым. Снял бы квартиру, если будет, в твоем доме, если нет – где-нибудь еще. Я бы основательно взялся учить русский язык, а если будет можно, и новогреческий, который я уже два раза начинал. Скажи, сколько денег мне бы потребовалось в месяц? Лучше посчитай с избытком, чтобы я знал, смогу ли осуществить этот план» [3. S. 118].

И даже совершив в 1893 г. большую поездку с Кашпаром по Крыму, Кавказу и Закавказью, уже менее чем через год, в 1894 г., Зейер пишет, что снова хотел бы приехать в Россию, хотел бы побывать в Москве, в Нижнем Новгороде, на Волге, на Кавказе, в Крыму, в Туркестане.

В 1898 г. Зейер рассказывает Кашпару о том, что директор киевской гимназии приглашает его в путешествие в Самарканд, Мерв, Ташкент. Только денежные затруднения остановили его принять это приглашение.

В 1897 г. тот же директор гимназии приглашает Зейера в путешествие на Урал через Киев, Воронеж, Тамбов, Пензу, Самару, Уфу, Златоуст, Екатеринбург, Пермь, а обратно – через Нижний Новгород, Москву и Смоленск. И все это должно было обойтись, по словам директора, только в 100 рублей. Естественно, такая поездка весьма привлекает Зейера, но какие-то обстоятельства не позволяют ему ее осуществить, и он с горечью восклицает: «A nemohu!» («И не могу!»).

Стоит отметить, что в письмах Зейер мечтал не только о своих собственных путешествиях в Россию, но и проецировал свои мечты на жизнь Кашпара. Так, в 1896 г. он советует Кашпару съездить на выставку в Новгород (ту самую, которую описал потом В. Мрштик⁸). Зейер призывает Кашпара вообще как можно больше посмотреть в России, так как, по его мнению, в Чехии его друга не ожидает ничего интересного, кроме приятного чувства, что он дома. Среди писем, адресованных Кашпару, таких – с советами что-то посетить и предостережениями не увидеть каких-то интересных мест немало. Видно, что корреспонденту и другу Зейер словно доверяет быть своим представителем в России – своими ушами, своими глазами.

Другой постоянный мотив, проходящий через всю переписку Зейера и Кашпара – это мотив, который условно можно было бы назвать «крымским»: речь идет о книге, которую Зейер задумал написать и которая должна была быть посвящена Крыму. Об этой книге он много думал, однако написана она так и не была. Размышления же об этой книге преследуют Зейера с того самого момента, как в Крыму обосновался Кашпар.

Когда Кашпар переезжает в Крым, Зейер призывает его написать статью о языке и литературе крымских татар и даже целую монографию о Крыме вообще. Он пишет: «Там, в этой мешанине народов, у тебя больше, чем где бы то ни было поводов к научным изысканиям» [2. S. 253]. После своего «восточного» путешествия с Кашпаром в 1893 г. Зейер сам загорается идеей написать о Крыме. В 1894 г. он пишет о книге «Универсальное описание Крыма», которую прочел, но где не нашел ничего, что бы могло ему послужить для его собственной работы об этом крае – какой-либо романтической истории, легенды, описания татарских традиций: «Все остальное – статистика и подобные вещи, которые с поэзией не имеют ничего общего, меня не интересуют. Я бы с удовольствием написал какой-нибудь роман, в котором описал бы Крым со стороны природы, поэзии, легенд, традиций и татарских обычаев» [3. S. 262]. Зейер мечтает создать красивую, почти художественную книгу и не боится долгих исследовательских трудов. У Кашпара он просит прислать материалы, которые «необходимы ему как воздух» (в чеш. – «potřeboval bych je jako sůl») [3. S. 432].

Кроме того, Кашпар на протяжении всей жизни регулярно присылает Зейеру журнал «Известия Таврической Комиссии», в котором Зейер, очевидно, ищет материалы для своей работы: «Сердечно благодарю тебя за номера “Известий”, […]. Потом я передам их в какую-нибудь библиотеку, скорее всего в музей. Однако сначала их изучу, ты же знаешь, я бы хотел написать что-нибудь о Крыме» [3. S. 432]. В 1898 г. Зейер благодарит Кашпара за присланную ему книгу «Путешествия по Крыму» («Cesty po Krymu»).

Еще один важный сквозной мотив переписки Зейера с Кашпаром – устойчивый интерес к русской литературе. В письмах Кашпару Зейер не анализирует конкретных текстов русских писателей, не дает им критических оценок, однако из них мы вполне достоверно узнаем, что именно из русской художественной литературы и в какой период своей жизни Зейер читает. Так, в 1888 г. Зейер много читает Толстого («Последнее время много читаю по-русски, особенно Толстого»). В 1894 г. с «большим восхищением» он читает Достоевского. Причем читает Зейер очень пристально, обращая внимание на непонятные для него русские слова. Те, которые Зейер не понимает и сетует на их отсутствие в словаре, – чаще всего малоупотребительные или разговорные: «дескать», «ясочка». То, что писатель останавливается на них, говорит о хорошем уровне его русского языка – значит, остальные слова ему понятны. В 1897 г. Зейер просит Кашпара найти для него собрание сочинений Гоголя и Салтыкова-Щедрина. В 1898 г., когда Зейер работает над русским эпосом, он просит Кашпара найти ему книгу И. Е. Забелина «Домашний быт русских царей и цариц». В 1900 г. Зейера интересует «Власть тьмы» Л. Н. Толстого.

Еще один мотив в переписке, вполне конкретный, бытовой и житейский – это судьба семейства Поповых. И Кашпар, и Зейер какое-то время своей жизни провели в кругу этой семьи в качестве учителей двух сыновей генерала Попова – Юрия и Павла. Контакты с ними оба чеха сохраняли в течение всей своей жизни. В своих письмах к Кашпару Зейер часто спрашивает о новостях в семействе Поповых, жалеет о смерти жены Попова. О скандале⁹, который был связан с этим семейством, он пишет: «Верь мне, если бы я был в России с кем-то из них (членов семейства Поповых – А. Г.), я бы их уберег от потери этих денег и от скандала» [3. S. 430]. С огромным сожалением и огорчением Зейер принимает и новость о смерти младшего брата Павла. Пишет о своих встречах с Юрием Поповым в Париже, куда тот был отправлен на лечение. Здесь Юрий Попов даже обещает ему подарить для изучения древние курганы в их поместье в Бахчисарае.

Отдельное место занимает в переписке мотив вещей. Это не случайно, так как вещи составляли, по-видимому, важную часть жизни Зейера. Он относился к ним как эстет и коллекционер. В этом смысле он был истинным сыном своего времени, ведь эстетизация жизни была широко распространена в Западной Европе конца XIX в. «Вещественность», мир вещей были важны для эстетики модернизма с ее установкой на декоративность. «Прекрасное – не божество, которому следует поклоняться, стоя на коленях в музее, напротив, оно должно быть спутником людей в их повседневной жизни» [6. С. 226], – считали представители эстетизма. Зейер тоже во всем – в своих произведениях и в жизни – стремился к красоте, которую противопоставлял утилитаризму и буржуазной пошлости.

Из России писатель всегда стремился вывезти кроме книг еще и какие-то экзотические вещи. Багаж его обычно доставлялся отдельно, в переписке с Кашпаром после каждой поездки в Россию Зейер жалуется, что багаж идет очень долго, а потом рассказывает, в целости ли пришло все его добро. Многое из того, что было привезено, Зейер передал в коллекцию своего друга Войты Напрстка. Однако в письмах мы находим и упоминания о вещах, которые не связаны с коллекциями и не имеют художественной ценности. Чаще всего это предметы быта. Например, в одном из писем Зейер сообщает, что из России он привез ящик малоросской посуды и ящик гречневой крупы, которую полюбил и научился варить. В другом письме Зейер обращается к Кашпару с просьбой прислать ему из Крыма ту самую легкую ткань, из которой, как он видел, в Крыму все шьют костюмы. При этом Зейер не стесняется торопить своего корреспондента, мотивируя это тем, что скоро наступит лето и надо что-то носить. В других письмах он просит купить, к примеру, икону Спаса Нерукотворного для своей знакомой, красивую сбрую на Кавказе для лошади своего приятеля.

Следующий сквозной мотив писем Зейера Кашпару – замечания и рассуждения о русских, о ментальных свойствах русского характера. Вообще-то, в письмах Зейера мы не находим критических рассуждений о России и русской жизни. Чаще всего он восторженно говорит о своих поездках. Так, в 1899 г. после своего последнего путешествия Зейер пишет: «На Руси мне в этот раз снова чрезвычайно понравилось, а от Москвы я в восхищении!» [3. S. 440]. Однако в разных местах переписки все-таки присутствуют небольшие замечания, которые хотя и не складываются в какую-то общую картину, но зачастую метко характеризуют ту или иную исконно русскую черту.

В одном из писем, например, Зейер сетует на хорошо известную трагическую русскую особенность – неумение ценить собственные богатства, пользоваться ими. Объездив Россию, посмотрев ее величавые просторы, Зейер не понимает, почему русские люди не умеют ценить богатства родной страны и почему пределом желаний русского путешественника является поездка в Европу: «Русские глупы, что все время ездят только в Париж, на Рейн, в Вену или Берлин. Говорят, что, якобы, умеют умирать, но жить, мне кажется, не умеют» [3. S. 280]. К «неумению жить» русских людей Зейер также относит их бессмысленное расточительство. В одном из писем, где речь идет как раз о семье Поповых, он отмечает: «А что происходит у Поповых? Вернее всего как обычно – одни глупости. Жаль денег, которые они так бессмысленно пускают на ветер и сами от них также ничего не имеют. И так всюду на Руси» [3. S. 433].

В письме от 2 января 1895 г., после смерти Александра III, Зейер пишет Кашпару о русском долготерпении: «Что же будет сейчас в России? Что люди говорят об этом новом царе и об этой немке? (о Николае II и Александре Федоровне. – А.Г.). Ну а вообще, в России всегда всем довольны» [3. S. 269]. Русский народ кажется чешскому писателю спящим, не пробудившимся к жизни, Зейер осуждает его за это: «Вообще, святая Русь будто бы за китайской стеной, и мне кажется, что все огромное население за ней дремлет, спит. О, славяне, славяне!» [2. S. 452]. Беспокоит Зейера и то, что Россия равнодушно переносит уколы, которые ей наносят западные державы, что не умеет объединить вокруг себя славян в борьбе против немцев: «Святая Русь! Боже мой, это тоже бремя моей жизни. Из этого народа так же ничего не выйдет, как из остальных славян» [2. S. 127]. «Немцы делают, что хотят, на самом деле им принадлежит мир. Какие козни они строят против России, а Россия – ничего. [...] И если бы они (русские. – А.Г.) перестали преследовать поляков, то те могли бы им составить партию и в самой Германии, я имею в виду в Познани…» [2. S. 433].

Опубликованные письма Зейера и комментарий к ним Кашпара позволят утверждать и то, что интерес к России, ко всему, с ней связанному, не оставлял Зейера до самых последних дней его жизни. Важна для Зейера была и дружба с Кашпаром, который, несмотря на то, что обосновался в Праге, оставался для него все тем же проводником в русский мир – теперь уже в мир общих русских воспоминаний. Именно Кашпар навещал Зейера в последние дни его жизни, читал ему письма от общих русских знакомых: «… мы часто вспоминали обо всем из молодости, – пишет Кашпар, – но с наибольшей охотой он говорил и слушал о России, и все письма, которые я получал из России, я должен был ему читать» [3. S. 445].

В целом можно сказать, что переписка Зейера и Кашпара является самым достоверным и полным источником, свидетельствующим о живой связи Зейера с Россией. Она позволяет составить довольно полное впечатление о том, как формировалась «русская тема» в жизни писателя, какие человеческие впечатления ее питали, как он реагировал на те или иные явления русской жизни.