2018 год стал особым для Чехии. 1 января исполнилось 25 лет со дня разделения Чехии и Словакии и образования самостоятельного чешского государства, в августе – 50 лет Пражской весне и вторжению войск Варшавского договора в Чехословакию. А главным событием стало 100-летие возникновения независимой Чехословакии. Знаменательные события были отмечены по всей Чехии выставками, концертами, торжественными мероприятиями – всего 172 акции, на которые государство выделило 400 млн крон.

В связи с этим юбилеем возобновились обсуждения, дискуссии о «чешском пути», «чешскости» (češství) и вместе с тем поиске «духовных скреп», оснований, объединяющих общество. Чешскость определяется как осознание принадлежности к чешскому народу и чешская национальная идентичность или же как национальные особенности чехов, как они понимаются ими самими.

Как отмечает чешский публицист Иржи Турнер, в чешском языке отсутствуют аналогичные слова в связи с другими народами, нет слов русскость, австрийскость, британство, монгольство (rusství, rakousství, britství, mongolství). «Как будто для нас это какая-то особая способность или черта. Как будто это нечто большее, чем любовь к родной земле, патриотизм, и связано это с некой нашей уникальной диспозицией» [1].

Газета «Literární noviny» провела опрос среди известных деятелей чешской культуры, политиков, философов. Анкета называлась «Чехи, знаете ли вы, чего хотите?», и целью было выяснить, «как они сами себя видят, какими бы хотели быть». Обсуждение предваряла преамбула: «Когда возникла самостоятельная Чешская республика, разговоры о национальных интересах представлялись бессмысленными, так как их заменил лозунг “возвращения в Европу”, что означало скорейшее вступление в НАТО, а затем в Евросоюз. Сегодня, когда уже прошла четверть века, и мы видим, как войны Североатлантического блока гонят в Европу сотни тысяч беженцев и как под их натиском рушится Союз, мы и решили задаться вопросом: настало ли время дискутировать о чешских национальных интересах, о национальной идентичности и если да, то как эти интересы определить» [2].

Поисками чешской идентичности, местом чешского народа в истории занимались многие выдающиеся личности, такие, например, как «отец Родины» Карл IV (1316–1378), с которым связан «золотой век» Чехии. При нем чешское королевство стало не только центром обширной империи, но и одной из самых процветающих стран Европы. На Чешском телевидении в 2005 г. выходила в эфир программа «Величайший из чехов». В ходе конкурса, состоявшего из нескольких туров, телезрители должны были выбрать самого выдающегося, по их мнению, представителя чешского народа всех времен. В финале, где соперничали такие личности, как Томаш Масарик, Вацлав Гавел, Антонин Дворжак, Ян Жижка и другие, победил Яра Цимрман – вымышленный герой, придуманный чешскими авторами Л. Смоляком, З. Свераком и И. Шебанеком в 1966 г., «универсальный гений», изобретатель, философ, педагог и т.п. Гениальность этого «родственника» Козьмы Пруткова была основана на народной мудрости и юморе. Он же был признан главным чудом страны в 2010 г. по результатам всенародной акции выбора «Семи чудес Чехии». Так как Цимрман не был реальным человеком, звание «Величайшего чеха» ему в конце концов присуждено не было, а первое место отдали Карлу IV. Но голосование показало как раз чешский национальный характер во всей его красе, как характер народа с чувством юмора и самоиронии.

«Чешский вопрос» решали и Ян Гус, и Ян Жижка, Петр Хельчицкий и Ян Амос Коменский. Йозеф Юнгман (1773–1847), один из ведущих деятелей  Чешского национального возрождения , определил чешскость как соотносимость с языком. До него понятие национальной принадлежности было более, так сказать, современным, т.е соотносилось с территорией. По мнению чешского журналиста Яна Чулика (род. в 1952 г., с 1996 г. является основателем и редактором независимой чешской интернет-газеты «Britské listy»), Юнгман «внушил чешскому народу, что быть чехом означает говорить по-чешски, и в чешском языке скрыта особая черта “человечности”, что привело к тому, что чешское общество с того момента и на весьма продолжительное время позиционировало себя, в качестве оборонительной меры, как нечто особенное по отношению к недружественной инáковости, по отношению ко всему нечешскому [3]. Если Карл IV обеспечил суверенитет территориальный и политический, Франтишек Палацкий (1798–1876), родоначальник и идеолог  австрославизма , работал над национальным самосознанием, сыграв важную роль в развитии чешской культуры и национально-патриотического движения. Он сформулировал свою политическую концепцию, квинтэссенций которой стали слова: «Были мы до Австрии, будем и после нее»). Заслугой его и других деятелей национального возрождения является то, что чешский язык был сохранен. С одной стороны был австрославизм, с другой – панславизм с его идеей государственного объединения всех славянских стран с царской Россией во главе (термин «панславизм» впервые был предложен словаком  Яном Геркелем  в 1826 г.). Не забудем и К. Гавличека-Боровского (1821–1856), который вначале был сторонником, а потом ярым противником панславизма, – символ чешского национального самосознания, названный Вацлавом Гавелом первым чешским диссидентом. Гавличека считали подлинным чешским патриотом, намного превосходившим ура-патриотов – его коллег Й.К. Тыла, Ф.Л. Челаковского, одного из главных провозвестников идеи «славянской взаимности»,, и др. Гавличек заявлял, что панславизм – это то же, что космополитизм. «Мы – чехи, отличные от поляков и русских, а не славяне. Мы не хотим становиться ни немцами, ни венграми, ни русскими, поэтому давайте относиться к русским прохладно, если не с ненавистью», – говорил он, считая бессмысленными и попытки создать единый славянский язык [4. S. 133]. До поездки в Россию его интересовала чешско-славянская культурная общность, а из России он приезжает уже с чисто чешской политической программой.

Мечты деятелей национального возрождения постепенно в течение второй половины ХIХ в. преобразовались в идеи государственности и независимости, которые воплотил в жизнь Томаш Гаррик Масарик. Всю жизнь Масарик стремился решить для себя «чешский вопрос», проникнуть в тайну малого народа, его истории и его смысла. Он искал способ, которым чехи могли бы достичь своих национальных целей. В противоположность большинству чешских политиков он не считал единственным спасением реализацию государственного права, а придавал огромное значение естественному праву народа на равенство и собственное правительство. Одновременно он не поддерживал идею национального экстремизма, признавал необходимость равноправия чехов и чешских немцев. Долгое время он добивался, чтобы с помощью реформ системы Австрийская империя признала права народов, ее населяющих, на независимость и государственность и отказалась от централизма в пользу федерации. Постепенно осознавая, что путем мирных реформ этого достичь нельзя, Масарик стал противником имперской политики Австрии и был готов к радикальным изменениям. Первая отчетливая программа формирования независимого совместного государства чехов и словаков появилась только во время Первой мировой войны – ее в проработанном виде и сформулировал Масарик. Идеи независимости высказывались и до этого. Одна из них – доктрина Виктора Дыка (1877–1931), чешского прозаика,  драматург а,  публицист а, которая называлась «Теория катастроф». Это была радикальная теория в чешском общественном движении. Было заявлено о возможности получения чехами независимости только в результате столкновения германского и славянского миров. Еще один проект, Карла Крамаржа, о вхождении Чехии как федеративного государства в состав Российской империи, назывался «Славянская уния» и предполагал вхождение в это объединение ряда славянских государств, не только чешского. Об этом подробно писала З.Ненашева [5], а разные концепции чешскости Масарика и Дыка, соответственно концепции национальной идеологии и политики анализируются в книге чешского историка Йозефа Томеша [6]. Чешскость Масарика была тесно связана с духовными ценностями, с социальными реформами, с интернационализмом, с открытостью Европе. Чешскость Дыка была оборонительной (ожидание угрозы, прежде всего со стороны немцев, да и в собственных рядах, где не было единства и осознания важности миссии) и боевой, более опиравшейся на национальные традиции.

Самым решающим моментом на пути к образованию независимого чехословацкого государства стала Первая мировая война. Каждый период независимости Чехии чередовался с увеличением подчинения более сильному соседу, и чешский народ был вынужден бороться за право самостоятельно решать свою судьбу на протяжении всей своей истории. И вот, когда вековая мечта осуществилась, 22 декабря 1918 года первый президент Чехословакии Масарик обратился к своему народу со словами о том, что главной цели добились. Все граждане без различия партий, религий и национальностей получили возможность построить образцовое демократическое государство. Но теперь нужно постараться удержать завоеванное навсегда. А эта задача посложнее, чем во время войны. Начиная с 1918 г., с обретения независимости, когда, казалось бы, национальный вопрос был решен, проблема национальной идентичности, чешскости не исчезала. На протяжении ста лет о ней говорили и говорят с болью, гордостью, с чувством удовлетворения и ущемленного самолюбия, обсуждая социальную ценность и саму бессмысленность обсуждения. Чешскость оставалась самым уязвимым, болезненным вопросом, являясь зачастую судьбоносным в выборе пути. «Земли Чешской короны были территорией, по которой проносилась история, и вот уже на протяжении 1000 лет чехи, собственно, решают один и тот же вопрос, а именно “не соглашаются с вторжением”, – пишет чешский публицист Клара Самкова. – Сначала один чешский правитель попытался купить “невторжение” за 120 волов и 120 гривен серебра (имеется в виду чешский князь, правитель Вацлав, ок. 907 – ок. 935, дата его гибели 28 сентября отмечается в Чехии как День чешской государственности. Он платил ежегодно оброк саксонцам. – И.Г.). Потом крестовые походы против гуситов, шведы во время 30-летней войны, потом были Габсбурги, потом немецко-фашистские войска, потом войска Варшавского договора и наконец американский радар в Брдах (Радар в Чехии вместе с ракетами в Польше должен был стать частью американской системы ПРО. Чешская оппозиция выступала против радара. В конце 2009 г. США сообщили, что временно откажутся от строительства базы. В результате построили базу в румынском Девеселе. – И.Г.). Братская помощь, куда ни кинь взгляд» [7].

Важный момент в понимании чешскости – представление о чехах у других народов. В 2015 г. вышла книга французского автора Микаэла Гвилуа (в соавторстве с Денисом Молчановым) под провокационным названием «Чехи, поцелуйте меня…». Это одно из немногих искренних, весьма нелицеприятных наблюдений не чеха о том, что означает сегодня в стране понятия «народ» и «государство», вопросы, которые иностранец задает чехам и не может найти ответа: почему среди них практически не было настоящих героев, откуда это лукавство, с которым они избегают всех неприятностей и которое с гордостью называют национальным юмором, почему воровство по какому-то безмолвному соглашению не считается зазорным, чем чехи с незапамятных времен укрепляют свою чешскость и чем она наполнена сегодня. И все ли дело «в пиве, маринованных сардельках, резиновых сапогах, карпе, халтуре, атеизме?» [8. S. 139].

Считается традиционным хорошее отношение к чехам поляков, хотя проблем и нерешенных вопросов у соседей много. В переводе на русский язык (2009) вышла книга «Готтленд» польского журналиста и одного из лучших современных репортеров Мариуша Щигела – «путеводитель» по чешским судьбам XX в. (Mariusz Szczygieł. Gottland. 2006, на чешском 2007). Следующая его книга «Сотвори себе рай» (Udělej si ráj. 2010, на чешском 2011) – о современной Чехии, о том, чем поляка-чехофила привлекает сегодняшняя чешская культура – «культура радости от печали». «Готтленд» сразу стал бестселлером. «Необычайная популярность книги в Чехии показывает, что чехам крайне важны публикации, которые помогут им самоидентифицироваться и определить свое положение среди европейских народов» [9. S. 212]. Главным вопросом, который мучает Щигела, – как живется чехам без Бога, ведь для поляка их атеизм необъясним и тяжело принимаем. Но при этом Чешскую республику он сравнивает с десертом, взбитыми сливками с шоколадной подливкой, против которого невозможно устоять. Импонирует Щигелу у чехов то, что многие способны признать собственную слабость, ведь еще Б. Грабал как-то написал, что сам себя постоянно свергает с пьедестала. Собранные в книгах Щигела репортажи, однако, полны не только приятных ощущений – они ломают укоренившееся представление о чехах как о мирной нации любителей пива. Социалистическая Чехословакия, по Щигелу, – отнюдь не мифическая страна добродушных швейков. Это страна многолетнего жестокого режима, пропитанного страхом и ощущением кафкианского абсурда.

Кафка и Гашек. Эти имена чаще всего возникают при разговоре о чешском пути, чешскости и т.п. Уже цитируемый ранее Я. Чулик кстати задается вопросом: когда у нас выбирали Величайшего Чеха, никому не пришло в голову предложить Франца Кафку, Густава Малера, Зикмунда Фрейда или Райнера Марию Рильке, которые все родились в Чехии или Моравии и всю жизнь помнили о своих корнях. А писатель Йозеф Шкворецкий, всю жизнь пишущий по-чешски, считается известным канадским автором, равно как и Милан Кундера, (писавший с 1967 г. по 1990 г. по-чешски) – автором французским. Чулику вторит и политолог Томаш Колоц: «Я понимаю, что московский Арбат сделал из грузино-армянина Окуджавы выразителя русской души. Понимаю и то, что в проекте 2008 г. телеканала “Россия” “Имя России” по выбору значимых персоналий в первую десятку вошел Сталин». Самый короткий путь к познанию народа лежит через литературу. «Мир, который через литературу изучает нашу историю, видит главным образом линию, по которой движется наш народ, и эта линия проходит между двух точек опоры: Гашек и Кафка. И дело не в том, что родились они в один год (1883), а в том, что они показывают смысл чешского пути. Этот путь – в никуда, абсурд» [10. S. 11]. У Кафки в его «Процессе» Йозеф К. арестован, но в погоне за таинственным приговором так никогда и не узнает, был ли он вынесен и в чем К. обвинялся. Рядом с Йозефом К. легко встает тоже Йозеф – гашековский Швейк. Это хитрый продавец собак, который с помощью отрицания ищет выход из каждой неприятной ситуации. Массовое безумие окружающих, свихнувшийся государственный механизм, лицемерие принятых норм поведения и т.д. Два антипода – Кафка и Гашек очень схожи. И притчи Кафки, и байки Гашека по-разному, но с равной убедительностью открывают иной абсурдный мир, параллельный повседневному. Разговор о Гашеке и Кафке, умерших тоже почти одновременно (соответственно в 1923 и 1924 г.) не ослабевает по прошествии почти 100 лет. Они как бы представляют и современную Чехию в глазах иных народов. Но за столетие страна изменилась. Самым дискутируемым автором последнего двадцатилетия, высказавшимся о чешскости, причем весьма критически, был известный литератор, автор знаменитого воззвания «Две тысячи слов, обращенных к рабочим, крестьянам, служащим, ученым, работникам искусства и всем прочим» – главного манифеста «Пражской весны» 1968 г., призывавшего к радикальной демократизации коммунистического режима, Людвик Вацулик (1926–2015). К 100-летию Гашека в своем эссе «Так сказал Швейк» (Tak pravil Švejk. 1983) Вацулик не перестает удивляться существованию целого направления исследований под названием «Швейкология» и возмущается тем, что за границей фигура Швейка связывается с чешским национальным характером. По Вацулику, Швейк это как дверной звонок, висящий на дверях старой Европы, и сегодня он является музеем, где все забавляются глупостью Швейка. Абсурд или глупость не могут характеризовать национальных устремлений чехов, о которых нельзя говорить столь упрощенно и примитивно. Это всегда сложная многокомпонентная смесь. В эссе «Наш словацкий вопрос», опубликованном в 1990 г., Вацулик, в частности, писал: «Мы как нация переболели в лихорадке всеми болезнями, водившимися в нашей стране. Реформация как антиреформация, национализм как интернационализм (панславянский, социалистический), фашизм как коммунизм. Разрушая мы начинали созидать заново. У нас каждый католик еще и неосознанно гусит и наоборот, каждый реалист немного романтик и наоборот. Каждый из нас немного немец и немного словак. Все мы, новые демократы и либералы будем и впредь немного социалисты. Наше тесто замешано на всех эйфориях и депрессиях» [11. S. 12]. Чехам, считает Вацулик, есть чем гордиться. Это, как ни парадоксально, 1968 год, когда «на страницах газет и на улицах воскресла атмосфера дискуссий эпохи Масарика. А еще тогда был ошеломительный подъем того, что зовется национальной гордостью и чего чех с его самоиронией часто стесняется: когда на улицах наших городов появились танки, они ровным счетом ничего не добились. Мне представляется человек, загнанный под воду, но сумевший на несколько секунд поднять над ее поверхностью голову и сделать вдох. Пережив следующие минуты, он получает надежду на спасение. Не будь вдоха в 1968 г., кто знает, в каком состоянии застали бы нас европейские перемены» [12. С. 254]. Поражение «Пражской весны», считает Вацулик, оказалось более важным, чем ее эвентуальное выживание и медленная деградация или же долгий трудный путь к полной демократии, который лишь продлил бы во времени европейские иллюзии о социализме. Значение 1968 г. в том, что за несколько бурных месяцев в людях проснулось нечто, что они еще помнили из довоенной демократической республики. В период свободы слова старшие поколения успели высказать мысли и истины, сформулировать, словесно оформить опыт, который не довелось пережить поколениям молодым.

Не доживший до перемен Вацлав Черны (1905–1987) наряду с Яном Паточкой и Бедржихом Фучиком, родившиеся при монархии, связанные глубокими корнями с Первой республикой и умершие в годы глубочайшего кризиса и морального упадка, в эпоху «нормализации», представляют три глыбы, «трех мушкетеров», как назвал их писатель К. Пецка, и, вероятно, главных авторитетов в «чеховедении». Взгляд Черного еще более жесткий, нежели у Вацулика. В. Черны ввел в широкий обиход обидное прозвище «чехачек». Оно было придумано не им, но с его легкой руки превратилось в некий общепризнанный ярлык. «Заговор посредственности против всего незаурядного – это общая черта всех малых народов, но у нашего это мощно подпитывалось “народностью” наших интеллигентов. Рядом с Чехом всегда крался Чехачек. Я называю этим словом немыслимую смесь интеллектуальной узости, необразованности и нравственной слабости, при этом он ощущает себя на мировом уровне, завистлив и тщеславен, и это можно встретить лишь в Чехии […] Духовно он питался мифами, общественной байкой о своей избранности, своей истории и своих в ней заслугах. Будущее чешскости я вижу очень черным» [13. С. 342–344].

В таком же духе написаны стихи о национальном характере Яна Неруды еще в середине XIX в.:

…Погибла эта мысль, нет в людях единенья

И нет для дел великих вдохновенья!

И на головы падают проклятья

За то, что позабыты наши братья,

Что каждый думает: «Как мне прожить бы сутки?»

И что в цене не головы – желудки… [14. С. 108]

Те же мысли о родине и предназначении народа звучат в «Чешских стихах» Неруды:

«Нет, умирать еще мы не умеем

За наш народ, за родину, свободу,

И по-торгашески мы все печемся

О личной выгоде в ущерб народу.

Нет, умирать еще мы не умеем,

И на мужей еще мы не похожи,

Но если наша родина погибнет,

То разве без нее прожить мы сможем?» [14. С. 45]

В чем же чешскость сегодня, что изменилось со времен Неруды? Можно сказать, что противостояние Челаковский – Боровский в середине ХIХ в., панславизм-австрославизм, Масарик – Дык в начале ХХ в. это такая вечная дискуссия о выборе чешского пути, которая сегодня вылилась в раскол чешского общества, разделенного на «евроскептиков» и «еврооптимистов». Сегодня место чехов и их идентичность, как никогда ранее, рассматриваются в контексте Евросоюза. Лишь небольшая часть интеллигенции считает, что национальная идентичность постепенно должна трансформироваться в общеевропейскую. Большинство чехов придерживаются противоположной точки зрения. 29% людей испытывают гордость от того, что Чехия является членом Евросоюза. Наоборот, 34% не чувствуют никакой гордости от этого, а 50% не верят в то, что принимаемые ЕС решения – в интересах Чехии [15]. Как показывают социологические исследования Евробарометра, в 2004 г. членство в Евросоюзе воспринимали позитивно 35%, что было самым пессимистичным по сравнению с другими государствами, 38% высказывали нейтральную позицию. Десять лет спустя позитивная оценка выросла лишь немного.

Через 100 лет чехи опять приходят к извечно больному вопросу, и это не «какими быть, кем быть», а «с кем быть». Писатель Эмил Гакл (род. в 1958 г., поэт, драматург, журналист) замечает: «Мы страна, которая в новейшей истории не добилась самостоятельности, не представила собственные ценности – экономические, моральные, политические, небольшое исключение составляют ценности культурные. Мы всегда были и остаемся сегодня зависимы от внешнего диктата, у нас так и не нашлось времени заняться самым важным – сплоченностью, солидарностью. Думаю, что любой дебат о чешской идентичности закончится как неудачная гротесковая пьеса» [2]. Писательница Эва Кантуркова (род. в 1930 г., прозаик, сценарист), вспоминая посыл Ф. Палацкого «Были мы до Австрии, будем и после нее», говорит, что сила национальных корней неистребима. «Но мы переживаем огромное изменение мирового порядка, глобальную взаимосвязь. О национальной идентичности говорить легко, но тяжело ее определить. Из того понятия, на которое она опиралась, ушла жизнь. Кому говорят что-то сегодня строки “Вперед, народ наш дорогой, вечно вперед”¹. А есть ли еще у нас родина?, – вопрошает Кантуркова. – Или только государство? При существовании изолированных индивидов являемся ли мы еще национальной общностью? Или мы только скачущие чехи? (“кто не скачет, тот не чех” – кричалка болельщиков. – И.Г.). Наш язык, когда-то святая скрепа (tmel), не вытесняется ли английским? Мировое значение чешского вопроса, как его когда-то сформулировал Масарик, – в духовном влиянии и чешской идентичности, с которой мы каким образом должны распорядиться? Поделиться с миром или раствориться в идентичности высшего порядка? Опять вопрос на вопросе […] Чешскость это слабая мотивация сегодня, и по сравнению с прошлым потеряна ее духовная наполняющая» [2].

Да, сегодня распад традиционных связей в обществе, социальное разобщение, размывание национальной идентичности при нарастании процессов глобализации характерны для всех стран, особенно маленьких. Но, как отмечают многие участники анкеты «Literární noviny», – Чешская республика сегодня не республика чехов, а чешской культуры, и кто есть чехи определяется именно принадлежностью к ней.

Преодоление атомизации общества возможно именно через осознание важности культуры, традиций, корней. Европа наших дней «с востока и с запада окружена двумя огромными пространствами, совершенно униформированными и замкнутыми в себе, в то время как богатство Европы кроется именно в ее разнородности, разнообразии и многообразии, и если она от этого когда-либо откажется, то откажется и от самой себя» [16. С. 243].

В завершении бесконечного и сложного разговора о чешскости можно было бы закончить словами 18-летней выпускницы чешской школы, писавшей сочинение о национальном характере: «Думаю, что чехи как свободный народ все еще ищут свое место. Я верю, что в нас много хороших качеств. Мы можем прийти на помощь к тем, кому требуется. Мы способны на жертвы, потому что верим в любовь и добро. Мы понимающие, и наш юмор помогает преодолевать казалось бы непреодолимое. Многие из нас окружены барьерами предосторожности и предрассудков, сквозь которые сложно продраться. И все же, если кому-то это удается, он видит, насколько благожелательными, искренними и надежными мы можем быть» [17].