<h3><strong>Введение. </strong></h3>

Актуальность исследования вдовства связана со следующими содержательными моментами. Во-первых, ситуация вдовства неповторимая, но повторяющаяся подлинная ситуация человеческого бытия, фиксирующая встречу человека с непоправимым событием, смертью супруга(и). Во-вторых, в условиях «коммерциализации человеческих чувств» (А. Хохшильд) отношение к вдовству характеризуется индифферентностью с вытекающими последствиями пассивного восприятия. «Специфическая прохладность» в отношении к вдовствующим базируется на вере в их спонтанную эффективность и наличие у них самонастраивающихся механизмов. В России социальная помощь и поддержка определенных групп вдовствующих по большей части ограничивается материальной помощью. В-третьих, проблемный характер социологического исследования вдовства, заключающийся в несколько суженном его понимании: анализ женского варианта (правда, этот факт имеет объективное основание, обусловленное количественным преобладанием вдов над вдовцами, в том числе и в России¹); интерпретация его как психологического феномена; рассмотрение его в качестве формального знака, маркирующего социокультурные границы (знака официальной регистрации прекращения брачных отношений, перехода к холостому образу жизни; знака, специфицирующего идентичность человека, потерявшего мужа/жену: мирные и военные вдовы(цы), вдовы(цы) знаменитых, публичных людей).

В зарубежной традиции исследования вдовства накоплен опыт анализа возможных негативных переживаний вдовствующих людей, их влияния на организацию приватного пространства жизни, восприятия себя в контексте вдовства, обсуждаются вопросы социальной помощи и поддержки [Арбер, 2016; Bankoff, 1983; Kang, Ahn, 2018]. В отечественном социологическом дискурсе вдовство не стало самостоятельным объектом исследования, оно фрагментарно представлено в анализе проблем детско-родительских отношений, технологий помощи и поддержки семей, попавших в трудную жизненную ситуацию [Елютина, 2017; Ипполитова, 2015; Краснова, 2014]. Феномен вдовства попадает, как правило, в фокус внимания при обсуждении условий для развития ребенка. При этом в слепом пятне остается вопрос о вдовстве как особой личностной сфере, обладающей различным диапазоном адаптивных и компенсаторных механизмов. Хотя совершенно ясно, что эти стороны взаимосвязаны и взаимообусловлены.

На наш взгляд, необходим мультидискурс, фокусирующий интерес исследователей в области социологии и смежных наук на анализе этой недостаточно изученной теме. В рамках одной статьи невозможно затронуть весь комплекс проблем. Мы попытаемся ответить на три вопроса:1) каковы основные смысловые комплексы «вдовства» как социального явления и его инвариантные структурные компоненты; 2) какие факторы, по мнению вдовствующих, существенно повлияли на их чувства и поведение в ситуации потери; 3) какова вариативность их дальнейших жизненных стратегий.

<h3><strong>Смысловые возможности вдовства</strong>.</h3>

Понятие вдовства является дифференцированным и многоаспектным. За «вдовством» неявно закреплен ассоциативный ряд – плач, горе с соответствующими поведенческими парадигмами: уединением, сокращением коммуникативных контактов, ношением траура. Вдовство воспринимается как событие довольно протяженное, но условие протяженности (вдовство временное или постоянное) не носит обязательного характера. Ключевым моментом здесь выступает не длительность, а болезненность воздействия, так как это событие несет в себе потенциальный заряд травмы, опасности, риска. Причем риски, связанные с нарушением экзистенциальной зоны повседневной жизни, зачастую не поддаются адекватной компенсации. Вдовство можно идентифицировать и как «депривацию статус-кво» человека, вызванную потерей супруга(и), и как семейную аномалию, наряду с сиротством, супружескими изменами, разводом, неравным браком, так как это событие нарушает упорядоченность повседневной жизни, когда перестают действовать привычные схемы восприятия для производства «естественного, знакомого, правильного». Этнокультурные, фольклорные данные позволяют продемонстрировать динамику социальной категоризации вдовствующих людей в направлении приписывания им определенных атрибутов, формирования норм и правил поведения, необходимости/желательности определенных социальных практик. Образы вдовствующих людей используются в разных жанрах фольклора (эпосе, сказках, обрядовых песнях). В зависимости от этнокультурных понятийно-смысловых границ эти образы обладают суггестивным эффектом, активизирующим ассоциативный подтекст воображения людей и их поведенческие реакции. Е.В. Иванова, сопоставляя характеристики пословичных концептов «вдова» в русском и «widow» в английском языках, обращает внимание на то, что в русских пословицах подчеркивается бедственное положение вдовы, связанного с потерей мужа, в английских же пословицах образ вдовы представлен как образ женщины, потерявшей мужа, чье освободившееся место заполняется [Иванова, 2019: 123]. Если в первом случае фиксируется тяжелое существование вдовы без перспективы для полноценной жизни, то во втором такая перспектива сохраняется. В культурном ландшафте многих народов положительное мнение о вдове, остающейся верной умершему супругу, не подлежит сомнению. У вторично вышедшей замуж вдовы репутация, в основном, иная. В сказках русского фольклора распространен «бродячий сюжет» о мачехе и падчерице, где герой – вдовец с детьми, берет в жены вдову, имеющую, как правило, дочь от первого брака. Мачеха выступает в качестве отрицательного персонажа, выполняя неблаговидные действия: изводит падчерицу непосильной работой, отправляет на испытания у чудища, змея, бабы-яги, мороза, а своих дочерей оберегает от труда, нежит, балует и они вырастают грубыми и ленивыми. Безвольный отец/отчим – монотипный персонаж, не противоречащий сварливой деспотичной жене, не являющийся ответственным и ответствующим [Осиновская, 2016]. В целом демонстрируется тот факт, что вторичный брак для вдовствующих возможен, однако он, как правило, проблемный, так или иначе негативно сказывающийся на всех членах вновь созданной семьи.

Традиционно в русской культуре вдова характеризуется типажной специализацией в ритуальном отношении по оппозиционным критериям: «хорошая – плохая», включающим как наиболее ценимые, так и осуждаемые качества. С одной стороны, на нее, как на маргинального, социально ущербного элемента общества, налагались ограничения в ритуальных функциях (не принимала участие в свадебных и родильных обрядах; вдове вменялось в обязанность хранить в течении определенного времени обет молчания; вдове, особенно бездетной, нередко приписывалось колдовство), с другой – как «честная» вдова, свободная от земных привязанностей и страстей, отмеченная стойкостью в любви и верности, она наделялась особыми ритуальными полномочиями, ее религиозный статус поднимался до статуса праведницы, посвящающей себя «трудам в пользу других», заботам о детях, больных.

Целомудренность вдовы традиционно служит символом добродетели – супружеской верности. Этот образ в истории нередко поддерживался с помощью практик агрессии и манипуляции. Известна жестокая процедура под названием сати: самосожжение вдовы на погребальном костре мужа. Как отмечает Г.С. Ковтун, жены раджей в Индии придерживались ритуала даже после его запрета англичанами (1829), а отдельные акты сати спорадически случаются среди раджпутов вплоть до наших дней [Ковтун, 2008: 47]. Обряд соумирания жены и мужа отмечается и в славянской языческой традиции. По данным М. Максима, у восточных славян обычай сжигать вдов на погребальном костре существовал со II–III вв. н.э.: «Вступление девушки в брак означало для нее обязанность умереть вместе с мужем даже в случае его ранней смерти» [Максим, 2011: 5]. У ряда народов распространен обычай левирата, когда овдовевшую женщину обязан взять в жены кто-либо из братьев ее покойного мужа. В ряде традиционных обществ конфуцианского культурного ареала распространена концепция почитания добродетельных женщин, в том числе вдов: от налоговых льгот до получения государственных наград. Так, в традиционном Вьетнаме добродетельным вдовам преподносилось от имени императора панно, которое хранилось и передавалось из поколения в поколение, являя собой предмет особой гордости как символ женской чести. На получение правительственной награды могли рассчитывать не все вдовы, отказавшиеся от повторного замужества, а те из них, кто не имел детей и остался в семье мужа, посвятив оставшуюся жизнь заботе о его родителях [Сюннерберг, 2020: 61–62]. Дискриминационные практики атрибуции поведения вдов включали различного рода запреты и ограничения, которые в повседневной жизни сопровождались трансгрессией, проявляющейся с той или иной степенью и в различных формах (вечный сюжет о «Матроне Эффесской»). Социально одобряемыми для вдовы считались аскетические практики. Г.С. Ковтун, ссылаясь на ритуальную литературу, приводит следующие требования к добродетели вдовы: «Вдова до конца жизни пусть соблюдает обеты омовения, приема пищи лишь раз в день, сна на голой земле, целомудрия и воздержания от горького, соленого, меда и мяса» [Ковтун, 2008: 50]. Требовательные моральные правила распространялись, как правило, на вдов и жестко не регламентировали жизнь вдовцов.

Сценарии жизни современных вдов отличаются большим разнообразием. Новые возможности через онлайн – данные нередко способствуют быстрой смене статуса вдовы/ца. Появилось большое разнообразие форм организации приватного пространства, в рамках которого вдовы(цы) выстраивают семейно-брачные отношения на договорной основе, на основе партнерства, без внешней регламентации супружеской связи. Можно анализировать и переносные смыслы, которые уже не относятся к вдовству как таковому, зато раскрывают глубинные представления, связываемые с этим феноменом. Так, до сих пор есть архитектурные комплексы: «Вдовий дом», «Вдовий дворец», «Вдовий город», подчеркивающие принцип изолированности вдовствующих в пространстве и времени и формирующие представления о закрытом образе жизни для поддержания высокого градуса добродетельного поведения, которое считалось социально правомерным стандартом. Смысловое пространство вдовства расширяется за счет появления новых дискурсов, например, связанного с описанием такого феномена, как транс – вдовы(цы), мужья и жены которых совершили «переход» к другой половой идентичности. К примерам расширения исследовательского поля вдовства можно отнести и результаты сравнительных гендерных исследований, которые демонстрируют гендерные различия в эффектах вдовства [Киселева, 2008; Lee et al., 2001], а также рассмотрение вдовства как особого «профиля риска» (по терминологии Э. Гидденса), фокусирующее исследовательский интерес на поиске тех социальных практик, которые бы могли нейтрализовать эти риски.

Таким образом основание и смыслы вдовства зависят как от социокультурных факторов, так и от ситуационных и индивидуально-личностных. В социологическом дискурсе исследовательский интерес фокусируется главным образом на анализе вдовства как статусном идентификаторе, фиксирующем прекращение супружеских отношений, связанное с потерей супруга(и), в двух основных аспектах: как преломление в локальном дискурсе глобальных социокультурных и исторических событий (например, вдовство в качестве последствий военно-политических действий) и как классификатор семейно-родственных отношений (каждый человек включается в сеть родственных отношений, которые на протяжении жизни меняются). Однако идентификация человека в качестве вдовы(ца) является имплицитным основанием для анализа и расшифровки смыслов, значений, представлений, образов, субъективных переживаний, жизненных позиций, которые проявляются в различных социальных практиках. Важен структурный анализ вдовства, позволяющий выделить и охарактеризовать его взаимосвязанные инвариантные структурные элементы, поскольку потеря близкого человека влечет за собой и изменения имущественного, физического, социального статуса и одновременно содержательный пересмотр жизненных задач и обязанностей, отношений к прошлому, настоящему и будущему.

<h3><strong>Структурные рамки вдовства</strong>.</h3>

Вдовство представляет собой сборку различных действий, направленных на адаптацию к новым условиям жизни, включает, помимо переживания горя, и выстраивание отношений с детьми, родственниками, с другими людьми, переопределение жизненных стратегий. На индивидуальном уровне в качестве структурных рамок вдовства мы рассматриваем следующие элементы: характер супружеских отношений, ситуацию потери – прерывания жизненных проектов, а также выстраивание индивидуальных жизненных стратегий (восстановление контактов и смысловых связей).

С целью идентификации факторов, оказавших влияние на поведение в данной ситуации, и возможной вариативности конструирования дальнейших жизненных стратегий в оценках вдовствующих людей в период с апреля 2019 по февраль 2020 г. в Саратове проведено качественное исследование (<em>N</em> = 29). Опрашивались мужчины и женщины различного возраста², овдовевшие от двух и более лет назад (специалисты выделяют наиболее сензитивный период, длящийся, как правило, два года, во время которого человек наиболее тяжело переживает горе утраты). Из числа информантов, которые включены в исследование, 16 имеют детей дошкольного и школьного возраста, семь – детей старше 18 лет, шесть человек – бездетные. Беседы проводились на основе гайда, который включал в себя три блока: 1) социальный бэкграунд информанта (возраст, наличие детей, время пребывания в статусе вдовы(ца)); 2) содержательные моменты ситуации потери (вопросы об эмоциях и самочувствии, характере супружеских отношений, факторах, влияющих на поведение в ситуации потери, психологических, экономических, социальных последствиях утраты); 3) жизненные стратегии (вопросы об организации повседневной жизни, мотивах выбора определенного способа поведения, «неудобных» фактах опыта пребывания в статусе вдовы(ца)). Рекрутинг информантов осуществлялся методом «снежного кома» с помощью родственников и знакомых исследователей. Беседы проводились по месту жительства информантов. Количество последних обусловлено насыщением кодировочных категорий (интервью с новыми информантами не дают исследователям нового понимания для раскрытия темы). В качестве методологии исследования использованы принципы интерпретативной социологии.

<h3><strong>Характер супружеских отношений.</strong></h3>

Супружество придает особое качество жизни, наполняя ее смыслом и содержанием в направлении соразмерности собственных замыслов и поступков с действиями значимого другого. Конструируются некие направляющие горизонты совместных усилий. Отметим и присущие супружеским отношениям внутренние противоречия, возможность как развития, так и деградации, превращения их в сугубо формальные, возможность обмана и предательства. В этом смысле разнообразие супружеских пар велико: от наличия особых механизмов внутрисемейной «подстраховки» в случае сложной жизненной ситуации до супружеского отчуждения, фиксирующего между ними значительную дистанцию. Если в первом случае вдовство является драматическим событием, то во втором может реализоваться в качестве своего рода освобождения от накопившегося напряжения, вызванного неадекватными супружескими отношениями. Приведем в этой связи два примера высказываний информантов: «<em>Конечно, мы с женой были разными живыми формами. У каждого свои интересы, склонности: она </em><em>“</em><em>лирик</em><em>”</em><em>, увлекалась живописью, поэзией, а я </em><em>“</em><em>физик</em><em>”</em><em>, для меня важны гаечный ключ и молоток. Но это была семья, единая, монолитная. Мы были в одной лодке</em>»<em><strong> </strong></em>(м., 57 л., 10 лет в статусе вдовца); «<em>Трудно об этом говорить. Тем не менее постоянные пьянки, гулянки, измены. Да и руку поднимал. В общем</em><em>,</em><em> полный набор непотребного поведения. Его </em>[мужа]<em> не стало, не стало и этого набора. И мы с дочерью как-то успокоились, жизнь начала налаживаться</em>» (ж., 46 л., 4 года в статусе вдовы).

В первом примере утрата воспринимается не как завершенная ситуация, а как событие, вынесенное за скобки текущей жизни, но сохранившее свою актуальность. Во втором – снижение значимости потери сопровождается чувством осознания движения на более высокий уровень повседневной жизни. Для одних вдовство становится трагедией, для других – драматическим эпизодом, для третьих – биографическим маскарадом. Характер супружеских отношений акцентирует внимание на разных способах организации совместной жизни и на их влиянии на итог взаимодействий супругов, отражает степень «недостаточности» другого в ситуации вдовства в категориях памяти или забвения.

<h3><strong>Ситуация потери.</strong></h3>

Второй структурный ключ к исследованию вдовства содержится в анализе ситуации потери, которая характеризуется возникновением трещины между настоящим и прошлым, появлением «до и после» с определенной эмоциональной модальностью, фиксирующей драматичность нравственных и эмоциональных коллизий жизни. Анализ данной ситуации включает, с нашей точки зрения, не просто переживание потери, а исследование человеческой субъективности в микромире, имеющем онтологические, семиотические, психологические рамки. Это особый жизненный мир человека, столкнувшегося с предельными границами бытия, мир значений, переживаемых и интерпретируемых им в его повседневной жизни [Щюц, 2004]. Распутать жизненный мир вдовствующего человека – значит структурировать, упорядочить многообразие его переживаний, идентифицировать изменения структуры его жизненного мира и социальных связей. В фокус исследователей помещается преимущественно психологическое переживание горя, выделяются различные его стадии, временные интервалы. В этом контексте мы солидарны с точкой зрения тех авторов, которые рассматривают данный процесс как процесс смысловой реконструкции, успешность которого предполагает конструирование символической связи с ушедшим, а не его забвение [Русалина, 2012].

С социологической точки зрения важно ответить на вопрос, почему сложилась или не сложилась та или иная ситуация, действие, общение, что помешало этому, как сам вдовствующий человек объясняет себе и другим свое поведение, выбор того или иного поступка, налаживание, поддержание или прекращение общения с другими людьми. Наши информанты назвали ряд факторов, которые повлияли на их поведение в данной ситуации.

<h3><strong>Социальный резонанс (отрицательный или положительный).</strong></h3>

Огласка, отклик, резонанс может стать как следствием данной ситуации, так и причиной ее содержательного переживания. Безмолвие, отчуждение усугубляют переживания, ведут к стагнации и дезориентации: «<em>Так сложилось, что у меня практически не было ни друзей, ни </em><em>близких, способных поддержать в трудную минуту</em><em>. Остаться один на один с бедой</em><em> не пожелаю и врагу. Я до сих пор помню свои ощущения, отчаяние, когда по ночам мучает бессонница, ищешь глазами, где в окне горит свет, значит, кто-то </em><em>тоже не спит. Немного отпускает</em>» (ж., 57 л., 11 лет в статусе вдовы). Резонансные переживания совместно с другими облегчают состояние при условии, если они искренние с «<em>достоверной готовностью помочь</em>» или исходят от тех людей, которые «<em>имеют общность в утратах</em>»: «<em>У нас много друзей, родных. Помогли с деньгами, так как своих накоплений не было, были рядом. Я им очень благодарна.</em><em> </em><em>Но вот в этом </em><em>многолюдии</em><em>, я не нашла живую душу, с которой можно было бы просто посидеть и поплакать</em>» (ж., 45 л., 3 года в статусе вдовы).

Метко выразилась одна из наших информантка: «<em>Сочувствующих горю много, а сострадающих мало, внешне ты не одна, а внутренне одинока</em>»<em>. </em>В то же самое время мы столкнулись с логикой «движение по кругу», когда вдовствующие вначале опровергают реальную помощь («чем в этой ситуации поможешь?»), а затем повторяют сами то, что опровергли, в том числе и материальную помощь, и психологическую поддержку, предоставляемые другими людьми, подтверждают их значимость для «<em>обретения собственного равновесия</em>»<em>.</em> Это объясняется тем, что нередко в данной ситуации происходит упрощение ценностного начала в межличностных коммуникациях, на что и обратила внимание наша информантка: «<em>Я сообщаю другу моего мужа о его кончине, а он мне сразу в ответ: </em><em>“</em><em>Цена вопроса? Сколько нужно денег?</em><em>”</em>» (ж., 42 г., 4 года в статусе вдовы). Не отрицая важность финансовой помощи, она является значимым измерением бытия в целом, заметим, что уравнивание ценности человеческой жизни и цены в ее меновом аспекте «<em>ранит, если не убивает наповал веру в существование базовых ценностей, в том числе дружбы</em>»<em>.</em>

Социальный резонанс, а также репутационный статус вдовствующих, который может как повышаться, так и понижаться, во многом зависят от «веса» умерших в социальной жизни, от их престижа и авторитета. В случае понижения статуса в повестке дня одним из главных становится вопрос: в какой степени и каким образом можно продолжать поддерживать качество и уровень жизни своих семей? Речь идет об изменениях контура функционирования семьи в «режиме вдовства», успех которых определяется не только экономическим активом семьи, помощью извне, но и самоорганизацией вдовствующих: «<em>Когда муж умер, я не работала, сидела с ребенком. С деньгами было туго, остались долги. Поняла, что ждать милости не имеет смысла. Пока подруга сидела с ребенком, </em><em>“</em><em>выбивала</em><em>”</em><em> ему место в садике. По ночам вспоминала английский. Стала заниматься с учениками. Не гнушалась и подработками. Трудно, но справилась</em>» (ж., 47 л., 9 лет в статусе вдовы).

Нередко понижение статуса влечет за собой расхождение между потребностями (ожиданиями) человека и возможностями, ресурсами окружающей его среды, что может вызвать статусный протест. Человек продолжает выбирать привычную для него модель поведения, не взирая на изменившиеся обстоятельства. Особое место в современном социокультурном пространстве принадлежит вдовам знаменитых людей, которым «приписывается» определенный поведенческий хронотоп: охрана общественной репутации выдающегося мужчины, сохранение и распространение его наследия.

Конструктивная, полезная сообщительность возможна между теми, кто сам пережил и кто попал в ситуацию потери. Именно в такой коммуникации истинные чувства «недостачи» другого могут быть узнаны и подкреплены необходимыми в данной ситуации реактивными действиями. Одна из наших информанток поделилась своим опытом ведения блога для поддержки вдовствующих людей: «<em>Я пережила эту ситуацию, знаю, как трудно жить с разбитым сердцем. Стала вести блог. Мне много пишут и задают один важный вопрос: </em><em>“</em><em>Как жить дальше?</em><em>”</em><em> Люди проговаривают свою боль,</em> <em>поддерживают друг друга, дают советы, чтобы вернуться к нормальной жизни. Много вопросов по оформлению различного рода документов.</em><em> </em><em>Хорошо, что сейчас стали появляться и поддерживающие организации: фонды </em>[“Жизнь продолжается”, “Словом и делом”],<em> форумы, группы поддержки, правда, пока только в Москве и Санкт-Петербурге</em>» (ж., 37 л., 3,5 года в статусе вдовы). Добавим, что стали формироваться помогающие сообщества с лидерами из числа вдовствующих в разных регионах, выходят книги, адресованные тем, кто переживает потерю близкого человека.

<h3><strong>Отношения с детьми,</strong><strong> родственниками, другими людьми.</strong><strong> </strong></h3>

<em><strong>Отношение с детьми.</strong></em><em><strong> </strong></em>Многие трасакции в этот период касаются детей. Ответы наших информантов с детьми обозначили противоположенные позиции: одни полагают, что дети в силу возраста не могут глубоко переживать данную ситуацию и лучший выход «<em>изолировать</em>»<em>, </em>«<em>отправила на время к родственникам</em>»<em>, </em>«<em>зачем травмировать, сказала, что папа уехал в длительную командировку</em>»<em>,</em> другие, напротив, считают, что всем членам семьи<em> </em>«<em>надо сплотиться, поддерживать друг друга</em>»,<em> </em>«<em>мы с дочерью обнялись, поплакали, вспомнили много хорошего о нашем папе</em>», «<em>это горький, но, все же жизненный опыт</em>», «<em>понял, что я</em><em>-</em><em>то в любом случае справлюсь, а вот сыну надо помочь</em>».<em> </em>В любом случае именно от взрослых в семье зависит насколько деликатно они поделятся опытом переживания своих чувств с детьми, ориентируясь на уровень их понимания. Совместная мобилизация усилий возможна, если взрослым удается избежать крайностей: как стратегии дистанцирования, так и стратегии самовиктимизации, поскольку их практическая реализация носит запретительный характер для установления доверительных отношений. Помимо эмоциональной поддержки, старшие дети, способные использовать каналы сетевых взаимодействий, оказали, по мнению информантов, «<em>существенную помощь в принятии важных решений, касающихся и организационных, и информационных вопросов</em>»<em>. </em>Совместная мобилизация семьи должна стать «<em>фундаментом, а не взрывчаткой</em>» для адаптации семьи к изменениям ее структуры. В качестве такой «взрывчатки» информанты назвали тотальный моральный мониторинг действий и поступков родителей, когда дети дают бурную реакцию при малейших изменениях устоявшегося повседневного порядка, которые они воспринимают как виновное действие, «предательство» по отношению к умершему(шей).

<em><strong>Функциональные контакты.</strong></em> Информанты обратили внимание на тот факт, что в этой ситуации необходимо договариваться и согласовывать усилия и ресурсы с другими людьми. Это и соблюдение семейных ритуалов в виде неизменных, формализованных традиций, контакты с представителями похоронных компаний, с церковью, с юристами, благотворительными организациями, участие в общественных мероприятиях, персональные контакты. Рефреном звучала тема общения с «завистливыми родственниками»: «<em>На тебя обрушивается шквал проблем: экономических, правовых, имущественных, появляются какие-то агенты. Родственники мужа косятся, считая, что ты не достойна наследства, плохо ухаживала за ним, не любила его</em>»<em><strong> </strong></em>(ж., 46 л., 3,5 года в статусе вдовы).

В то же время информанты подчеркивали, что отказ или сокращение контактов с родственниками с целью избежать негативных эмоций, могут лишить их стабилизирующего влияния (в том числе и финансовой поддержки) со стороны ближайшего социального окружения и помощи в воспитании детей. По нашим данным, разного рода взаимодействия играют для вдовствующих двоякую роль: с одной стороны, они обременительны, так как «<em>отнимают силы и могут вызвать негативные эмоции</em>», а с другой – способны нивелировать «заблокированность» состояния «<em>подавленности, ненужности, одиночества</em>»<em>.</em>

У вдовствующего человека под воздействием сильных аффектов появляется <em>опасность нарушения способности рационально осмысливать действительность</em>, когда «мысли уворачиваются ото всех рассудочных потуг» (М. Хайдеггер) и его сознание становится подобно «пустому дому с открытой дверью», в которую может проникнуть каждый, а, следовательно, он может стать объектом различного рода манипуляций и махинаций. Давление извне приводит к разного рода негативным эффектам: межпоколенческим конфликтам, нарушению родственных и дружеских связей, материальным и моральным потерям: «<em>Когда умер муж, я очень переживала. Одна из моих знакомых уговорила меня сдать его квартиру (это второй брак, мы стали жить в </em><em>моей квартире, а его сдавали) в строящийся дом, чтобы увеличить площадь, и мой сын мог бы жить там со своей семьей. Я ничего не проверила, поверила на слово, потому что голова была, как в тумане. Через некоторое время она сообщила, что строительная фирма обанкротилась, и нет ни денег, ни квартиры. Сейчас проблема с сыном и его семьей</em>» (ж., 58 л., 7 лет в статусе вдовы). Информанты отмечали, что за ширмой доброжелательности и демонстрации готовности помочь, могут совершатся неблаговидные действия, подлоги. Против своей воли человек может быть втянут в разного рода интриги, особенно в делах наследования.

<h3><strong>Экзистенциальное измерение ситуации.</strong></h3>

Речь идет о направленности сознания в будущее как осознание возможности своего собственного несуществования. Причем это осознание зависит от того, светской или религиозной традиции человек следует. И тогда становится очевидным, какое чувство тоски испытывает вдовствующий человек: тоску как ощущение грусти и одиночества или тоску как горе от безвозвратной потери. Но и в том, и другом случае мысль о собственном несуществовании – то основание, которое позволяет унять сверление мысли о потери: «<em>Отродясь не думал, что мысль о собственной смерти успокоит меня, поможет смириться с моей потерей. Это надо принять</em>»<em> </em>(м., 52 г., 3 года в статусе вдовца). Подчеркнем, что практики терпимости к новой ситуации всегда содержат и элемент отторжения этой ситуации. Поэтому важно научиться жить с ним, при условии, что оно имеет добродетельные формы. Это определенный моральный алгоритм выхода из состояния потери.

<h3><strong>Вариативность индивидуальных жизненных стратегий.</strong><strong> </strong></h3>

Вариативность связана прежде всего с социальным капиталом вдовы(ца), ее/его умением ориентироваться в сфере, где предполагается вести поиск хорошей позиции, с восприятием объективных перемен повседневной жизни и имеет, по нашим данным, следующие проявления.

<em><strong>Мимикрирующая</strong></em><em><strong> позиция</strong></em> – подстраивающаяся к новым условиям личность, потенциально совмещающая различные позиции в пространстве собственного «Я», но сохраняющая устойчивость целостности благодаря присвоению новых поведенческих форм и образов. В данном случае речь идет о мотивационном выборе, содержание которого озвучено нашим информантом: «<em>Надо возвращаться к нормальной жизни, ситуация меняется, и ты должен меняться, двигаться дальше, иначе</em><em> – </em><em>застой и деградация</em>». Этот выбор воспринимается как само собой разумеющийся с осознанием того, что невыбор может означать только предпочтение его противоположности.

<em><strong>Сонористическая</strong></em><em><strong> позиция</strong></em> – человек меняет повседневный порядок жизни кардинальным образом. Здесь возможны альтернативные стратегии: уединение (монастырское, в пространстве символических границ) или, напротив, ведение беззаботной жизни по типу «перекати поле», без моральных обязательств. Конструируется специфическое ощущение остановки времени, «бессмысленного прозябания», которое может стать источником разного рода «безумств», поведения, опрокидывающего заведенный порядок. Это своего рода мятеж против невозвратности, осознание жизни в ее непосредственной данности и сиюминутности: «<em>Осознал, что я никчемный</em> <em>человек, который не смог помочь, защитить свою любимую. Она трагически погибла – ее сбил поезд, когда она переходила железнодорожные пути.</em> <em>И я пошел вразнос: напивался до потери сознания, вел беспорядочную жизнь, специально затевал драки, интриги. Со всеми перессорился, был уволен и попал на больничную койку</em>» (м., 39 л., 7 лет в статусе вдовца).

<em><strong>«Устремление к крайностям»</strong></em> (Р. Жирар) можно интерпретировать как превентивную защиту от разочарования: в себе, в людях, соседствующих и сторонних, с точки зрения понимания данной ситуации и готовности оказания помощи. Нередко этот феномен присущ вдовствующим, потерявшим известных, публичных мужей/жен и находящихся под пристальным внешним вниманием, ставших объектом всевозможных разбирательств и пересудов, участниками разного рода шоу, где по сценарию надо быть или казаться опечаленным, изображать человеческую трагедию. Надо учитывать и агрессивный компонент симпатий и понимающих интенций многочисленных поклонников, проявляющих назойливое и бесцеремонное поведение. Кроме того, иногда только по причине своей экзистенциальной наличности в отличие от умершей(его) супруги(а) вдовствующий человек может подвергаться нравственному порицанию и социальному обвинению, пусть даже и в латентной форме. Из анализа не исключается и тот момент, когда вдовствующие реализуют свои утилитарные интересы, преследуя своекорыстные цели (например, открытое принятие и даже поиски скандальной известности).

<em><strong>Регламентирующая позиция</strong></em> – абсолютно зарегулированный порядок жизни, когда «нет ни минуты свободного времени». Человек начинает действовать в определенном ключе, по определенной схеме<strong>:</strong> «<em>Мой муж погиб в автомобильной катастрофе пять лет назад. За год до этого у нас родился долгожданный ребенок. Если честно, то у меня как не было, так и сейчас нет свободного времени – работа, учеба сына, бассейн, нездоровые пожилые родители, 93-летняя бабушка. Есть определенный порядок жизни и дисциплина. Хуже, когда этот порядок по тем или иным причинам сбивается, вот тогда и лезут всякие нехорошие мысли в голову</em>» (ж., 47 лет, 5 лет в статусе вдовы). Это особая разметка своей жизни с использованием функциональных конструктов, контроля над повседневным поведением с хорошо различимыми границами. Сильные переживания порождают ограниченный и строго организованный мир повседневной жизни.

<em><strong>Позиция «отсутствующего присутствия».</strong></em> Застревание на прошлой жизни, потеря смысла жизни, когда человек смещается «в себя», в воспоминания о прошлой жизни, повседневный мир утрачивает отчетливые очертания и контуры. Человек чувствует себя лишним, если жизнь пуста, если нет рядом дорогого человека: «<em>Все лучшее в моей жизни связано с нашей общей жизнью</em>»; «<em>Моя жизнь какая-то вяло текущая, взбодрить ее могут лишь воспоминания</em>»; «<em>Я живу в мире комнатных вещей, другое меня перестало интересовать</em>».<em> </em>Настоящее конструируется как последовательно сменяющие друг друга моменты «<em>совместно прожитой жизни</em>», как коллекция фактов, которые можно анализировать и замечать каждый раз что-то новое. В качестве локального эффекта вдовства можно назвать «эхо – повтор», корни которого лежат в биографической, личной идентичности. Суть его выразил наш информант, указавший на то, что он будет искать новую супругу, руководствуясь одним условием – «<em>она должна быть похожа, и внешне, и по своему поведению</em>» на жену.

<em><strong>Реалистичная позиция</strong></em> – перемены воспринимаются не как отказ от прошлой жизни, а как включение ее в измененное пространство текущей повседневной жизни. Утрата в данном случае не становится менее болезненной, однако человек продолжает любить ближнего и испытывать к нему сострадание. Человек сохраняет архив воспоминаний, каждое воспоминание представляет собой некогда случившееся событие (не повторяемое, а единичное), но являющееся все время актуальным: «<em>Я вновь женился. Надо было дочь воспитывать, много работал. Я и не искал, соседка сама предложила: </em><em>“</em><em>Ты один и я одна, давай сойдемся</em><em>”</em><em>. Вот так и живем. Об Ольге, моей бывшей жене, мы всегда вспоминаем по-доброму, не забываем</em>»<em><strong> </strong></em>(м., 48 л., 2,5 года в статусе вдовца).

Отметим, что длительное пребывание в статусе вдовца, как правило, не получает социального одобрения, вызывает недоумение у окружающих, даже в том случае, если этот выбор продиктован самыми благими намерениями: «<em>Я уже 10 лет вдовец. Сколько за это время я слышал в свой адрес упреков, обвинений в холодности, эгоизме. И взрослые дети иногда не преминут заметить: </em><em>“</em><em>Чего же ждать от старого холостяка?</em><em>”</em><em> Это мой выбор, я не чувствую каких-либо неудобств, у меня есть любимая работа, друзья</em>»<em> </em>(м., 57 л., 10 лет в статусе вдовца). Здесь прошлое никоим образом не вторгается в настоящее, оно никогда и не покидало своего привилегированного места в его жизни. Временная дистанция отделяет тут не прошлое от настоящего, а два типа настоящего. Это тот случай, когда пролонгированное вдовство делается необходимым, а не выбирается по необходимости. Ни одна из информанток не упомянула о подобного рода инвективах в отношении своего «затянувшегося вдовства». Что касается вдовцов, то здесь достигнуто полное единодушие: «<em>мужчине нужна жена, чтобы убрать все те стеснения, которыми полон домашний обиход</em>»<em>.</em> Разная степень лояльности в отношении к вдовцам(ам) проявилась в виде феномена «постепенного отдаления», развернутого во времени дистанцирования, вытеснения за скобки постоянного общения, о чем сообщили информантки: «<em>Мы семьями дружили со студенческих времен.</em><em><strong> </strong></em><em>Вначале все было, как обычно. Мы перезванивались, вместе отмечали праздники. Но постепенно совместных времяпрепровождений становилось все меньше, и в итоге они сошли на нет</em>»<em> </em>(ж., 46 л., 7 лет в статусе вдовы). Происходит нарушение равновесия во взаимодействиях супружеских пар, связанное с расходящимся восприятием по линии парности–непарности. Причины тут могут быть разные, в том числе достаточно распространенное мнение о том, что одинокая вдова «<em>представляет угрозу браку</em>»<em>.</em> Информанты указали на то, что именно женский вариант вдовства нередко приводит к изоляции и одиночеству.

<h3><strong>Заключение</strong>.</h3>

Представляется, что понимание «вдовства» может сильно различаться – и различается – в зависимости от определения сущности самого вдовства и его теоретического осмысления. Важным представляется анализ связи логики действий вдовствующего человека с его потребностями, интересами, представлениями, с социокультурными контурами, с помощью которых пересекается ситуация потери близкого человека, ее социальные и личностные последствия. «Неповторимая повторяемость» – так можно определить содержательную структуру вдовства. Вариативности переживаний данной ситуации и стратегий выхода из нее соответствует другое, противоположенное свойство – повторяемость, инвариантность структурных элементов с прослеживающийся преемственностью ресурсов.

Характер супружеских отношений непосредственно влияет на мысли и поступки вдовствующего человека, на формирование его отношения к происходящему: в качестве вовлеченного участника, действующего и живущего в ситуации всем собой, или отстраненно наблюдающего за событием. Болезненность ситуации вдовства зависит как от давления внешней среды, поддерживающей или игнорирующей, так и от внутренних экзистенциальных установок, которые могут вынашивать, взращивать или облегчать негативные переживания, дающие повод для глубоких изменений идентичностей (конверсии и регенерации) и структурирующие биографии. Восстановление контактов и смысловых связей реализуется разными способами (мимикрирующая позиция, сонористическая, позиция «отсутствующего присутствия», регламентирующая, реалистичная), обладающими одинаковым уровнем реальности.