100-летие со дня рождения академика Никиты Ильича Толстого побуждает еще раз вернуться к его трудам, чтобы оценить его вклад в науку с позиций современности и проанализировать, что он оставил нам, своим ученикам, и какое развитие получили его идеи. Выдающийся ученый-филолог, Никита Ильич совершил своего рода переворот не только в российской, но и в мировой славистике. Вместе со Светланой Михайловной Толстой он создал Московскую школу этнолингвистики, школу, методология которой не только не устаревает, но становится все более актуальной, охватывая новые тематические территории, а количество ученых, работающих в ее русле, в разных странах с каждым годом растет.

Безусловно, созданием этой школы деятельность Н.И. Толстого не ограничивается. Во всех научных областях, в которых он работал, а перечислить их невозможно (я упомяну лишь ряд лингвистических дисциплин: семантика и семасиология, фразеология, лингвогеография, история литературных языков, диалектология, ономастика), он видел новый ракурс, который впоследствии развивался в самостоятельные труды или даже серию трудов. Прекрасно владея славянскими языками и диалектами, хорошо зная народные традиции, он всегда видел интересные межславянские схождения и параллели, которые до сих пор находятся в центре внимания славистов.

Никита Ильич сделал очень много для (вос)становления и развития славистики в СССР и России, и всегда он включал в академическую жизнь своих учеников и коллег. В частности, он содействовал изданию и переизданию классических трудов лингвистов, фольклористов и этнографов, сопровождая публикации комментариями и предисловиями. Таким образом, была создана целая библиотека, куда вошли классические исследования И.А. Бодуэна де Куртенэ, А.А. Потебни, Д.И. Зеленина, Г.П. Федотова, Н.С. Трубецкого, Б. Унбегауна, П.Г. Богатырева и др. Никита Ильич всегда поддерживал работу и публикации коллег по разным темам – балканистике и типологии (книги Г.А. Цыхуна, А.Д. Дуличенко), по церковнославянскому языку (статьи и книги О.А. Седаковой, А.А. Плетневой, А.Г. Кравецкого) и языку фольклора (книга С.Е. Никитиной, работы А.Т. Хроленко и ученых его школы), по мифологии и демонологии (работы Э.В. Померанцевой) и др. В 1992 г. Н. И. Толстой возобновил издание журнала «Живая старина» (выходившего в Санкт-Петербурге с 1890 по 1916 г.), который до сегодняшнего дня является одним из лучших журналов по этнографии, фольклору и лингвистике в их единстве и в котором авторами выступают его ученики и ученики учеников. Можно сказать, что он вернул интерес к славянским древностям и к филологии не только в сугубо профессиональном, но и в общественном дискурсе.

«Всеславянский» академик, как писали о нем, Никита Ильич объединял ученых, участвовал в самых представительных конгрессах славистов и в небольших региональных симпозиумах, расширяя таким образом круги сотрудничества в семье исследователей-единомышленников. Он давал идеи для научных встреч на темы сугубо лингвистические и более широкие – текстологические, семиотические, этнолингвистические, редактировал материалы конференций и сборники статей и включал своих учеников и коллег в научные сообщества.

Никита Ильич Толстой был Учителем для многих студентов и аспирантов, которые, в свою очередь, уже обучают новые поколения исследователей, опираясь в значительной степени на методику его преподавания и научного руководства, а также на его труды, ставшие хрестоматийными.

О Н.И. Толстом написано очень много. Будучи болгаристом и его ученицей – дипломницей, аспиранткой, а затем и коллегой по МГУ им. М.В. Ломоносова и по Институту славяноведения, я сосредоточусь на его работах по болгаристике.

В 1950 г. Никита Ильич окончил филологический факультет по кафедре славянской филологии. Выбор болгарской группы был отчасти обусловлен тем, что он уже владел сербским (сербскохорватским) языком. Возможно также, что в его выборе сыграли роль православие болгар и близость болгарского к старославянскому. Интерес к старославянскому письменному языку лег в основу его кандидатской диссертации «Краткие и полные прилагательные в старославянском языке», защищенной в МГУ в 1954 г. (научный руководитель С.Б. Бернштейн). Впоследствии Н.И. Толстой не переставал заниматься разными аспектами древнеславянского литературного языка, но болгаристика – во всех ее формах – всегда оставалась в его поле зрения. Он переводил произведения видных писателей – Елина Пелина и Ивана Вазова, публиковал краткие энциклопедические очерки о языке и выдающихся ученых Болгарии (Б. Цонева, Ст. Младенова, А. Теодорова-Балана), регулярно делал библиографические обзоры по болгаристике и славистике.

В МГУ Н.И. Толстой учился в одной из первых послевоенных групп болгарского языка. Его соученики и коллеги по Институту славяноведения (Е.В. Чешко, Н.В. Котова, И.К. Бунина, Е.И. Демина, Г.К. Венедиктов и др.) начиная с середины 1950-х годов под руководством С.Б. Бернштейна подняли науку о болгарском языке на невероятную высоту. Кроме теоретических разработок, важной составной частью советской болгаристики, в целях подготовки «Атласа болгарских говоров на территории СССР», «Болгарского диалектологического атласа», а затем и других атласов, были экспедиции. Полевая работа в болгарских селах стала бесценным опытом, который пригодился Н.И. Толстому для последующего комплексного изучения архаической зоны Полесья.

Болгарская лингвистика в послевоенные годы переживала, по выражению болгарской исследовательницы Елки Мирчевой, свой серебряный век. Советские и болгарские лингвисты (Л. Андрейчин, К. Мирчев, Ст. Младенов, Ст. Стойков и др.) совместными усилиями развивали диалектологию, лингвогеографию, лексикографию, историю литературного языка и другие научные дисциплины, в которые Н.И. Толстой внес весомый научный вклад. С особым вниманием он относился к деятельности Стефана Романского, сочетавшего лингвистические интересы с интересами к фольклору и этнографии. В частности, Ст. Романский вел семинары и руководил студентами, давая им задание подготовить в качестве дипломной работы этнографическое описание родного села или города. Эти работы писались по определенной схеме, и теперь они составляют богатый архив, который хранится в библиотеке Софийского университета им. Климента Охридского [1]. Н.И. Толстой высоко ценил и использовал в своей работе труды болгарских этнографов и фольклористов Михаила Арнаудова, Петра Динекова, Тодора Ив. Живкова, Стояна Генчева, Христо Вакарельского. Идеи последнего по ареальному исследованию материальной и духовной культуры и по созданию фольклорного атласа болгар [4] были особенно близки Никите Ильичу. Вопросник Хр. Вакарельского по сбору этнографических данных [5] он апробировал в экспедициях в Полесье, использовал его при составлении полесских вопросников и настоятельно рекомендовал его студентам и аспирантам для их работы с информантами. Хр. Вакарельский впервые в болгарской науке высказал столь близкие Н.И. Толстому мысли о параллельном рассмотрении языковых и культурно-исторических границ и о роли языка в этнографическом и фольклорном исследовании. Эти идеи, развитые и значительно дополненные Никитой Ильичом, нашли воплощение в работах его учеников и последователей.

Близкая болгаристике область македонистики также всегда его интересовала. В студенческие годы он писал курсовые и защитил дипломную работу по македонскому языку. Позднее, в годы официального конфликта с болгарской научной средой, когда в 1982 г. болгарская комиссия вышла из рабочего коллектива Общего лингвистического атласа, Н.И. Толстой твердо стоял на позиции признания македонского языка. Он выступил редактором македонско-русского словаря Д. Толовского и В.М. Иллича-Свитыча (1963), публиковал работы по болгарско-македонско-русским лексическим параллелям, по македонскому литературному языку и всегда привлекал македонский этнокультурный и языковой материал в статьях по этнолингвистике.

Как уже упоминалось, в 1950–1960-е годы Н.И. Толстой принимал участие в диалектологических экспедициях в рамках подготовки «Атласа болгарских говоров на территории СССР» и «Болгарского диалектологического атласа». К своим материалам по юго-восточным говорам, собранным в метрополии и диаспоре, он неоднократно возвращался в трудах по диалектологии, лингвогеографии и семасиологии. Часть его записей из бессарабских сел остается неопубликованной, хотя постепенно наиболее интересные сведения издаются и комментируются (см. [17]).

В обширных статьях и совсем небольших тезисных текстах Никита Ильич оставлял, как бы между прочим, попутные замечания о собственных наблюдениях, обозначая темы для дальнейших исследований. Так, он отмечал, что в ряде родопских говоров отсутствует лексема стоя, значения ‘стоять’ и ‘сидеть’ соединены в глаголе седя, семантемы ‘небо’ и ‘облако’ представлены одной лексемой облак [19]. Добавлю, что болгарские словосочетания с глаголами ‘сидеть’, ‘стоять’ и ‘лежать’ значительно отличаются от русских, ср. Книгата стои на масата «Книга лежит на столе», Паспортът седи в чантата «Паспорт лежит в сумке», Той лежи в затвора «Он сидит в тюрьме». Исследуя болгарско-македонско-русские лексические параллели, он отмечал существенную роль словообразовательных совпадений для современных этимологических штудий. Надо сказать, что эти и многие другие темы, затронутые ученым, актуальны и ждут своих исследователей.

Очевидно, что, изучая болгарские говоры в экспедициях и по публикациям (из рассказов коллег мы знаем, как тщательно Никита Ильич искал редчайшие издания в букинистических магазинах СССР, Болгарии и других стран, – эти книги впоследствии он давал своим студентам и аспирантам), он записывал (и мы помним карточки, заполненные его бисерным почерком) не только диалектные особенности, но и местные поверья и обряды. Эти сведения оказались очень важными для развития этнолингвистики как междисциплинарного направления, использующего материалы языка, фольклора и этнографии в целях реконструкции архаической картины мира славян, уже с самых первых опытов в данной области [21].

Язык и культуру болгар, как и других южных славян, он рассматривал не только в общеславянской, но и в балканской перспективе, полагая, что балканизмами следует считать «явления и черты, объединяющие славяно-балканские и романо-балканские языки с другими балканскими языками – новогреческим и албанским, и в то же время отличающие их от остальных славянских и романских языков» [23. С. 123]. Эта мысль неоднократно цитировалась и подтверждалась в докладах и публикациях участников Балканских чтений, одним из основоположников которых он стал и которые уже в течение тридцати с лишним лет проводятся в Институте славяноведения. Н.И. Толстой настаивал на том, что для описания болгарской традиции необходимо ее детальное сопоставление с другими балканскими, в частности новогреческой. В Болгарии в те годы болгарско-греческие связи и параллели уже изучались (работы М. Филиповой-Байровой, М. Арнаудова и др.), но в нашей стране это направление еще не было освоенным. Теперь такие работы стали возможны благодаря этнолингвистическим исследованиям К.А. Климовой, О.В. Чехи и Е.С. Узеневой в Отделе этнолингвистики и фольклора Института славяноведения, а также благодаря трудам коллег из Санкт-Петербурга.

Соединение «балканскости» и «славянскости» в болгарской традиции, ее отличия от сербской культуры особенно привлекали Н.И. Толстого, ср. статью об обряде соления младенца – «Соленый болгарин» – в сборнике, посвященном С.Б. Бернштейну [22]. Этот ритуал, наиболее полно сохранившийся в славянском мире преимущественно у болгар, но известный и другим культурам (еврейской, армянской и пр.), позднее проанализирован на общеславянском фоне с учетом позднейших полевых записей в статье «Соль» [16].

Болгарские и, шире, южнославянские лингвокультурные материалы легли в основу его работ о балканских мифологических персонажах: «Караконджалы», «Суденицы» и др. Использовал он их и в своих статьях для пятитомной энциклопедии «Славянские древности. Этнолингвистический словарь» (М., 1995–2012) – беспрецедентного многолетнего проекта, задуманного Никитой Ильичом и начатого под его руководством. Подобные лексикографические труды, но меньшего объема, были подготовлены и изданы уже в XXI в. в Болгарии [2] и Македонии [15].

Своим ученикам Никита Ильич привил любовь к экспедиционной работе, к «эмпирии»; он научил нас видеть ценность каждого языкового, фольклорного и этнографического факта. Материалы этнолингвистических экспедиций и архивные записи полевых исследований по сей день составляют основу многих словарей, монографий и статей по языку и культуре славян. Огромный массив этнокультурных сведений, не востребованный в советские годы, вводился в научный оборот благодаря Н.И. Толстому, и он прокладывал тропинки и дороги для его изучения. Теперь этнолингвисты во многом идут проторенными путями, следуя разработанным схемам и прибегая к проверенным десятилетиями научным методам.

Одной из первых задач этнолингвистического исследования Н.И. Толстой считал «обобщение и упорядочение» знаний; лишь после этого, как он считал, можно делать следующие шаги и заниматься реконструкцией [23. С. 134]. Он полагал, что выяснение генезиса ритуала и поиск субстрата – например, фракийского в обрядовом комплексе «Тодорица» – у балканских славян возможны лишь после составления максимально полной схемы ритуала [23. С. 135]. В наши дни накоплен значительный этнографический материал, который, несмотря на опасения собирателей еще в XIX в., не иссякает. Известные данные фиксируются в не исследованных прежде пунктах и регионах, что позволяет делать сетку ареального распространения явлений духовной культуры и терминологии более плотной; кроме того, обнаруживаются и новые сведения, которые дополняют схему описания реалии, обрядового лица, акта и пр. (см. публикации И.А. Седаковой, Е.С. Узенёвой, О.В. Трефиловой)¹.

Н.И. Толстой предвидел появление целого ряда научных гуманитарных направлений и ответвлений помимо упоминавшейся этнолингвистики. Уже в 1953 г. при обсуждении доклада Е.В. Чешко о падежах и предложных конструкциях в коллективном труде «Основные вопросы грамматики болгарского языка» он описал свою концепцию отсутствия/наличия падежных систем в аналитических языках, считая, что грамматикализация – «одна из центральных проблем, связанных с предлогами» [18]. Вопросы грамматикализации в болгаристике, славистике, балканистике не теряют своей актуальности, ср. современные работы Е.Ю. Ивановой, К. Алексовой, Р. Ницоловой, М. Номати и др.

Когда я училась в аспирантуре, в одном из разговоров Никита Ильич сказал мне, что на своем опыте он понял: изучение небольшой традиции очень ценно само по себе. Понимание системы, пусть и ограниченной в своем объеме, позволит выйти и за пределы данного материала и значительно расширить исследования. Я много раз убеждалась в правоте этого и других высказываний и советов Учителя, за что я бесконечно ему благодарна.

Светлая память Никите Ильичу Толстому.

И.А. Седакова

***

Многие идеи Никиты Ильича Толстого получили дальнейшее развитие в творчестве его соратников, коллег, учеников. Некоторые фразы из его сочинений стали научными афоризмами (например, «развернутая в пространстве диахрония», «нанизывание отдельных форм в обрядовом языке», «диалектология славянской духовной культуры» и др.).

Каждый, кто занимается славянскими языками и традиционной культурой, находит в творчестве Никиты Ильича для себя что-то ценное и каждый раз новое, то, что раньше ускользало от внимания, но что теперь, с накоплением материала и опыта его анализа, «вдруг» становится ясным и очевидным, и еще – очередным доказательством научной интуиции Никиты Ильича и его обширных разносторонних знаний.

Будучи студенткой кафедры славянских языков филологического факультета МГУ (специализация – словацкий язык и литература), впервые я увидела Никиту Ильича Толстого на лекциях – по введению в славянское языкознание и по славянскому фольклору, на которых он именно «рассказывал» о предмете, иногда заглядывая в небольшие карточки, чтобы привести конкретные примеры слов и текстов. Со второго курса я начала посещать этнолингвистический семинар Н.И. Толстого, тогда же он представил меня Светлане Михайловне. Надо ли говорить, что все курсовые, дипломную работу, а потом и диссертацию я писала у Никиты Ильича? Именно он позже привел меня в Институт славяноведения и балканистики, постоянно поддерживал и питал – своими идеями, своей внутренней силой, своей любовью к науке. И хотя кандидатскую я защитила уже после его ухода, но, по словам Светланы Михайловны, за пару недель до кончины Никита Ильич успел прочитать весь текст работы и сделать свои замечания.

Естественно, в центре моих научных интересов была этнолингвистическая проблематика словацкой, потом чешской и отчасти польской традиций и языков; именно через призму этих западнославянских культур, которые к тому же частично (а словацкая почти целиком) включены в общекарпатский языковой и культурный ареал, я смотрела на общеславянские явления, тенденции развития и проблемы генезиса.

Под этим углом зрения я воспринимала и научное творчество Никиты Ильича, и особенно одно из главных для него направлений общеславянских исследований – ареалогическое, включающее изучение географии слов и терминов обрядовой и фольклорной традиции, поиск параллелей, установление типологических явлений, выявление изоглосс и изодокс² и др.  – всего, что необходимо для исторической реконструкции славянского языка и культуры.

Еще в 1968 г. Никита Ильич писал: «Весьма значительно число изоглосс, идущих от восточно- и западнославянских Карпат на славянский Юг. […] Часть карпатско-южнославянских изоглосс (изолекс) продолжается на север в Полесье» [20. С. 12–17]. И в другой статье (1977 г., сб. «Ареальные исследования в языкознании и этнографии») продолжил эту мысль: «Есть и изолексы, идущие далее на север, и в этих случаях карпатско-южнославянский мост продолжается упомянутым поясом (см., например, случай с *sinь ‘черный’ и др.) […] Есть также изоглоссы (изолексы), которые идут из Полесья через Карпаты и затем направляются не резко на юг, в болгарско-македонско-сербскую зону, а продолжаются на запад, на словацкую диалектную территорию, а затем еще дальше, иногда в южнославянскую – словенскую, иногда в лужицкую и кашубскую» [25. С. 24–25]. И это первое важное для словакиста и богемиста замечание о направлении изоглосс, а значит, и путей славянских миграций.

Далее в той же статье Никита Ильич приводит список лексем, составленный хорватским этнографом М. Гавацци, «которому принадлежит честь открытия (в 1936 г.) славяно-балканского этноязыкового “латерального” пояса» и который выделил архаическую западнопаннонскую зону. Это лексемы, апеллятивы и топонимы, общие для хорватов-кайкавцев, большинства словенцев, чехов, моравов и словаков. Кроме того, общими для перечисленных народов являются также некоторые обычаи и элементы материальной культуры, антропологические показатели и археологические факты [25. С. 26]. Приводя лишь 15 единиц из списка Гавацци, Н.И. Толстой отмечает: «Между тем добрая часть из упомянутых слов и обычаев бытует и на Карпатах, и в Полесье, и на матушке-Руси»: например, рус. перелог, сметана, кичка, онучи, рубашка, сцать, дудка, вечка, Плес, Турово и другие, – что «свидетельствует о соотношении “западнопаннонского” пояса с восточнославянским этноязыковым массивом, о соотношении, еще слабо изученном, но существенном для ряда этногенетических построений» [25. С. 26–27]. Это второе важное положение, открывающее направление для дальнейших исследований славянских языков и культур.

Основываясь на своих многолетних наблюдениях над чакавско-великорусскими лексическими параллелями (их набралось около 250), ни одна из которых «не оказалась чисто чакавско-великорусской или даже чакавско-восточнославянской, почти все они имели еще фиксацию в западнославянских языках или в словенском, болгарском, также в украинском, белорусском», Никита Ильич делает вывод, что значительная часть архаических изоглосс проходит через центральные зоны, через Карпаты, Полесье, Словакию, Мазовию и т.п. [25. С. 28–29]. И это третья важная констатация.

В небольшой заметке не перечислить всех важных положений и идей Н.И. Толстого, которыми он щедро делился с читателями и своими учениками. Многие из них уже давно используются и воспринимаются как научные аксиомы, например такие: «корреспонденции в несмежных зонах, учитывая при этом положение во всей Славии в целом», являются корреспонденциями «в общем более древними»; или утверждение о том, что в вопросах разграничения архаических или неархаических зон «большую роль может сыграть этнолингвистика и просто этнография, особенно факты мифологического и обрядово-сакрального плана» [25. С. 29, 30].

К «архаическим» зонам Никита Ильич относил «отдельные зоны Словении, чакавского приморья, Черногории, Македонии, западной и юго-восточной Болгарии, Родоп, Карпат, Кашубии, Полесья, Псковщины и Новгородчины, русского Севера», но отмечал, «что так называемые архаические зоны оказываются также зонами, где немало заимствований и локальных инноваций». Никита Ильич был прав и в том, что «этими зонами список, однако, не следует ограничивать» [25. С. 29]. Как показали дальнейшие исследования славянских архаических зон, проводившиеся в Отделе этнолингвистики и фольклора, архаическими по сути также являются и многие другие регионы Славии (в том числе Моравия, Лужица и др.).

Проблема выявления изоглосс и изодокс разного порядка всегда оставалась в поле зрения Н.И. Толстого. Можно упомянуть лишь некоторые его работы, затрагивающие эту тему. Например, в статье «Иван-аист» показано, что называние аиста Иваном в фольклорных текстах образует «полесско-волынско-чакавскую (чакавско-словацкую) параллель, которая, надо полагать, может бытъ более широкой и распространиться также на часть карпатского, польского и словацкого, украинского и румынского и иного неславянского ареала» [24. С. 359].

В статье «Пьян, как земля» мотив осквернения земли, из-за которого «дождь не оплодотворяет-орошает» землю, пока она не будет очищена, показывается «удивительный параллелизм в ритуалах южных славян, в первую очередь сербов, и славян восточных, прежде всего украинцев и белорусов [24. С. 414].

«Скрытый плач по покойнику (русско-сербская фольклорная параллель)» – статья, в которой приводятся сопоставимые фольклорные материалы из двух традиций, отражающие необходимость в народном сознании оплакивания покойника [24. С. 461–465].

Множество полесско-южнославянских соответствий перечислено в статье «Вызывание дождя» (написанной совместно с С.М. Толстой). Здесь: «а) обливание беременной женщины водой (сербск.); б) толкание людей (священника, пастуха) в воду, в реку (сербск., болгарск., также русск.); в) литье воды через решето (сербск., болгарск.); г) вырывание креста из могилы “нечистого” покойника и бросание его в воду; бросание трупа в воду (сербск., болгарск., также украинско-карпатск., русск.); д) бросание в воду горшков, краденных у гончаров (сербск., болгарск., македонск.)» и т.п., многие из которых авторы ожидали также встретить в карпатской зоне по мере сбора и накопления материала [24. С. 89].

Это ареальное и лингвогеографическое направление исследований Н.И. Толстого было продолжено в работах коллег. Перечислить их все не представляется возможным, назову лишь некоторые. Карпато-полесские связи в области народной демонологии описаны в трех статьях, написанных в соавторстве С.М. Толстой и Л.Н. Виноградовой [8; 9; 10]. Ареальное распределение сюжетов с формулой-оберегом «Твой дом горит!» предложено в статье [6].

Из параллелей несмежных территорий, которые Н.И. Толстой считал наиболее показательными для определения типологии или родства соответствующих традиций, надо назвать лужицко-восточнославянские параллели из области народной демонологии (образ полудницы; цветовую символику летающего змея, мотивированную приносимыми им дарами; некоторые действия ведьмы, связанные с отбиранием молока) [11] и др.

Намеченные Никитой Ильичом подходы и предложенные им в его работах образцы исследований дают возможность продолжить поиск этнолингвистических параллелей в разных направлениях.

Поделюсь некоторыми собственными наблюдениями, пока еще не разработанными, но, как представляется, могущими пополнить список изоглосс, тянущихся через Карпатский регион в обоих направлениях – на север и на юг, о чем писал Н.И. Толстой.

Наиболее многочисленны, конечно, карпатско-балканские схождения, разнородные по генезису и времени формирования. Это обрядовые и лексические элементы, попавшие на Балканы в VII–VIII вв. вместе с миграцией славянских племен, и более поздние элементы, принесенные балканскими славянами на север вместе с обратной миграцией – отступлением перед турками в XVI–XVII вв., и совсем новые, появившиеся вместе с переселенцами из восточной и южной Словакии в Воеводину в XVIII–XIX вв.

Среди них такие ритуальные параллели, как обрядовая драка/борьба (бои колядных дружин, наиболее ярко представленные у южных славян, но отмеченные и у чехов в игровой форме – в виде задавания вопросов «старшей» колядной дружиной дружине «младшей»); «игры» с подбрасыванием чучела с письмом, которые у словенцев практиковались во время молотьбы как соревнование между группами молотильщиков в хитрости и сноровке, а у чехов – перед Рождеством как «бесчинства» колядников, направленные на то, чтобы не удалась рождественская выпечка. Аналогичным был и способ защиты от эпидемии путем опахивания села двумя братьями-близнецами на двух черных бычках-близнецах, популярный у сербов [13. С. 228], но отмеченный также на севере Словакии в области Замагурье [26. S. 128]. Отголоски мотива «однодневников», т.е. людей, родившихся в один день (но разных месяцев и годов), популярного на Балканах, находим и в Словакии применительно к другому ритуалу «перехода» – свадьбе: «Если у родственников свадьба в один и тот же день, то у одной пары будет счастливое супружество, а у другой не будет счастливым» (Башковце, окр. Гуменне, в.-словац. – собств. записи 2014 г.).

Параллели, более удаленные друг от друга географически, можно видеть в характеристиках сербского мифологического персонажа змай, аналогичных характеристикам западнославянского персонажа raroh, rarach, rarog, который считался то демоном вихря, то летающим змеем, то домашним духом-обогатителем и представлялся также в виде хищной птицы (орла или ястреба). У южных славян (за исключением словенцев) подобного «рарогу» персонажа нет, однако, по некоторым сербским представлениям, «змаj – это какая-то птица с длинным хвостом, как у змеи, которая летает ночью, или что сам змай похож на крылатого огненного змея, но когда идет биться с алами, которые предводительствуют градоносными облаками, тогда он как орел или какая-то другая птица; в некоторых песнях змай также называется огненной птицей, которая куда ни летит, сжигает траву на земле» [12. С. 131].

Карпато-украинское проклятие осина би ти (тобi)! бодай ти осина! (‘осину б тебе!’, ‘чтобы тебе осину!’ – защитная формула при назывании имен мифологических персонажей, чаще всего черта, ср. еще гуцул. осинавец ‘черт’) находит параллель в севернорусских формулах проклятий: «нар. На осину б тебя! Чтоб тебя на осину! Ладило б тебя на осину!, новг. Чтоб повесили (кого) на сухой осине!» [3. С. 141. Сн. 3]. Севернорусские материалы, как мы видим, имеют вариативную семантику, обусловленную евангельским сюжетом об Иуде, который, по народной трактовке, повесился на осине, в то время как карпато-украинские проклятия подразумевают пожелание демонам и упырям быть пронзенными осиновым колом.

Помимо балканизмов этнокультурных отмечены в Словакии и балканизмы лексические, ср. словац. диал. (область Шариш) ňevalušni [прил.] ‘неподходящий’: Jedľovo drevo ňevalušne na chižu (Пихтовое дерево не годится на (строительство) дома); Tote lachi už ňevalušne na śveto (Эта одежда (тряпье) уже не годится на праздник). Также зафиксировано и наречие ňevalušno ‘негодно’ [27. С. 178], что, очевидно, можно сопоставить с серб. ваљати ‘стоить; пригодиться; надобно, должно, надлежит’.

Интересны и требуют дополнительного изучения разного рода ономастические изоглоссы: пол. Kruszwic – серб. Крушевац; пол. Sopot – болг. Сопот; пол. Gdynia – чеш. Kdyně (обл. Ходско); чеш. Kladno – укр. Кладнiв; чеш. Milevsko – болг. Милевска планина; морав. Лесковец (ок. Всетина) – серб. Лесковац; морав. Doubravník – хорв. Дубровник; словац. и пол. Dukla (перевал и город) – серб. Duklja (развалины римского города); словац. Piešťany – ю.-з.-макед. Пештани; словац. Prešov – макед. Прешево; укр. карпат. Мукачево – с.-рус. (обонеж.) Макачево – рус. Мукачево (в Республике Башкортостан); укр. Лубны – чеш. Lubné – словен. Ljubno ob Savinji; укр. Трускавец – макед. Трускавец; укр. Каменец – в.-луж. Kamjenc; бел. Мозырь – словен. Mozirje и множество других. Часть из них уже привлекала внимание ученых (см., например, [14]), другие только ждут своего исследования.

Помимо топонимии параллели наблюдаются и в области гидронимии. Многие из гидронимов тоже уже изучались – см., например, работы проф. В.Л. Васильева, специалиста по севернорусской гидронимии и ее славянским связям, который писал: «Не менее высок уровень архаических топонимических схождений Новгородской земли с западнославянским пространством, взятом в широком охвате (Чехия, Словакия со словацкой топонимией Венгрии, Польша, серболужичане, поморско-полабские славяне)» [7. С. 24].

В картину гидронимических соответствий встраиваются такие хорошо известные параллели, как Morava (левый приток Дуная) в Моравии и Словакии – Морава (правый приток Дуная) в Сербии; Драва в Польше (приток р. Нотец, притока Варты) – Драва (правый приток Дуная) в Италии, Австрии, Словении, Хорватии и Венгрии и др. К ним можно добавить словацкое название реки Váh (левый приток Дуная) в Средней Словакии и созвучное ему Вага (левый приток Северной Двины) в Вологодской области (ср. лит. vagà ‘русло, ложе, борозда’).

Показательно и совпадение в балкано-карпатском ареале оронимов, например: гуцул. Чорногора (Карпатский хребет) – серб. Црна гора; гуцул. Косово (часть Черногоры) – серб. Косово.

Подобные наблюдения, инициированные и структурированные научной мыслью Никиты Ильича Толстого, накапливаясь в работах разных исследователей, собираются в полноценные статьи и монографии, и все вместе служат продолжению дела, начатого Никитой Ильичом, – реконструкции традиционной славянской культуры, языка и этнической истории славян.

М.М. Валенцова