В отечественной и зарубежной историографии нет ни одного труда по истории советско-чехословацких отношений и внешней политике Чехословакии, в которых не рассматривался бы временный договор между РСФСР и ЧСР от 5 июня 1922 г. (см., например, [1. С. 209–210; 2. С. 136–138; 3. С. 120–121, 127–128; 4. S. 93; 5. S. 332–333; 6. S. 390–392; 7. P. 145–146; 8. S. 186–191]). Основное внимание историки уделяли анализу содержания договора, обстоятельствам его подписания, внутриполитической борьбе в ЧСР вокруг его ратификации. В меньшей степени изучены события, предшествовавшие подписанию договора. Пока нет специальных исследований, посвященных его подготовке. В данной статье предпринята попытка проследить ход переговоров по данному вопросу между советскими и чехословацкими дипломатами в 1921–1922 гг.

Заключению советско-чехословацкого договора предшествовали длительные переговоры, которые начались в марте 1921<strong> </strong>г.<strong> </strong>в Ревеле<strong> </strong>(Таллине) между заместителем народного комиссара иностранных дел РСФСР М.М. Литвиновым и представителем министерства иностранных дел ЧСР В. Чехом. Обсуждая вопросы развития экономических связей, Литвинов настаивал на необходимости подготовки в первую очередь торгового договора, после заключения которого должен последовать обмен торговыми миссиями между РСФСР и ЧСР. У Чеха создалось впечатление, что советской стороне «гораздо важнее произвести обмен миссиями и по возможности подписать договоры, чем действительно торговать». Поэтому 29 марта он предложил Литвинову пока не заключать специальный торговый договор и ограничиться только временным соглашением, которое установило бы права и обязанности миссий, а затем миссии непосредственно занялись бы подготовкой торгового договора, с чем советский представитель согласился¹ и 2 апреля вручил Чеху проект договора².

Литвинов назвал свой проект «Временное соглашение», поскольку, по его мнению, целью данного международно-правового акта между РСФСР и ЧСР было, «впредь до восстановления нормальных дипломатических отношений между ними, устранить все существующие препятствия к немедленному возобновлению торговых сношений между обеими странами». В соглашении оговаривались условия товарообмена, транзитной торговли, предусматривалось восстановление почтовой, телеграфной и радиотелеграфной связи. В проекте Литвинова особо подчеркивалось, что монополия внешней торговли «принадлежит правительству РСФСР в лице уполномоченных для этого комиссариатов и учреждений», и «всякая сделка, заключенная в отношении торговли с Россией с частной группой или с частным лицом, не действующими от имени правительства РСФСР, будет рассматриваться как нарушение указанной монополии со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Из 14 пунктов советского проекта восемь касались условий назначения и деятельности торговых миссий (предоставление удобных помещений для работы и проживания сотрудников, неприкосновенность личности и жилища, право доступа к центральной власти страны пребывания, использования шифров и курьеров, визирования паспортов и свидетельствования документов и т.д.). В пятом пункте отмечалось: «Договаривающиеся стороны гарантируют, что их представители будут воздерживаться от всякой пропаганды, направленной против правительства, учреждений или социально-политической системы страны их пребывания, а также от участия в политических и социальных конфликтах, могущих иметь место в этих странах, и не будут исполнять никаких поручений в пользу ни правительств, отдельных лиц или торговых фирм других стран, кроме своей собственной»³.

14 июня 1921 г. торговая делегация РСФСР прибыла в Прагу, и ее председатель П.Н. Мостовенко в беседе с редактором журнала «Новый мир» заявил: «Я приехал в Чехословакию с целью подготовить определенные условия для торгового договора с Чехословацкой республикой и таким путем установить контакты между обеими странами. Взаимная потребность развития экономических связей между Советской Россией, с одной стороны, и молодой Чехословацкой республикой, с другой, в такой степени очевидна и ясна, что у меня нет ни малейшего сомнения в успехе порученной мне задачи»⁴.

Примечательно, что проект договора, составленный Литвиновым, советскому представителю вручили не в Москве, а в Министерстве иностранных дел ЧСР, которое он посетил на следующий день после приезда. На Мостовенко проект произвел «впечатление крайней умеренности наших требований», в то время как обстановка в Чехословакии, по его мнению, такова (симпатии к России в различных слоях общества, заинтересованность в экономическом сотрудничестве), что «было бы целесообразно настаивать на значительно большем»⁵. Тем более, что к тому времени в Праге начал переговоры о заключении репатриационного договора между УССР и ЧСР глава советской украинской миссии М.В. Левицкий. Он уже встречался с заместителем министра иностранных дел ЧСР В. Гирсой и согласно указанию Совнаркома УССР потребовал, чтобы в репатриационный договор были включены пункты о взаимном нейтралитете, об официальном непризнании других украинских властей, обязательство не оказывать поддержки враждебным группам и претендентам на власть на Украине⁶. В проекте же торгового договора между РСФСР и ЧСР, составленном Литвиновым, аналогичные требования отсутствовали. Поэтому Мостовенко обратился в Москву с предложением последовать примеру миссии УССР и включить соответствующие пункты в торговый договор. Он считал, что тем самым была бы оказана поддержка и Левицкому, которому будет сложно отстаивать свою позицию без принятия делегацией РСФСР таких же пунктов⁷.

Действительно, министр иностранных дел ЧСР Э. Бенеш отклонил предложения Левицкого⁸, и тот рекомендовал СНК УССР «оттягивать репатриацию», пока не будет подписан договор, «ибо нам более всего важна политическая сторона»⁹. Сам Левицкий продолжал настаивать на включении в репатриационный договор пунктов о нейтралитете и ликвидации других украинских миссий. Кроме того, он договорился с чехословацкими коммунистами–депутатами Национального собрания ЧСР¹⁰, и они обратились к правительству с требованием ликвидировать петлюровскую миссию¹¹, которая официально именовалась чрезвычайная дипломатическая миссия Украинской народной республики. Помимо миссий УССР и УНР в Праге находилась еще одна украинская миссия – Западноукраинской народной республики. «Действительный курьез с товарищем Левицким» Мостовенко описал в первом письме наркому иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерину: все три украинские миссии располагались в одном отеле, и поэтому не только посетители, но и видавший виды портье, получив пакет в адрес представителю Украинской республики, не знал, к кому обращаться¹². Со временем Мостовенко понял, что с российскими представительствами дело обстояло не лучше. Помимо организаций правых эсеров, в частности Земгора, с которым Прага считалась, по его мнению, «как с вибрионом своего рода политического представительства»¹³, у него вскоре «накопился громадный материал, доказывающий неофициальное существование здесь самых фантастических организаций, которые как минеральные отложения для геолога смогут помочь будущему историку составить последовательный перечень всех петроградских, московских, донских и т.д. правительств и их претендентов»¹⁴.

2 июля 1921 г. Литвинов сообщил Мостовенко, что его проект не был составлен специально для Чехословакии и «дан лишь в качестве образца» и Москва поддерживает предложение Левицкого о включении в договор в виде отдельных статей или во введении соответствующих требований¹⁵. По получении телеграммы Мостовенко немедленно представил Гирсе новые пункты договора, чем, по-видимому, поставил чехословацкую сторону в весьма затруднительное положение. Во всяком случае, продолжительное время Гирса уклонялся от встречи, а когда Мостовенко настоял, то стал отговариваться, что в отличие от Великобритании и Германии, которые весной 1921 г. подписали торговые договоры с РСФСР, «в маленькой и столь зависимой от окружающей обстановки Чехословакии» можно было бы начать работать «и без какого-либо договора»¹⁶. Тем не менее под напором Мостовенко Гирса вынужден был согласиться, чтобы тот заново отредактировал проект и представил на рассмотрение чехословацкой стороне. 18 июля Мостовенко направил новый проект договора в МИД ЧСР. Во время его обсуждения Гирса «прямо умолял» советского представителя не настаивать на пункте о нейтралитете, поскольку фактически он и так не может быть нарушен, а упоминание о нем в договоре поставит чехословацкое правительство «в очень неловкое положение». Поэтому Мостовенко в письме наркому иностранных дел Г.В. Чичерину 19 июля предложил отказаться от этого пункта, «ограничившись короткой вставкой в декларативной части договора». Под давлением чехословацкой стороны Мостовенко был не против уступить и в вопросе «о признании нашего представительства единственным», удовлетворившись «признанием единства торгового представительства»¹⁷. Отредактированный таким образом договор вместе с сопроводительным письмом Мостовенко отправил в НКИД¹⁸. Он также отметил, что Бенеш преднамеренно затягивает переговоры, причинами этого он считал, во-первых, зависимость от Франции, а во-вторых, ожидание развития событий в Советской России в связи с неурожаем и голодом, «авось вот-вот придется иметь дело не с большевиками, а с их преемниками»¹⁹.

С целью ускорения подписания договора Мостовенко настаивал, чтобы Москва удовлетворила требование чехословацкого правительства об освобождении арестованных в России чехов, и обращался по этому вопросу не только в НКИД²⁰, но и в Политбюро ЦК РКП(б) и в ВЧК²¹. Когда в начале августа 1921 г. большинство арестованных были освобождены²², Мостовенко настойчиво просил поскорее выполнить новые требования Праги: принять в Москве чехословацкую торговую делегацию в предложенном полном составе, не отводя никаких кандидатур²³, и решить вопрос о «московских чехах», чье дальнейшее «вмешательство в русско-чешские дела, – по словам Бенеша, – становится совершенно невыносимым»²⁴. Проблема с торговой делегацией была решена, когда МИД ЧСР согласился с предложением советской стороны поставить во главе ее Й. Гирсу – брата В. Гирсы, который рассматривался и Мостовенко, и Чичериным как сторонник сотрудничества с Советской Россией²⁵. Без особых затруднений был разрешен и вопрос о «московских чехах». Еще в июне 1921 г. один из лидеров КПЧ Я. Гандлирж обратился к членам чехословацкой секции при ЦК РКП(б) с просьбой не присылать впредь агитаторов в ЧСР, призвав всех чехов и словаков – членов РКП(б) оставаться в стране Советов, где «они принесут больше пользы»²⁶. Соответствующее письменное заявление, в котором «энергично» настаивал на том же, Гандлирж передал и Мостовенко²⁷. 31 октября 1921 г. Оргбюро ЦК РКП(б) приняло решение ликвидировать Центральное чехословацкое бюро агитации и пропаганды.

Относительно же политических статей договора, особенно в вопросе о единстве представительства, НКИД проявил непреклонность. 12 сентября Литвинов писал Мостовенко, что «необходимо […] настаивать на сохранении пункта о единственном представительстве». «Раз Германия приняла этот пункт, то Чехословакия подавно не должна возражать против него», – отметил Литвинов. К тому же этот пункт, настаивал замнаркома, был включен и в советско-норвежский договор, подписанный 2 сентября 1921 г. Он вносил и другие предложения с целью усилить политический характер представительства. Литвинов считал желательным также упоминание о нейтралитете и выражал непонимание, почему включение этого пункта в договор может поставить чехословацкое правительство в «неловкое положение», ведь в случае давления Антанты или Малой Антанты оно «могло бы всегда сослаться на договор и отказывать в провозе оружия». Литвинов считал, что Малая Антанта находится под сильным влиянием Франции и может быть использована «для враждебных действий против России». «Во избежание усиления французского влияния мы должны всячески препятствовать сближению между Чехословакией и Польшей и вхождению последней в Малую Антанту»²⁸. Литвинов считал, что Мостовенко недооценивал «лицемерия чехословацких правителей» и за всякого рода любезностями и уверениями в дружелюбии не рассмотрел их истинное лицо. «Оттяжки в подписании договора, упорный отказ от нейтралитета лучше всего вскрывают их лицемерие», – поучал Литвинов²⁹. По его мнению, чехословацкие лидеры рассчитывали на скорую смену политического режима в России, на приход к власти эсеров, поэтому они с ними и заигрывали. И даже помощь голодающим, считал замнаркома, чехословацкие власти рассматривали «под углом зрения возможного укрепления эсеровско-кадетских элементов в России»³⁰. Попавший вскоре в НКИД «очень секретный», предназначавшийся «в собственные руки господину министру иностранных дел», доклад главы чрезвычайной дипломатической миссии УНР М. Славинского о беседе с В. Гирсой, в ходе которой последний выразил надежду, «что большевики не переживут этой зимы»³¹, только еще больше утвердил руководителей наркомата в своей правоте. Кроме того, они подозревали Францию и Польшу в замыслах «рассорить Советскую Украину с Россией», а потому усиленно заигрывали с Украиной. По этому поводу Чичерин писал Мостовенко: «Надо им противопоставить крепкий единый фронт. Украинские представители должны руководствоваться директивами российских представителей, получающих их от Политбюро из Москвы, в то же время соблюдая для внешнего мира полный декорум. При заключении союзными республиками договоров необходимо их предварительно согласовать с нами»³².

Большую обеспокоенность в Москве вызвали подписание 6 ноября 1921 г. чехословацко-польского договора и приезд в Прагу Б.В. Савинкова. 17 ноября Чичерин направил Мостовенко письмо, в котором упрекал его, что в донесениях тот постоянно уверял НКИД в невозможности достижения соглашения между ЧСР и Польшей, «между тем в конце концов соглашение заключено, по-видимому, самое опасное для нас». Нарком подчеркнул, что, по отзывам чешской печати, договор предусматривает пропуск через территорию ЧСР оружия для Польши, тем самым последняя «приобретает весьма солидный тыл, что может заметно отразиться на ее воинственных настроениях». Чичерин предписывал Мостовенко выяснить подоплеку этого договора и как в перспективе он отразится на отношениях ЧСР с Польшей и Советской Россией, требовал «как можно серьезней отнестись к нашим чешским отношениям, которые могут сыграть большую роль для нашего международного положения»³³.

В ответном многостраничном письме Мостовенко оправдывался, уверяя, что сам факт «заключения договора явился большой неожиданностью для самого чешского общества, в том числе и для весьма близких к правительству кругов». По его мнению, договор явился «результатом полной растерянности» чехословацкого правительства во время попытки Карла Габсбурга утвердиться на венгерском престоле в ноябре 1921 г.: «К концу карлистских дней в Праге неожиданно появился Скирмунт, и в течение двух дней договор был окончательно обсужден и подписан»³⁴. В действительности, переговоры между Чехословакией и Польшей начались еще в июне 1921 г., о сближении между двумя странами сообщали газеты³⁵, но Мостовенко, принимая во внимание серьезные разногласия между ними, считал «очень маловероятным» возможность какого-либо сближения³⁶.

Во время беседы с Мостовенко о содержании чехословацко-польского договора Бенеш не скрывал, что в нем имеется пункт о нейтралитете, который предусматривает: «В случае нападения на Польшу кого-либо из соседей, ЧСР соблюдает дружественный нейтралитет. Че[хословацкое] пра[вительство] обязуется допустить снабжение Польши оружием, амуницией и пр.». В ответ Мостовенко предложил включить в советско-чехословацкий договор пункт о нейтралитете в такой формулировке: «В случае нападения на Советскую Россию кого-либо из ее соседей, ЧСР соблюдает дружественный нейтралитет. Че[хословацкое] пра[вительство] обязуется не пропускать доставку оружия напавшему врагу и пр.». Бенеш заявил, что такой путь неприемлем и ЧСР обязана снабжать Польшу оружием независимо от того, кто будет нападающей стороной³⁷.

Исходя из своего анализа ситуации, Мостовенко пришел к выводу, что «корни» чехословацко-польского договора вне Праги, что инициатива и, «может быть, авторство соответствующего пункта» в нем принадлежат Франции, и договор является лишь частью «подготавливаемой интервенции против нас», которой ЧСР не должна мешать. Мостовенко предлагал «сделать Прагу первым поводом для протеста против замышляемых интервенций» и «во всеуслышание заявить», что чехословацкое правительство не только ведет двойную игру, поддерживая одновременно отношения с Советской Россией и эмиграцией, но и «дало открытое обязательство поддерживать интервенцию против Сов[етской] России, тем обеспечивши и облегчивши воинственный напор Польши против нас, мы находим, что нет почвы для каких бы ни было отношений, разрываем их и уезжаем впредь до лучшего будущего»³⁸. Мостовенко считал, что отъезд советской торговой делегации «произведет очень солидное впечатление» и для общественного мнения «будет фактором крупного значения»³⁹.

Следует отметить, что вопрос об отъезде советской миссии из Праги поднимался не впервые. Когда в начале ноября 1921 г. появились сообщения, что Савинков и его сотрудники вынуждены были под давлением советской стороны покинуть Польшу и пытались найти прибежище в Чехословакии, это вызвало резкие протесты Москвы. Мостовенко было предписано прервать переговоры, и в случае невыполнения советских требований торговая делегация должна была не только угрожать разрывом, но и покинуть Прагу. К концу ноября 1921 г., как писал Мостовенко в наркомат: «Вопрос о Савинкове превратился в частность». Сам Савинков и большинство его сотрудников уехали. Бенеш выразил готовность дать «официальную гарантию», что не допустит на территории Чехословакии деятельность организации Савинкова⁴⁰. В письмах в Москву Мостовенко утверждал, что теперь главным является вопрос не о Савинкове, а о договоре, в частности пункт о нейтралитете. Он предлагал Литвинову, чтобы НКИД направил ЧСР ноту с формулировкой о нейтралитете и, в зависимости от ответа из Праги, либо «констатировать отсутствие почвы для дальнейших переговоров и наш отъезд», либо, подчеркнув «наше миролюбие, наше нежелание ссориться с народом из-за ошибок правительства», «все-таки завязать договорные отношения». Мостовенко считал, что с помощью нот НКИД представится возможность подчеркнуть «масштаб вопроса» не только чехословацкий, «да и шума больше»⁴¹. Но в Москве придерживались другого мнения.

13 декабря 1921 г. Литвинов направил Мостовенко письмо, в котором, ссылаясь на его донесения, сделал вывод, что дальнейших уступок в вопросе о нейтралитете от ЧСР добиться не удастся. «Обязательство дружественного нейтралитета в случае нападения на Россию совершенно аннулировало бы значение соответственного пункта чешско-польского договора, и у нас нет абсолютно никаких оснований ожидать, что че[хословацкое] пра[вительство] пойдет так далеко нам навстречу, да и его обязательства немногого стоят: оно одновременно способно обещать помощь и нам, и полякам, Сов[етской] Украине, и петлюровцам. Вопрос о провозе оружия в случае столкновения с Польшей будет решен чехословацкими рабочими», – писал Литвинов. Он считал излишним и обращение к чехословацкому правительству с нотой: «Чего не можем добиться путем переговоров, мы вряд ли добьемся открытыми выступлениями». Обвинения чехословацких правящих кругов в двуличии может вызвать некоторую антиправительственную агитацию в ЧСР, но «реальных результатов это не даст». Тем более, «перенесение спора на открытую арену неизбежно вызовет немедленное энергичное вмешательство французской и польской дипломатии». Литвинов считал целесообразным, отказавшись от своей позиции о нейтралитете, проявить бóльшую настойчивость в отношении организации Савинкова, попытаться найти «более резкую формулировку пункта договора о неподдерживании враждебных нам организаций» и поскорее подписать договор. Замнаркома подчеркнул, что договор с ЧСР важен для Советской России не только сам по себе, но и «как стимул для других стран, в частности для Дании и Италии», с которыми переговоры затормозились из-за их неуступчивости в вопросе о единственном представительстве. Поэтому договор с ЧСР желательно подписать еще до нового года⁴². «В вопросе об единственном представительстве нельзя идти ни на какие уступки, – писал Литвинов в шифровке Мостовенко 16 декабря. – Пункт должен быть оформлен не хуже, чем в норвежском и германском договорах. Пришлите немедленно полный текст проекта договора»⁴³. 21 декабря замнаркома в срочном порядке запросил Мостовенко о точной формулировке чехословацким правительством пункта о единственном представительстве⁴⁴.

Однако до нового года договор не удалось подписать несмотря на то, что Мостовенко, следуя директивам Москвы, делал все, чтобы ускорить его заключение. 1 января 1922 г. он сообщил Чичерину, что получил от чехословацкого правительства только торговую часть договора, а формулировки политических пунктов, предложенные советской стороной более двух недель назад, «кроме необязывающего устного отзыва», остались без официального ответа⁴⁵. Формулировки экономических статей договора в основном представляли перевод временного соглашения РСФСР с Германией от 6 мая 1921 г.⁴⁶. В ряде экономических пунктов ЧСР стремилась даже расширить объем своих требований, поставить чехословацких граждан и деловые отношения с Советской Россией в привилегированное положение, но в то же время настойчиво пыталась ограничить договор в политической его части⁴⁷. Сильное сопротивление Праги вызвало предложение советской стороны включить в договор формулировку из советско-германского временного соглашения о «единстве представительства» РСФСР, в чем чехословацкая дипломатия усматривала «предрешение судеб будущей России» и «полное признание» советского правительства⁴⁸.

5 января Мостовенко передал в НКИД копии чехословацких проектов экономической части торгового договора и договора о взаимной репатриации⁴⁹, а 7 января сообщил формулировку правительства ЧСР о единстве представительства, которая, по мнению советского дипломата, «совершенно неприемлема и отзывается юмором»: «Представительство РСФСР в Праге является единственным представительством Советской России»⁵⁰.

Все попытки Мостовенко добиться включения в договор обязательства чехословацкого правительства признать представительство РСФСР в Праге «как единственное русское представительство на территории ЧСР» и гарантии, что «никакое другое русское представительство не получит признания», наталкивались на сопротивление⁵¹. Гирса уверял, что такая формулировка сделает невозможным проведение договора через парламент и возникнут трудности при его утверждении в Лиге Наций. Он предложил пункт о единстве представительства оставить в договоре в чехословацкой формулировке, а затем Мостовенко нотой запросит правительство ЧСР, как его следует понимать, и в ответной ноте в качестве разъяснения будет дана советская формулировка. Смысл такого трюка, по словам Гирсы, заключался в том, что ноты не обязательно публиковать, т.е. предавать гласности⁵². Мостовенко отверг это предложение потому, что «сущность предложенного Гирсой разрешения вопроса о единстве не в договоре, а посредством ноты, заключается в готовности дать обязательство провести этот пункт фактически и отказе публично то же самое декларировать». «Нам же как раз необходима публичность провозглашения нашего представительства единственным, как один из этапов полного нашего признания», – написал Мостовенко Чичерину 7 января 1922 г.⁵³.

После беседы с Бенешем и Гирсой 12 января, когда советский представитель в очередной раз убедился, что на уступки с чехословацкой стороны рассчитывать не стоит, он предложил прибегнуть к ультимативному решению вопроса: если к установленному сроку ЧСР не примет советские предложения, миссия покинет Прагу. 13 января 1922 г. Мостовенко написал Чичерину: «За целесообразность ультимативной постановки вопроса говорит несомненный факт, что наш отъезд отсюда, несомненно, произвел бы здесь большой переполох». Он отмечал, что Прага не пойдет на разрыв отношений, поскольку ЧСР заинтересована не только в будущих связях с Россией, но «и во вполне конкретных текущих сношениях»⁵⁴.

НКИД не одобрил столь решительных действий своего представителя в Праге, но в то же время рекомендовал не идти на уступки⁵⁵. 7 февраля 1922 г. заместитель наркома Литвинов направил Мостовенко инструкцию, в которой отметил, что присланные им «проекты договоров совершенно неприемлемы». «Политическая обстановка и отношение к Сов[етской] власти чехословацкого правительства не дают никаких оснований к предоставлению Чехословакии тех прав, которые она, опираясь на германский и австрийский договоры, пытается обеспечить себе в России», – написал Литвинов⁵⁶. Он считал невозможным до признания Советской России <em>de</em><em> </em><em>jure</em> позволить Чехословакии открывать свои дипломатические и иные представительства или их отделения вне Москвы. Литвинов предлагал исключить из договора ст. 10, в которой речь шла о предоставлении Чехословакии права наибольшего благоприятствования, так как она такого права «не заслужила». По его мнению, без всяких оговорок следовало исключить ст. 11, 12 и 13, в которых ставился вопрос об удовлетворении в будущем имущественных претензий граждан бывшей Австро-Венгрии⁵⁷. На устранение этих статей Литвинов обращал особое внимание. В телеграмме в Прагу Мостовенко от 14 февраля 1922 г. он специально подчеркнул, что «о каких-либо обещаниях возмещения «пострадавшим чехам в России» не может быть никакой речи ни в договоре, ни даже в устных переговорах. Этот вопрос «даже косвенно не должен затрагиваться ни в одном пункте договора»⁵⁸. Литвинов внес изменения в значительную часть статей проекта советско-чехословацкого договора. Он считал, что «прототипом» для договора с ЧСР должно служить советско-норвежское соглашение от 2 сентября 1921 г.⁵⁹, а если чехословацкое правительство не пойдет на уступки, «то лучше временно остаться без всякого соглашения. Из этого, конечно, не следует, что Вам необходимо сейчас уложить вещи и уехать. Составьте свой контрпроект, исходя из вышеизложенных замечаний, и начните новые переговоры»⁶⁰.

10 февраля Мостовенко во время беседы с Бенешем в соответствии с инструкциями Литвинова сделал «категорическое заявление, что ни на какие дальнейшие уступки мы не пойдем», чем тот был разочарован, поскольку до последнего времени всех уверял, что договор готов и его подписание – вопрос нескольких дней. Тем более, Бенеш, уезжая в заграничное турне – Лондон и Париж, как он сообщил Мостовенко, надеялся «иметь возможность сослаться на факт уже заключенного договора». В ответ советский представитель выразил убеждение, что чехословацкое правительство «в недалеком будущем сломит свое упорство и пойдет на требуемые нами уступки»⁶¹. Сообщая о содержании разговора с Бенешем, Мостовенко 11 февраля в письме Чичерину предложил, «ссылаясь на отсутствие договора», «свернуть ту часть нашей работы, которая особенно интересна для чехов»⁶².

В течение февраля 1922 г. переговоры по экономическим статьям проходили достаточно успешно. Чехословацкая сторона согласилась принять большинство поправок⁶³. 14 февраля 1922 г. Мостовенко даже написал Литвинову: «Я думаю, что договор с чехами мы все-таки подпишем до Генуэзской конференции»⁶⁴.

К концу марта текст договора был в основном согласован. 21 марта во время беседы с президентом ЧСР Т.Г. Масариком у П.Н. Мостовенко сложилось впечатление, что было достигнуто взаимопонимание и по политическим статьям и, следовательно, устранены последние препятствия на пути подписания договора. В ответ на заявление Масарика, что договор не подписан, поскольку «Вы поставили вопрос о признании советского правительства expresis verbis de jure, а […] мы не можем изолированно и первыми решиться на это», Мостовенко заметил, что «вопрос о [признании] де-юре нами не поднимался, что, напротив, [мы] настаивали на признании нас единственным представителем России». Более того, он «предлагал Бенешу в том или ином виде в договоре подчеркнуть, что фактом заключения договора вопрос о де-юре не затронут». Масарик констатировал, что «тогда дело меняется», и обещал обсудить этот вопрос с Бенешем⁶⁵. Однако до Генуэзской конференции договор так и не был подписан. ЧСР не желала связывать себя какими-либо обязательствами с Советской Россией до начала конференции и предварять ее решения по «русскому вопросу».

Изменение позиции ЧСР в отношении договора с Советской Россией произошло во время Генуэзской конференции. 16 апреля 1922 г. представители РСФСР и Германии заключили в Рапалло договор, который предусматривал немедленное возобновление дипломатических отношений, урегулирование всех спорных вопросов путем взаимного отказа от претензий и развитие торгово-экономического сотрудничества⁶⁶. Президент ЧСР Т.Г. Масарик и председатель правительства и министр иностранных дел Э. Бенеш реалистически оценивали сложившуюся ситуацию. Они понимали, что подписание Рапалльского договора означало конец изоляции России и дальнейшее следование этому курсу могло принести только ущерб государственным интересам ЧСР. Масарик поручил Бенешу вступить в переговоры с Чичериным, подчеркнув: «Это должен быть торговый договор, а не политический». Не могло быть и речи о признании Советской России <em>de jure</em>. Кроме того, президент считал целесообразным о предстоявших переговорах предупредить Францию и других союзников⁶⁷. 28 апреля и 1 мая 1922 г. Бенеш имел две продолжительные беседы с Чичериным. Они обсудили проблемы взаимоотношений Советской России и Чехословакии, главное внимание уделив вопросам о подготовке торгового договора и признания советского правительства. Бенеш старался избегать каких-либо обязательств и стремился ограничиться лишь информативной стороной дела, особенно в вопросе признания⁶⁸. С одной стороны, он опасался, что в случае ухода Франции с конференции ряд государств подписали бы «сепаратные договоры» с Советской Россией и ЧСР осталась бы не у дел, а с другой – лояльность в отношении Франции удерживала Бенеша от заключения договора с Москвой до завершения работы конференции [3. С. 120; 6. S. 390–391]. Но по окончании конференции заместитель наркома иностранных дел РСФСР М.М. Литвинов и замминистра иностранных дел ЧСР В. Гирса в Генуе согласовали все статьи договора. Как сообщил Литвинов в коллегию НКИД, Гирса был «удивлен, что нам удалось в течение 3-х часов выработать соглашение, над которым они с Мостовенко безрезультатно бились около года». Однако подписывать договор Гирса отказался, сославшись на отсутствие формальных полномочий, и предложил Литвинову для его заключения приехать в Прагу. Замнаркома настоял на парафировании договора. Он собирался после поездки в Берлин на один день поехать в Прагу и лично подписать договор, опасаясь, «что Бенеш попытается увильнуть или внести новые изменения, и Мостовенко придется завязать длительную переписку с нами»⁶⁹. Из-за множества дел в Германии, у Литвинова не оставалось времени на поездку в Прагу, и он вызвал в Берлин Мостовенко, который был уполномочен подписать договор. Чтобы у чехословацкой стороны не было возможности внести изменения в политические пункты договора, Литвинов предложил коллегии НКИД опубликовать в советской печати телеграмму: «По окончании конференции тов. Литвинов от имени РСФСР и товарищ министра иностранных дел Гирса от имени Чехословацкой республики парафировали соглашение, по которому Чехословакия признает представительства РСФСР и У[С]СР единственными представительствами, обязывается прекратить всякие официальные сношения с организациями и лицами, ведущими борьбу против советской республики, причем оба государства гарантируют друг другу нейтралитет на случай конфликта одного из них с третьим государством. В остальном договор составлен в духе норвежского договора»⁷⁰.

Предпринятые Литвиновым предосторожности не были излишними. Накануне подписания договора чехословацкая сторона пыталась внести изменения в ряд пунктов договора. Заведующий экономическим отделом МИД ЧСР Я. Дворжачек убеждал Мостовенко в необходимости переименования договора в соглашение и изменения ряда формулировок. Кроме того, он заявил, что договор может быть подписан только при условии обмена нотами: чехословацкая сторона заявит «об ограничительном толковании примечания к пункту 1», что слово «борьба» следует «понимать как борьбу исключительно насильственными способами, т.е. взрывами, заговорами, покушениями и т.д.», а Мостовенко ответной нотой должен с этим толкованием согласиться. Советский дипломат отклонил все предложения Дворжачека, заявив, что обмениваться нотами он не уполномочен, что невозможно вносить какие-либо изменения в текст договора, «речь может идти только о точном переводе на чешский язык парафированного экземпляра». В последние дни перед подписанием договора Мостовенко сам уклонялся от бесед с чехословацкими дипломатами и устроил дело так, что «им не с кем было разговаривать по существу», поручив сотруднику миссии Р.О. Якобсону только «обеспечить точный перевод»⁷¹.

Тем не менее, 5 июня 1922 г. в момент заключения договора В. Гирса «во избежание недоразумений в будущем» пытался довести до сведения советской стороны то, как правительство ЧСР «толкует примечание к пункту 1». Мостовенко решительно заявил, что он уполномочен подписать только парафированный текст и отказался «принимать какие-либо толкования и объяснения». После того как договор был подписан, Гирса передал Мостовенко ноту⁷². На следующий день, 6 июня, аналогичный договор был заключен между УССР и ЧСР.

Временный договор между РСФСР и ЧСР предусматривал развитие торговых и экономических отношений. Большинство статей договора касалось их экономического сотрудничества. Но он содержал и ряд политических положений, включение которых так настойчиво добивались советские дипломаты. Во введении говорилось о необходимости соблюдения каждой из договаривавшихся сторон нейтралитета в случае конфликта одной из них с третьей державой. Ст. 1 предусматривала создание представительств Чехословацкой республики в Москве и РСФСР – в Праге, причем в договоре отмечалось, что «каждое из этих представительств является единственным представительством подлежащего государства в другой стране». По настоянию чехословацкой стороны в ст. 1 было внесено замечание, что «вопрос о признании де-юре правительства другой страны не предрешается настоящим договором». Ст. 1 содержала примечание, согласно которому оба правительства обязывались «прекратить всякие официальные сношения с разного рода учреждениями и представительствами организаций и лицами, имеющими целью борьбу с правительством другой страны»⁷³. Как отмечалось выше, чехословацкая сторона передала правительству РСФСР ноту, в которой дала свою трактовку термина «борьба». В ответной ноте от 21 июня 1922 г. Мостовенко сообщил Бенешу, что правительство РСФСР «может также согласиться с этим толкованием при обязательном, однако, условии, что каждая сторона сама оставляет за собой последнее слово в вопросе о том, какие организации и какие лица ведут с ней борьбу насильственными способами»⁷⁴. Ст. 8 договора содержала обязательства обоих правительств «воздерживаться от всякой пропаганды, направленной против правительства, государственных и иных общественных учреждений или социально-политической системы другой договаривающейся стороны» и «не […] принимать участия в политических и социальных конфликтах, могущих произойти в этих государствах»⁷⁵.

Таким образом, советская сторона добилась включения в договор, несмотря на ряд оговорок, положений о нейтралитете, о признании единства представительства, обязательства не поддерживать официальные отношения с учреждениями и представительствами организаций и лицами, имеющими целью борьбу с правительством другой страны. Договор создавал благоприятные условия для дальнейшего развития не только экономических, но и политических и дипломатических отношений. Однако взаимная подозрительность и недоверие осложняли их на протяжении длительного времени. В результате, признание <em>de jure</em> и установление дипломатических отношений СССР и Чехословакии состоялось только спустя 12 лет, 9 июня 1934 г.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АВП РФ – Архив внешней политики Российской Федерации, Москва

ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия

ДВП СССР – Документы внешней политики СССР

ДМИСЧО – Документы и материалы по истории советско-чехословацких отношений

КПЧ – Коммунистическая партия Чехословакии

МИД – Министерство иностранных дел

НКИД – Народный комиссариат иностранных дел

РГАСПИ – Российский государственный архив социально-политической истории, Москва

СНК – Совет народных комиссаров

УНР – Украинская народная республика

ЦК РКП(б) – Центральный комитет Российской коммунистической партии (большевиков)

ЧСР – Чехословацкая республика

AMZV – Archiv Ministerstva zahraničních věcí, Praha