1620-е годы стали периодом бурного развития социальных и политических структур Войска запорожского, разворачивавшегося на фоне очередного витка его внешнеполитической активности (походы на османские владения, союз с Крымским ханством и т.д.), нараставшего противостояния казачества с властями Речи Посполитой и вмешательства запорожцев в разгоравшийся на восточнославянских землях шляхетской республики религиозный конфликт между сторонниками православия и унии. Важной вехой в этих событиях стало казацкое восстание 1625 г.

Историки, обратившиеся к изучению его в конце XIX в. – начале XX в. опирались главным образом на комплекс польских источников, введенных в научный оборот еще в первой половине XIX столетия¹. Лишь в незначительной степени они дополнялись свидетельствами русских архивных документов, опубликованных П.А. Кулишом [2. С. 181–183, 229–230, 243–244]. Польские материалы, охватывавшие ход событий 1625 г., итогом которых стал поход на запорожцев войска под предводительством польного гетмана Станислава Конецпольского и подписание так называемого Куруковского договора, включают переписку казаков с королевскими комиссарами, сам текст соглашения и другие документы. В 2016 г. они были переизданы (многие по напечатанным текстам XIX в., так как архивные первоисточники в ряде случаев найти не удалось) в рамках публикации украинских археографов, охватывающей историю Войска запорожского XVI – первой половины XVII в. [3] Ряд находок новых польскоязычных документов последних лет, несмотря на содержащиеся в них ценные подробности, в целом не менял сложившийся в историографии нарратив событий 1625 г. [4. S. 57–64; 5. С. 86–94; 6. C. 371–374].

Указанный комплекс источников позволяет восстановить основную хронологию восстания и дает представление о тех позициях, которые занимали запорожцы в ходе официальных переговоров с представителями короля и Речи Посполитой. Они выражались главным образом в попытках казачества защитить свои сословные и религиозные права. Лишь часть требований запорожцы смогли отстоять в ходе не слишком удачной для них кампании, когда, будучи блокированы коронным войском гетмана Конецпольского у Куруковского озера, они согласились на переговоры. Куруковский договор 1625 г., несмотря на его половинчатость и компромиссность, несших в себе, по мнению М.С. Грушевского, зародыш дальнейших конфликтов (см. подробнее [7. С. 537–561; 1. С. 1–42]), стал все же важной вехой в эволюции сословных и политических структур Войска запорожского – их зримого оформления не только в рамках Запорожской Сечи, но и «на волости», в городах Среднего Поднепровья. По соглашению утверждалась структура войска численностью шесть тыс. чел., размещавшегося в королевских староствах Среднего Поднепровья (Черкасское, Каневское, Корсунское, Богуславское, Белоцерковское, Переяславское). Он включало не только гетмана (старшего), но и обозного, писаря, двух есаулов, войскового судью, а также шестерых полковников и полковых есаулов, шестьдесят сотников; казаки получали право иметь свой суд, свободно заниматься промыслами и т.д. [3. С. 283–287].

Изучая канун и развитие событий «польско-казацкой войны» 1625 г., М.С. Грушевский высказал сожаление, что в распоряжении исследователя практически нет никаких свидетельств о процессах, которые происходили внутри казацкого лагеря, о том, как формировались политическая программа запорожцев [7. С. 526–527]. Частично ответить на эти вопросы и заполнить образовавшую в силу естественных причин – односторонности источников – лакуну позволили исследования Б.Н. Флори, который ввел в научный оборот значительный пласт русских архивных документов, главным образом из собраний Разрядного приказа. Они включают сведения, сообщавшиеся приезжавшими в Россию выходцами из польско-литовского государства (казаками и киевским духовенством), а также информацию, специально собранную выезжавшими за литовский рубеж русскими подданными – купцами и разведчиками.

Работы Б.Н. Флори позволили существенно дополнить новым фактическим материалом предположения предыдущих исследователей (см., например [1. С. 12]) о существовании среди запорожских казаков двух «партий». Первую составляли умеренные и как правило заслуженные казаки («лучшие люди»), настроенные на сотрудничество с польскими властями. К ней можно отнести полковников Михаила Дорошенко и Федора Пырского, которые в разное время избирались гетманами. Запорожская «чернь» – рядовые казаки, группировалась вокруг двух других лидеров – полковников Олифера Голуба и Марко Жмайло, также обладавших в указанное время гетманской булавой. Из них больше следов в источниках оставил первый. Олифер Голуб, «казак старинный», не имевший семьи и дома, будучи соратником Сагайдачного, избирался гетманом после его смерти, в апреле 1622 г., при поддержке «черни» – рядового казачества, которое выбрало его, чтобы не допустить составления реестра. Голуба поддерживал и киевский митрополит Иов Борецкий, установивший, в свою очередь, контакты с русским правительством. Выходец из Речи Посполитой сообщал в Вязьме, что в апреле 1625 г. какая-то часть казацкого войска во главе с О. Голубом стояла лагерем на р. Суле, готовясь к военным действиям против польских войск. Оттуда, якобы в Белгород было отправлено казацкое посольство во главе с полковником Серебряным с сообщением о готовности запорожского казачества «отстать» от Польши и «отъехать» к России «со всем войском». Б.Н. Флоря также установил, что после неудачного морского похода, в первой половине августа, М. Дорошенко был смещен с гетманства, новым гетманом стал Ф. Пырский, и уже 15 августа отряд казаков двинулся в очередной поход на османские владения. Это стало одной из причин неготовности казачества к отпору польской экспедиции гетмана Конецпольского. Некоторое время спустя казаки, находившиеся «на волости», собрали раду в Киеве, чтобы обсудить предложения Конецпольского, которые сводились в том числе к необходимости согласиться на строго ограниченный реестр (ранее с подобным требованием на Сечь приезжал королевский посол). Под давлением массы рядового казачества польские предложения были отвергнуты. Решено было собирать казаков с «волости» и идти в Переславль на соединение с запорожцами. Узнав об этом, Конецпольский также двинулся вниз по Днепру, чтобы не допустить соединения сил противника. Предводителем казаков «на волости» оказался О. Голуб, собравший казаков из нескольких городов Правобережья Днепра. В начале октября между его отрядами и коронным войском произошли первые стычки в районе Канева. Далее войска Голуба отступали вниз по Днепру и сумели переправиться на Левый берег, что обеспечило небольшую паузу в военных действиях. Однако узнав, что шедшие с ним на соединение запорожцы движутся вверх по правому берегу реки, казакам Голуба пришлось переправляться обратно, став обозом «в семи верстах» от польского войска [8. S. 30–40; 9. С. 145–146, 151–152].

Историки до настоящего момента считали, что гетманом запорожцев в ходе восстания был Марко Жмайло [1. С. 12, 18, 21–22; 7. С. 527, 544–547] (см. также [10. С. 26–32]), что как будто подтверждалось польскими источниками. Так, в анонимном «Диариуше украинной экспедиции с запорожскими казаками в 1625 году» его имя упоминается под записью от 11 (1) октября², когда в польское войско, располагавшегося в миле от г. Канева, приехали казацкие послы из того отряда, что находился «на волости». Они просили коронное войско «не наступать» на их лагерь, пока для переговоров не прибудет «гетман их Жмайло», который пребывал на Запорожье [11. S. 145–146]³. 19 (9) октября эту просьбу повторил другой казацкий посланец, и вновь с упоминанием Жмайло [11. S. 147]. Между тем в письме одного из предводителей казацких отрядов, «старшего» Яремы Михайловича, располагавшегося со своим отрядом в Крылове, где он, видимо, прикрывал переправу, имя гетмана не указано [3. С. 264], а первый непосредственно обращенный к М. Жмайло «лист» королевских комиссаров датирован 3 ноября (23 октября) [3. С. 277]. Б.Н. Флоря обратил внимание на противоречие информации «Диариуша…» и русских архивных документов, которые упоминают как гетмана запорожских казаков в это время Ф. Пырского и сообщают о его смещении после объединения сечевиков с казаками, находившимися «на волости» [8. S. 39. Прим. 68]⁴.

Если верить «Диариушу…», отряды с «волости» и из Сечи объединились 25 (15) октября. Уже на следующий день Конецпольский отправил в казацкий лагерь своих представителей с предложением условий замирения, которые запорожцы посчитали «тяжелыми». Они дебатировали их на раде, длившейся весь день 27 (17) и до полудня 28 (18) октября, прислав к вечеру того же дня послов к польским комиссарам и гетману, которые заявили, что «mołojcy żadnego punktu z kondycyi danych pełnić nie obiecują» («молодцы ни одного из пунктов данных им кондиций соблюдать не обещают») [11. S. 148–149]⁵. Как отметил М.С. Грушевский, привезенная казацкими послами декларация носила форму достаточно решительного отказа [7. С. 548–551]. Переговоры были прерваны, Конецпольский отдал приказ начать военные действия, увенчавшиеся соглашением под Куруковым, смещением Жмайло и избранием нового гетмана – М. Дорошенко (описание кампании см. [1. С. 27–39]).

До настоящего момента в распоряжении историков не было источников, которые могли хотя бы отчасти пролить свет на события казацкой рады и разрешить отмеченное Б.Н. Флорей противоречие, касающееся того, кто был гетманом Войска запорожского в период до конца октября. Между тем, русские архивные собрания еще отнюдь не исчерпаны с точки зрения поиска и публикации источников, проливающих новый свет на историю казацкого восстания 1625 г.

13 января 1626 г. в Путивль, на Борисоглебскую заставу прибыли трое старцев из «литовские земли», из располагавшегося в Погребищах (ныне Винницкая обл., Украина) Вознесенского монастыря: игумен Андриан, черный поп Виталий, черный дьякон Савва, а также брат игумена, «белец» Федор Яцкович в сопровождении дьячка Яремы (Ермолки) и слуги Ивашки. Целью визита, как и обычно в таких случаях, было получение царского жалованья. Маршрут визитеров пролегал через Паволочь – Фастов – Киев – Борисполь – Барышевка [14. Л. 1]. Об этом приезде на основе рассматриваемых в данной статье материалов кратко упоминал в фундаментальном труде К.В. Харлампович [15. С. 83], и недавно более подробно – Б.Н. Флоря, добавив к информации исследователя сведения из фонда Разрядного приказа (Приказной стол). В частности, он отметил, что игумен Андриан привез в Путивль список с Куруковского договора [9. С. 169]. Однако материалы дела из Греческого фонда (№ 52) РГАДА, которые легли в основу этой работы, никто из исследователей подробно не рассматривал.

Игумен Андриан передал путивльским воеводам А. Головину и И. Есипову три письма – царю и патриарху (оба от 29 декабря 1625 г.), сохранившиеся в оригинале, а также главе правительства боярину И.Б. Черкасскому (не сохранилось). В первом он сообщал, что Погребищенский Вознесенский монастырь «в земли Малыя Росии» возник в 1601 г. К царю Андриан обращался как к «православныи християнския веры сияющему и венцем царствия украшенному и всякимя добродетели исполненному и страхом Божиим огражденному, благочестивому и христолюбивому милователю святых и божественных церквей», называя его самодержцем «всея росийския земли». Он сообщал, что собрался в путь вместе с другими духовными лицами, прослышав о щедрости царя к единоверцам («слышаще от многих верных хрестиян и приемлющих от твоего пресветлого царского величества пожалование»). Ранее вместе с архимандритом Острицкого монастыря Петронием в Москву ездил монастырский дьяк Ярема, но он всю полученную тогда «милостыню до оного монастыря обернул» и в Вознесенскую обитель ничего не попало⁶. Поэтому делегация во главе с Андрианом просила теперь «пожаловати нас, нищих во нынешнее лютое время пребывающи во гонениях и скорби, не имущи чим удовлити и здобити божественныя церкви». Монахи выражали надежду, что их пропустят в столицу «царского величествия видети и поклонитися подножию ногу яко царю во православных православнейшому и милосердну паче всяких царей, превосходящу добродетелию яко ж царю Констентину, украшающи божественныя церкви и милующи странных» [14. Л. 5–5об.]. В послании «святейшому отцу отцем и пастырови пастырем», Филарету Никитичу, «патриарсе Великия Росии московскому, отцу нам пречестному», Андриан писал, что он и его спутники «яко ж пчелы ко матце ко благословению святых и святительских рук […] главы своя» приклоняют. Сетуя, что «во нынешнее лютое время во земли росийстей» православные пребывают «во гонении от нынешних человек, паче ж развращающих церковь Божию», Андриан также, как и в письме царю, просил помочь монастырю милостыней, которая «даже и до святого града Иеросалима ведома» [14. Л. 6–6об.]. Письма в столицу повез путивлец боярский сын Федор Трифонов, а представителям Погребищенского монастыря было велено остаться в Путивле до «государева указу» [14. Л. 3]. 4 февраля новым воеводам Богдану Михайловичу Нагому (Нагово) и Петру Никитичу Бунакову царской грамотой было приказано вручить игумену Андриану присланные из Москвы сорок куниц, да выдать ему же и священнику Виталию по 10 руб., дьякону Савве – 8 руб., брату игумена Федору – 7 руб., дьячку Ермолке – 4 руб., слуге Ивашке – 3 руб. деньгами из путивльских «таможенных доходов», после чего отправить всю делегацию восвояси, предоставив подводы и корм «до рубежа». Пропускать в столицу их было не велено по причине слухов о «моровом поветрии» в «Литве» [14. Л. 31–36]. 13 февраля воеводы получили грамоту, а 17 числа, вручив приезжим жалование, отпустили их в обратный путь «прилуцкою дорогою» [14. Л. 37–41].

Традиционно в путивльской съезжей избе украинские духовные лица сообщили последние новости, касавшиеся польско-казацких взаимоотношений. После подавления восстания 1625 г. гетман Конецпольский выехал в Бар и ныне занимался приготовлениями к кампании против «швецких немец» и маршу на Вильно, для чего писал к гетману М. Дорошенко и к «выборным» казакам, чтобы «оне готовы были на службу». Андриан и его спутники встретили Дорошенко под Трепольем 4 января вместе с четырьмя польскими комиссарами и 20 казаками. Гетман и комиссары ехали в Киев, куда казаки, «которые выброны» в шеститысячный реестр, установленный Куруковским договором, должны «изо всех украинных городов съезжатца в Киев к нему Дорошенку». В городе находилось «поляков пять рот, что было оставлены от гетмана полского для козацкого разбору», которые после его завершения намеревались двинуться в Вильно и поступить под командование литовского польного гетмана К. Радзивилла [14. Л. 1–2].

Однако самая важная для историков информация содержится не в этих устных сообщениях, а в тех двух документах, которые подал Андриан в путивльскую приказную избу. Игумен предъявил «писмо з договору гетмана Конца Полского с козаки, на чом оне помирилис», то есть текст Куруковского договора, и рассказал, что документ дал ему «для ведомости в Погребищах сын ево духовной, капитан гойдуцкой сербин Ондрей Липа». Сам Липа «был в те поры в обозе з гетманом с Концем Полским» [14. Л. 3]. Еще более интересным и в своем роде уникальным источником, переданным русским властям, стал текст речи полковника Олифера Голуба, произнесенной на казацкой раде по случаю выбора гетманом Марко Жмайло.

Читая выразительные и полные экспрессии строки с призывом к запорожцам стать твердой ногой на своей исконной земле, невольно вспоминаешь сочные монологи Тараса Бульбы, устами которого Н.В. Гоголь столь мастерски выразил дух далекой для него эпохи. При этом речь Голуба – не литературное произведение, а документ, возникновение которого самым тесным образом связано с событиями казацкого восстания 1625 г. Его без сомнения, стоит соотнести с двухдневной радой 17–18 (27–28) октября, которая, как уже не раз бывало ранее, стала ареной противостояния сторонников соглашения с польским правительством и радикально настроенных казаков. Последних, как известно, возглавляли Голуб и Жмайло, при этом избрание последнего гетманом очевидным образом коррелирует и с наблюдениями Б.Н. Флори о смещении приверженца «умеренной партии» Пырского после объединения казацких отрядов, сделанными на основе русских источников, и с отмеченным польскими источниками отказом казаков принять условия комиссаров Речи Посполитой.

Учитывая скорое поражение запорожцев и передачу булавы М. Дорошенко, гетманство Жмайло, таким образом, длилось около десяти дней, и его, наравне с Голубом, можно считать одним из руководителей, но никак не лидером восставших.

Речь Голуба дает в руки исследователя не только изложение той аргументации, при помощи которой он и его сторонники пытались убедить казачество занять жесткую позицию в отношении польских требований, но и позволяет составить широкое представление о политической программе радикальных кругов запорожцев. Полковник «Олефер» начал обращение к раде с важной констатации, что избрание Жмайло обрадует как казаков, так и всех людей «народу нашого релеи руское», подчеркивая, что Войско запорожское выступает не только со своих узкосословных позиций, но и выражает интересы всего православного населения Речи Посполитой.

Голуб стремился убедить запорожцев, что нынешнее положение Войска вполне удовлетворительное и, соответственно, не требует заключения какого-то соглашения с польскими комиссарами. Используя монархические настроения казачества, полковник заявлял, что благодаря нынешнему королю Сигизмунду III казаки не имеют никаких «зверхних» над собой, под которыми следует понимать назначавшихся прежними «нерозсудными» королями гетманов. Еще более весомым является заявление Голуба, что казаки имеют «землю свою», под которой, видимо, следует понимать территории Среднего Поднепровья, к которым полковник предлагает присоединить Брацлав и Винницу, а также Житомир и Овруч «бо оттол продкове наши вышли и завше были, и тепер ест». Таким образом распространение политического влияния казачества предполагалось практически на всю территорию Брацлавского и Киевского воеводств. При этом если в первом случае предлагалось опираться на содействие короля, то в последнем – искать сотрудничества с теми «ляхами», которые хоть и находятся «далеко» от казацких земель, тем не менее, «любят» казацкую «славу». Речь видимо шла о тех представителях коронной и литовской (К. Радзивилл⁷) знати, которые в отличие от Конецпольского и находившихся в его войске королевских комиссаров, не имели материальных интересов на Украине и, по мнению Голуба, готовы были идти на уступки казакам при поддержке короля. Все это предлагалось оформить путем отправки официальных послов к королю и дружественным магнатам, чтобы взамен за озвученные выше уступки обещать от имени войска защищать границы Речи Посполитой от «неприятеля креста святого», т.е. от турок и татар.

Центром казацких владений и ставкой запорожского гетмана, по представлению О. Голуба должен был стать Киев, который de facto и так уже находился «в руках» казачества. Он выражал недовольство действиями киевского воеводы Томаша Замойского, который не только не поддержал целостность городских укреплений, но и способствовал их упадку и разрушению, не заботился «о святых церквах», притеснял мещан, пытаясь выманить у них как можно больше денег, что якобы даже привело к упадку мещанского сословия в городе и массовой записи его представителей в казачество. Голуб считал, что казачество должно добиваться изгнания Замойского и передачи воеводских функций запорожскому гетману, который смог бы организовать восстановление церквей, починку городских укреплений со снабжением их артиллерией, одновременно прекратив вытягивать из мещан «великие доходы». Более того, в администрацию гетмана должны были быть переданы все более-менее важные «украинные» города, куда он мог бы назначать «на староство» своих полковников. Им должны были подчиняться все «рыцерские» люди, под которыми можно понимать в данном случае и казаков, и шляхту. Последнее подтверждается и тем, что королевских урядников и старост предлагалось удалить по причине того, что в «украинных» городах и так якобы уже всем заправляли казацкие атаманы, а старосты «толко з жидами старыми, слепыми, с такими, которые нам не на що не пригожи, с тыми справу мают». В конце концов, Голуб полагал, что лучше будет попросту «выкинуть тых старост» в надежде на ласку и одобрение короля.

Изложив таким образом свое видение будущего административно-территориального устройства Войска запорожского на Киевщине и Брацлавщине, полковник перешел к военному аспекту. Здесь его предложения были не менее радикальными. Он предложил ликвидировать так называемое кварчаное войско, созданное в свое время специально для защиты пограничья и оплачиваемое четвертью доходов c королевских имений («кварта»; отсюда название). Эти средства следовало передать казакам, которые, как считал Голуб, вполне способны организовать и укомплектовать в достаточном количестве необходимые для такой службы подразделения. При этом, казаки не стали бы обкладывать дополнительными налогами свою «рускую братью», компенсируя возможный дефицит бюджета на содержание таких войск за счет военной добычи, которая, по словам Голуба, могла бы быть отнята у запорожцев только в том случае, сели бы реки, текущие в Черное море, «до Вислы се обернули». Последнее свидетельствует и решительном нежелании казаков прекращать военные походы на Крым и Турцию, как того требовало от них польское правительство.

Призывая М. Жмайло, новоизбранного гетмана, твердо отстаивать предложенную им политическую программу, Голуб обратился к славным, с его точки зрения, деяниям запорожцев в предыдущие времена своей истории, когда польское правительство демонстрировало слабость, не имея возможности остановить казаков. Собравшимся на раду припоминалось взятие Переяслава казаками К. Косинского в 1591 г., походы Г. Лободы в Молдавию и восстание С. Наливайко, который разорил Слуцк, Могилев, владения князей Острожских, когда шляхту вешали на воротах.

Вспоминалось и убийство королевского представителя Григория Глембоцкого, который был в 1585 г. отправлен на Волынь и в Подолию, чтобы разыскать отогнанные казаками татарские стада. Казаки замучили его до смерти, а тело выбросили в Днепр. Вопреки словам Голуба, убийцы Глебмоцкого не остались совсем безнаказанными. По приказу тогдашнего гетмана Михаила Ружинского они были арестованы и посажены в городскую тюрьму Киева [17. С. 112–114].

Религиозный мотив в речи Голуба явно находился на втором плане и звучал несколько однобоко, упирая исключительно на вооруженную расправу с униатами, которых казаки не мало «надтопили» (потопили). В виду, несомненно имелось недавнее убийство (в январе 1625 г.) запорожцами киевского войта Федора Ходыки и священника Ивана Юзефовича, которые якобы были склонны к унии [18. С. 304–311; 19. S. 289–300; 20. S. 379–388], а также наместника униатского Киевского митрополита Антония Грековича (в 1618 г.), который был утоплен в проруби [18. С. 298–300; 21. S. 89–91]. Характерно и упоминание Голубом убийства витебскими мещанами униатского митрополита Иосафата Кунцевича в контексте именно казацких «подвигов», что свидетельствовало об общности интересов в борьбе против унии казачества и остального народа «религии руской» в представлении запорожского полковника. С другой стороны, нельзя не отметить совет приязненных к казачеству «ляхов», которые якобы неоднократно предлагали запорожцам «з своим духовенством се порозумети». Возможно объяснение этого нюанса отчасти кроется в документах, опубликованных сначала украинским историком М. Довбищенко, а затем его польским коллегой Томашем Кемпой, которые показывают натянутость отношений между казачеством и киевским духовенством, недовольным хозяйничаньем запорожцев «на волости» и стремившемся в глазах польских магнатов отмежеваться от убийства Ф. Ходыки [18. С. 369–372; 19. S. 296–300].

Безнаказанность казачества в борьбе со своими врагами была вызвана, по мнению Голуба, покровительством им со стороны короля. Объясняя в рамках подобного наивного монархизма поход Конецпольского, он полагал, что Сигизмунд III был вынужден сделать это «за великою докукою» украинной шляхты. Однако часть ее, также как и король, готова была пойти на компромисс с запорожцами, нежели жить в постоянной угрозе их нападений, ожидающих всех, кому не по нраву казацкие вольности, подтвержденные не только патриархом иерусалимским Феофаном, но и самим «паном Богом». В связи с этим полковник предлагал М. Жмайло и запорожцам «смело» наступить на польское войско, обосновывая их право на вооруженное сопротивление защитой своей земли, своей отчизны, «дедичами» которой провозглашались казаки. Голуб отвергал любые попытки напугать казаков турецко-татарской угрозой, выражая уверенность, что совместно с донцами запорожцы доставят еще немало неприятностей Крыму и Порте.

Речь Голуба завершилась прямо-таки гимном казацкой удали и безрассудству с жизнью по принципу «после нас хоть волк траву ешь», одновременно формулируя безапелляционное право казаков распоряжаться на своей земле так, как им заблагорассудится: благодаря им пустынные украинские земли наполнились людьми, по их воле могут и вновь опустеть.

Общая тональность речи О. Голуба является дополнительным подтверждением приведенных Б.Н. Флорей свидетельств того, что для казачества в ходе восстания 1625 г. приоритетной целью было укрепление своего социально-политического положения в рамках Речи Посполитой, нежели обращение за покровительством к Русскому государству, на помощь которого в разразившемся внутреннем конфликте рассчитывал митрополит Иов Борецкий. Характерно, что даже О. Голуб, который по сведениям русских источников посылал в Белгород Серебряного, а затем возглавил казаков, недовольных Куруковским договором (владыка Иов предлагал в декабре 1625 г. русскому правительству призывать казаков Голуба на государеву службу) предпочел вместе с частью их уйти в Крым, а не «отъехать» к русскому царю [9. С. 145–154; 13. С. 149–150; 22. С. 52–53].

Оценивая речь Голуба как политический проект казацкого автономизма в период до восстания Б. Хмельницкого (1648), следует подчеркнуть, что он выходил далеко за рамки тех требований, которые казаки официально предъявляли властям Речи Посполитой. В инструкции 1622 г. казацкому посольству на сейм они сводились к свободному проживанию казаков в имениях духовных и светских землевладельцев Киевского воеводства, освобождение территорий последнего от постоев коронных войск, право на отдельный казацкий суд, вольный промысел зверя и рыбы, прекращение гонений на православных и легализация рукоположенных патриархом Феофаном митрополита и епископов и др. [3. С. 243–245]. В конце октября 1625 г., в ходе переговоров с королевскими комиссарами к этому добавилось право свободного выбора гетмана, право вольного приема и отпуска всех, приходящих на Запорожье, увеличение сумм денежного жалованья. При этом казаки согласились отказаться от сношений с другими державами и от походов на море [3. С. 269–272] (cм. также [23. С. 151–153]).

Все эти условия были направлены в первую очередь на защиту уже de facto имевшихся казацких вольностей, носивших главным образом сословный характер и не привязанных четко к административной структуре украинных воеводств Речи Посполитой. Голуб и его сторонники, напротив, предлагали введение в Среднем Поднепровье, а если получится – то во всей Киевщине и Брацлавщине политико-административного устройства без королевских старост, кварчаного войска, киевского воеводы и прочих коронных урядников, что должно было превратить казачество в главную политическую силу в регионе, резко изменив в его пользу баланс сил в отношениях с магнатско-шляхетскими кругами.

Характерно, что правящие круги в Варшаве, может и незнакомые с текстом речи Голуба, тем не менее вполне отдавали себе отчет в подобных намерениях казачества. В королевской инструкции на предсеймовые сеймики в декабре 1625 г. констатировалось, что казаки пытаются создать «udzielną sobie rzeczpospolitą» («себе отдельную республику»), захватывают земельные владения, ограничивают свободы шляхты, устанавливают свою власть в королевских городах и местечках, узурпируя власть так, что «Ukraina wszystka jest od nich schołdowana» («Украина вся им подчинена») [24. С. 285] – все в соответствии с теми идеями, которые озвучивал О. Голуб.

Анализируя проект Голуба нельзя не вспомнить возникшие на тридцать лет раньше, почти одновременно (в 1596 г.), известные «кондиции» гетмана С. Наливайко и план «казацкого княжества» киевского католического епископа Иосифа Верещинского. Первый предлагал королю Сигизмунду III разрешить казакам поселиться на пустынных землях Буго-Днестровского междуречья, построив там замок на пересечении турецко-татарских путей. Никакой конкретики касательно политико-административной структуры нового образования Наливайко не формулировал, ограничившись предложением о жаловании деньгами и сукнами за счет казны Речи Посполитой с возможностью посылать казаков для приобретения хлеба и военных припасов «на Белую Русь» и замечанием о необходимости жесткого подчинения своей власти запорожцев, в том числе военными мерами. Стоит отметить также, что он готов был не только не принимать в свой реестр беглых подданных магнатов и шляхты, но более того, разорив Запорожье, обещал обрезать беглецам нос и уши и отправить обратно к «украинным старостам» [25. S. 218–219] (подробней см. [23. С. 223–237; 26. С. 59–60]). Наливайко таким образом, не только не противопоставлял свое «Бугско-Днестровское войско» (термин П. Саса) политико-административным институтам шляхетской и королевской власти в Среднем Поднепровье, но и готов был с ними тесно взаимодействовать.

В 1941 г. украинский историк-эмигрант Михаил Антонович опубликовал и проанализировал найденный им в Гданьском архиве проект создания «казацкого княжества» известного общественного и религиозного деятеля, киевского католического епископа Иосифа Верещинского. Проект, который М. Антонович справедливо считал политически более зрелым, нежели идея С. Наливайко, состоял в передаче Войску запорожскому территории Заднепровья – Левобережья Днепра в среднем и верхнем течении реки вплоть до московской границы. Ставкой главы образования – заднепрского князя должен был стать Переяслав, ставкой второго лица, гетмана – Лубны, центрами остальных полков – города и местечки левобережной Киевщины (Остер, Пирятин, Борисполь и др.) и юго-восточной части Великого княжества Литовского (Мстиславль, Радомль, Кричев, Чичерск, Пропойск, Гомель). Всего предлагалось учредить 13 полков. Шляхта и иные «обыватели» на этих территориях должны были либо нести службу вместе с казаками, либо получить «zaopatrzenie» («снабжение») где-нибудь в другом месте, т.е. переселиться. В проекте Верещинского никак не раскрыты отношения «заднепровского князя» и его «княжества» с королем и Речью Посполитой, за исключением обязанности первых выставлять на службу шляхетской республики 3–4 тыс. казацкого войска [23. С. 270–280; 26. С. 55–63, 75–77]. План Верещинского предполагал создание политико-административной автономной единицы на границе Русского государства и Речи Посполитой, связанной с последней некими условно-вассальными отношениями, содержание которых никак не определялось. С точки зрения реализации этот проект, впрочем, был еще менее реален, нежели план Наливайко, поскольку требовал согласия шляхты тех воеводств Короны и Литвы, земли которых должны были отойти казакам, а соответственно и сейма шляхетской республики. Очевидно, что добиться подобного решения в политических условиях шляхетского парламентаризма было невозможно.

В сравнении с планами 1596 г. проект Голуба представляет собой следующий этап развития идеологии казацкого автономизма, когда сословные привилегии казачества предлагалось соединить с политико-административной автономией Войска запорожского на Киевщине и Брацлавщине при сохранении там уже существующих форм светского и духовного землевладения, а также при поддержке короля и влиятельной группы магнатов в Варшаве.

Текст речи Голуба следует считать не только политическим проектом, но и чуть ли не единственным произведением казацкой «публицистики» первой половины XVII в., образцы который для всего периода истории украинского казачества вообще крайне редки. В нем излагаются не только конкретные предложения административно-политических реформ, но восхваляются «былинные подвиги» казацкого войска в борьбе с властями Речи Посполитой и унией. В силу того, что речь обращена именно к казачеству и наоборот, не предназначена для ушей королевских урядников, комиссаров и шляхты, в ней откровенно высказаны те чаяния запорожцев, которые не включались в их официальные инструкции и послания королю и республике. «Народный» монархизм Голуба сочетается с культом казацкой силы, когда во главу угла ставится вооруженная и жестокая расправа с оппонентами. Подобные характеристики казачества противоречат образу христианского рыцарства, созданному в ряде западнорусских полемических произведений, в том числе знаменитой «Протестации» Иова Борецкого, в которой подчеркивалась набожность и религиозность Войска запорожского, а его воинственность сопрягалась главным образом с борьбой против врагов христианства (Крыма и Порты) и защитой православия [23. С. 74–83; 27. С. 148–150].

Тем не менее, текст речи Голуба был переписан, и возможно копировался впоследствии, в одном из церковных центров Правобережной Украины, что подчеркивает живой интерес церковных кругов к внутриполитической жизни Войска запорожского, естественного союзника киевского духовенства в борьбе за религиозные права. В Вознесенском погребищенском монастыре был создан и список Куруковского договора. И данные документы, и письма игумена Андриана царю Михаилу и патриарху Филарету написаны рукой одного писца (Андриан в конце подписи поставил лишь нетвердой рукой слова: «Поклонение до лица земли» [14. Л. 5об., 6об.]).

Список Куруковского договора является еще и плодом труда неизвестного переводчика, поскольку польско-казацкое соглашение 1625 г. до настоящего момента было известно только на польском языке, на котором оно, скорее всего, и было изначально составлено. Более того, указанный кириллический текст является, судя по всему, самой близкой по времени переводной копией документа, пусть и весьма неточной, оригинал которого неизвестен.

Польский текст Куруковского соглашения был несколько раз опубликован в XIX в., сначала в польском издании [11. S. 230–241], а затем составителями Архива Юго-Западной России (по списку из частного архива Г. Свидзинского) [28. С. 284–292]. Исследователям известны по крайней мере две дошедших до наших дней рукописные копии Куруковского договора, сохранившиеся в составе рукописей Библиотеки Польской академии наук в Курнике (№ 338 и 341). На основе первого списка он был опубликован в новейшем украинском издании [3. С. 283–287]. Публикаторы считают его более ранним, однако не совсем ясно, на основе чего они пришли к этому выводу. Рукопись № 338 («Diariusze sejmów 1623, 1625, 1626 i 1628 roku oraz inne materiały, dotyczące panowania Zygmunta III, w szczególności układów z Kozakami») в каталоге Курницкой библиотеки датирована XVII в. Она попала туда из собрания известного политика, общественного деятеля, ученого и библиофила Тадеуша Чацкого (1765–1813), к ее описанию приложил руку другой известный ученый и библиотекарь, Лукаш Голембиовский (упоминания об этом значатся на л. 1–2 рукописи), который в начале 1790-х годов работал канцеляристом у Чацкого, когда тот был членом Комиссии Коронного скарба. Книга № 341 («Diariusze lat 1625–1630 oraz korespondencja dyplomatyczna»; издатели текста Куруковского договора ошибочно указали другой номер – 306) имеет более узкую датировку, поскольку согласно каталогу библиотеки ее автором значится Ян Брожек (1585–1652), выдающийся польский ученый и ректор Краковского университета⁸. Данную рукопись Куруковского договора следует, видимо, считать более ранней, переписанной в период 1630–1640-х годов, хотя текст из книги № 338 полнее воспроизводит подписи и содержит упоминание о приложенной к договору печати Войска запорожского.

Как уже отмечалось, текст Куруковского договора игумену Андриану дал служивший у С. Конецпольского в гайдуках серб А. Липа, который, возможно получил его из гетманской канцелярии. Однако переводил ли Липа его сам или передал польскоязычную копию Андриану остается неясным. Можно было бы уверенно предположить последнее, если бы не значительное количество ошибок и упущений, присутствующих в переводе. Большинство из них могут быть, впрочем, объяснены невнимательностью монастырского переводчика, однако странным кажется факт, что в отдельных местах он не смог правильно расшифровать сокращение типа «Rpta» («Rzeczpospolita»), заменив его малопонятными в данном контексте словами «репцыя» или даже «репутацыя». Это как раз можно было бы объяснить тем, что текст был переписан кириллицей самим Липой, который, как чужеземец, мог не знать или не понять указанное сокращение. В ряде мест слова «Речь Посполитая» вообще опущены, однако вряд ли можно тут видеть сознательное стремление переводчика/переписчика умалить политическое значение республики. Значительные искажения и ошибки в списке Куруковского договора должны были несомненно осложнить работу уже московских переводчиков, которые подготовили переложение и текста договора, и речи Голуба [14. Л. 14–30]. Однако анализ московских переводов в сравнении с привезенными Андрианом оригиналами – тема отдельного исследования.

В приложении публикуются подлинные документы: речь О. Голуба и список с Куруковского договора. Публикация осуществлена с опорой на известные «Правила издания исторических документов» (М., 1990) с некоторыми отступлениями, которые, учитывая относительную редкость подобных памятников для первой трети XVII в., направлены на то, чтобы снизить степень модернизации и осовременивания текста. При издании сохраняется буква «ѣ», мягкий знак на конце слов (напр.: «ест», «милост» и др.) и перед гласными, где он играет разделительную функцию в русском языке (напр.: «братя»), не восстанавливается, сокращения, обозначенные титлой (в словах типа «святой», «пан», «наше», «Бог» и т.д.) и двоеточием (в словах типа «королевская милость», «Речь Посполитая» и др.) раскрываются в квадратных скобках, утраты текста восстанавливаются в угловых. В нескольких случаях проставлен, однако, твердый знак перед гласными, там, где он выполняет разделительную функцию (напр.: «зъеднати»).

При сравнении публикуемого списка с Куруковского договора и наиболее ранней польской архивной копией (кн. № 341 из Курницкой библиотеки) цитаты на польском языке даются согласно инструкции издания исторических документов, разработанной К. Лепшим [29], при цитировании публикации соглашения, подготовленной украинскими археографами [3] – так, как они приведены в этом издании.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Документ № 1

<em>1625 г. [</em><em>октября 17–1</em><em>8</em><em> (27–28)</em><em>]. Речь на казацкой раде запорожского полковника Олифера Голуба с призывом к новоизбранному гетману М. Жмайло расширять и укреплять влияние казачества в Речи Посполитой.</em>

(Л. 12об.) Предмова в радѣ козацкой от Олефѣра полковника, што был гетманом, при обраню гетмана Змаила.

Г[оспо]д[и]не гетмане, хвалим Г[оспо]да Б[о]га, же на нас Г[оспо]дь Б[о]г взглянул, на люде бл[а]говерные, братю нашу маломужную. От полтешатся люди много, а звлаща народу н[а]шого релѣи руское, што видячи мы яко тут тые, которые за ласкою Б[о]жию от п[а]на Б[о]га назначоною, особливо за то Г[оспо]ду Б[о]гу дяковат маем. И тое пред очима мац потреба и пилно се старат, не уступуючи в силах своих рыцерских, якож хвалим Г[оспо]да Б[о]га, же з ласки Б[о]жое и з ласки его к[о]р[олевской] м[и]л[о]ст[и] нѣ в чом се нам уйма не дѣет, як у волностях н[а]ших, которых собѣ що ден причиняемо, яко теж и великости н[а]шое, которая за помочю Б[о]жею ест незмѣрна велика. Колибыхмося за в[ашей] м[ило]стю присмотрѣти хотели, которую я, в[аша] м[ило]ст, п[а]не гетмане и всему товариству нашему выразити мушу. Напервей за щасливым п[а]нованем его к[о]р[олевской] м[и]л[ости] маемо землю свою, в которой перед тым за нерозсудных королюв мѣли есмо звѣрхних над собою, тепер теды п[а]нуем над ними, где одно нам потреба – присити⁹ ево к[о]р[олевскую] м[и]л[о]с[т] о Браславлю и о Вѣницу, бо оттол продкове наши вышли и завше были, и тепер ест. А Житомир и Овручий до земли нашое Киевское через послы н[а]ши достати маем и подарки отдати тым, которые нам присегли. Зъеднати можемо того всего, доступити яко ж маем по собѣ великие п[а]ны и поляки, а н[а]шие ляхи, которые от нас далеко живучи, спокойне славу н[а]шу любят и все нам признавают. И всегды, коли се нам трафит в них побывати, то от них слово доброе чуем, только бы нам потреба з своим духовенством се порозумѣти. А послов таких слати, абы были не осѣлые не жонатые, по просту таких нам потреба, которые бы нѣ на що ся не огледали и которие в наших волностях смукуют. А коли бы так щасливыми тые послы н[а]ши были, чого се и сподеваем, же за щасливым п[а]нованем к[о]р[оля], п[а]на н[а]шого, тое одержавши, слушне абысмо тую ласку вдячностю ево к[о]р[олевской] м[и]л[о]сти, яко реч, то ест порядком своим, чулостю и застановенем ся против неприятеля креста с[вя]т[о]го и до ойчизны полское не зборонялис, але и овшем ее моцно боронили. А Киев хоц тепер у наших руках, пред ся непорядок великий, который выразити мушу. То першая, иж Замойщеня¹⁰ не для порядку Киев держит, толко для остатнее згубы, повинност як была замок оправити казати, которого в мѣсто поправы што знает, то он спалит, о с[вя]тых ц[е]рквах нѣчого не дбает, мещаном волност уймует, а що мовлю, о интрату з ними трактует без сорому, торгуется як жид, зачем теж стало мещан барзо мало, толко хромые, слепые, старые, негодяи держатся, а хто почув на войну, до нас прибираются. То лѣпше бы ся ему до Ляховичов¹¹ выправит где, а на том мѣстцу мѣл бы наш гетман, седячи, около себе людей рыцерских, брати нашеи, замок бы (л. 13) окгрунтовал будынком и арматою и ц[е]ркви с[вя]тые направил бы, а людей бы не вытягал на великие доходы, до того, абы огледѣл мѣста украинные, до которых бы на староство полковники свои розслал. Тот же пулкувник у мѣстѣ мешкаючи, справовал бы всѣми людми рыцерскими, бо бы тые урядники теперишние украинные мало на што потребные, бо всюды за ласкою его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и за щасливым п[а]нованем его в той земли н[а]шой атаманы всѣм стравуют¹², а старостове толко з жидами старыми, слѣпыми, с такими, которые нам нѣ на що не пригожи, с тыми справу мают. По просту мовячи лѣпше бы нам выкинут тых старост в надѣю его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] ласки. А що обмышляют за плату жолнѣровѣ квартяному, которых зовут стражем ойчизны, служб тых не потреба, бо бы приложивши тую плату до тое данины н[а]шое, которую дают и давати завше мусят, тедыбысмо важили¹³ порядки н[а]ши войсковые и на люде такие, которые нам потреба збирати, всѣх людей судов своих близко прилеглых на прудший затяг, але на заволане завше ест готовы. Податками бысмо не здирали руск братю н[а]шу, бо мы маемо пожитки свои з моря и с поля, чого нам Реч Посполитая трудно¹⁴ отняти может, хиба бы рѣки Чорным морем плывучи до Вислы се обернули. Буд же в[аша] м[ило]с[т] цепер, дай Боже, щасливым, новообраный пане гетмане, таким щастем, як продкове твои, жебыс нам нѣчого нам не¹⁵ воймало¹⁶ и в малом часѣ даст Бог, розширимо наступи, едно смѣло, бо штож у Полщи за порядок, от есмо Кглембоцкого утопили¹⁷, Любаша забили, Переяславль высѣкли¹⁸, Могилюв и Слуцк в нѣвеч обернули¹⁹, Витебск вырубали (мещане владыку²⁰ умордовали)²¹ и незлѣчоную реч мы за Наливайка шляхты выстинали, князей Острозких мѣста выпалили, нѣкоторых п[a]нов на воротох их вывѣшали, постановене з Волоское земли розорвали²², Буцня стяли²³, Длукгоборского росѣкли, а иншого хто се напамятает, хот то по части униятов надтопили, а што с поля и з моря, хто их злѣчит. Усе то ласка его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] справует, усе то ласкавым оком панским своим переносит. Дякуймо ж п[а]нове братя, Г[о]с[по]ду Б[о]гу, иж маем п[а]на по собѣ. Да не своей то он хоти учинил, що он небощика канцлѣра на тую комисию до нас зослал²⁴, але то он учинил за великою докукою шляхты украинное. Наступи едно на них п[а]не гетмане смѣло, бо уже не много их, яко ж и тые волили бы з нами жити, нѣжли в небезпеченствѣ от нас теперишнего часу быти, бо праве юж люде на них наступили, которых понищили. Теды для того самого, а нашого плохого и короткого розуму волили бы се нас держати, которое²⁵ не хочут, так и мусят, кгдыж вѣдают заховане наше. Дай п[а]не Боже пожити и отдячити, яко дедичом тое ойчизны и земли, но ж що розумѣеш, если и шляхта в нашой волности не смакуют, але нашим волностям и справедливости (л. 13об.) мѣры нѣ маш, которая нам ест от п[а]на Б[о]га и от найс[вя]тѣйшого патриархи потвержена²⁶. А што нам турками страшат, сподеваемся на Б[о]га, што им докучимо и тут свой вѣк седя докончаемо, еще мы им так з Дону, як и Днепром додержимо, а по нашой головѣ хот волк траву иж, еще ж то за нашими молодецкими головами и сяя пустыня осела, а за нашим войском и тепер седит, за нас же может быти и пуста.

<em>РГАДА. Ф. 52. Оп. 1. 1626 г. Д. 9. Л. 12 об. – 13 об.</em><em> </em><em>Внизу л</em><em>. 13 об.</em><em> помета: </em>Такво писмо переводил Исак Житкой генваря в 28 день²⁷.

<em>Примечания</em>

Документ № 2.

<em>1626 г. ноября 6</em><em> (</em><em>октября 27</em><em>)</em><em>. Список с Куруковского договора между Войском Запорожским и Речью Посполитой, изготовленный в Погребищенском Вознесенском монастыре.</em>

(Л. 10) Мы, Станислав на Конецполю Конецполский, сендомирский, гетман полный к[о]р[онный], велюнский, барский, Томаш на Замойсцю Замойский, киевский, казимирский²⁸, Ян з Жирова Данилович, земль руских, руский²⁹, корсунский, чегиринский воеводове; Гаврило Гойский, киевский, Мацѣй Леоновский³⁰, каштелянове; Станислав с Потока Потоцкий, подолский, Степан Немѣрич, киевский, подкоморове; Якуб Собеский, красноставский, Александер Балабан, трембовелский, рогатинский, Адам Калиновский, браславский, винницкий; Константин Вѣшневецкий Корибут, Ерий³¹ з Острога Заславский княжата; Януш Тышкович, Миколай с Потоку Потоцкий, воеводич браславский, Томаш Склинский жикгвулский, Тодор Елец, хоружий, Филон Стрибул, чашник киевский, Ян Белецкий старостове, од его кор[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Речи Посполитое до одправеня в пристойный порядок Войска Запорозкого и до отповѣженя им воли его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Речи Посполитое комисарѣ назначоные, ознаймуемы, иж чинячи досыт порученю его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Речи Посполитое, и повинности, которуюсмы на себе взяли, шукалисмы всяких способов, которых нам часы и оказыи подавали, абы се было интентии и потребе Речи Посполитой яко найбарзий догодити могло, так на меншее репцыи³²] крве прелянем. До чогосмы з милости нашое и вѣры, повинни ку репутацыи³³ не тылко працы и отваги, здоровя не жалуючи, з Божею помочю и згодою нас всѣх, до такого ряду и послушенства Войско его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] Запорозкое привелисмы. Напрод иж набарзий³⁴ репцыи³⁵ обходили и обходити мѣли хожене их репцыи³⁶ на море мимо вѣдомост Речи Посполитое и заказ, также и збродне в мѣстах его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] попелненые. То юж през шаблю за наступенем войска его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] коронного значнейшую кару, а тым, которых щасте и воля Б[о]жая от тое казни заслонила и юж остаток их войска³⁷, ^kпрез которую их репцыю³⁸ на одваг³⁹ и услуги Речи Псполитой оферуючи и обецуючи именем его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Реч[и] Посполитой, одпущаем. Также ани тым, которие в службе его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] останут, ани тым, которые до обейстя свого ведлуг волѣ его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] вернутся спокойне, им шкодити напотым не мает, бы едно старостом и урядум⁴⁰ своим уважное пошановане и послушество оддавали и в жадные юрздыцыи⁴¹, пожитки и уряды (л. 10об.) ся не вдавали. Видячи притым реч пристойную, абы Войско Запорозкое, з подданых его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] будучи, голову, албо старшого свого, яко з давных часов бывало, з раменя его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и п[а]нув гетманув коронных⁴², теды мы, маючи моц от его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Речи Посполитое, собѣ злецоную, ^pясне велможные п[а]нове воеводове и гетман коронный⁴³ за вѣдомостю нас всѣх, а за обранем спосродка их же самых подалисмы за старшого п[а]на Михайла Дорошенка и на потым завше тому тылко старшому, которого его к[о]р[олевская] м[и]л[о]с[ть] и наше поверене⁴⁴ кролеве полские, п[а]нове наши, през гетманов коронных спосродка их же самих обраного подавати будут, послушни быти мают. А если бы повинности своей досыт не чинил, теды скаргу на него пред его к[о]р[олевскую] м[и]л[о]с[т] и гетмана коронного преложити мают, а о иншого з межи себе ж подане покорне просити мают. То ж и по зейстю каждого старшого свого учинити повинни будут. Если бы еднак великое отлеглости войско было от его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и гетманов корон[ных], теды могут обрати по смерти межи собою старшого и то для затрудненя ряду войскового, до того часу, аж им к[о]р[оль] его м[и]л[о]ст[ь] през гетмана корон[ного] спосродка их обраного подаст с присягою, яко тот теперишний старший его м[и]л[о]с[ти] п[а]ну гетману при бытности их м[и]л[о]с[тей] п[а]нов комисаров отдал и иншии, напотым будучии, пред зесланым от гетманов коронных ставши, выконати мают.

Которая ест теми словы:

Я, Миколай⁴⁵ Дорошенко присягаю п[а]ну Б[о]гу в Тройцы единому на том, иж наяснейшому к[о]р[олю] полскому Жикгимонтови третему⁴⁶ и Реч[и] Пос[политое], Коронѣ Полской на урядѣ тым моим до воли его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] будучи, во всем цалую вѣру и послушенство заховати буду, престерегаючи⁴⁷ росказаня его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и Реч[и] Посполитое, гамуючи всякую своюволю и непослушентсво, а меновите же ани я сам, ани през иншие якие особы цесарови турецкому земли, ани морем, ани полем, опроч з росказаня его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] ходити, ани воевати не маю. Овшем если бы кто хотел з войска мнѣ звѣроного⁴⁸, а я бым о тым вѣдал, теды его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и гетманови ознаймовати, и сам се против таких заставяти повинен буду, на жадные теж купы, ани охотника, ани выписчика кликати и купити без воли его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁴⁹ не буду, ^wи овшем, таких карати ведлуг повинности своей повинен буду⁵⁰, так теж всѣм кондыцыям в найменшим пункте и що в писме на Медвежих Лозах от их м[и]л[о]с[тей] п[а]нов комисаров ест назначоне зо всѣм товариством моим буду досыт чинити.

А иж его к[о]р[олевская] м[и]л[о]с[ть] для лѣпшого порядку и личбу их вѣдати хотячи (л. 11) и яко найболшую плату заслужоным в войску учинити и до служб Речи П[осполитое] способнейших мѣти, злецил то, абы список порядный войска всего имено, в котором мѣстѣ его к[о]р[олевская] м[и]л[о]с[ть] мает их перемешкивати, был инвентар учиненый. Теды, абы тым лацней и способней в домах то учинили, до чого латвѣйшие сродки нѣж бы се то на тым мѣстцу стати могло, показали от дня 6 листопада аж до дня 18 грудня в теперишн року ведле календару нового, то ест в шести неделях зупелных часми выназначоными, абы се всѣ в личбе шести тисячий постановили, списавши порядне в реестра як много в которым старостве⁵¹ мешкати будет, которые реестра любо его м[и]л[о]с[ти] п[а]ну гетманови, любо п[а]ном комисаром до тое справы назначоным отданы, а оттоле до скарбу коронного отдане, скарбу⁵² за се⁵³ от панов старостов екстрактем выймоване, а на потым кождому старосте сукцесыи при инвентарех пооддаване будут. А тым, которые зостанут выписани, шкодити тое не будет, и карати их подстаростове не мают, же в Войску Запорозким были. Которую личбу 6 тисячий ^aaдо войска его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] с повагою на кождую услугу⁵⁴ приповѣдаем, яко ж служба тая 6 тисячий, которые будут в реестре уписани всѣ огулем и кождый зособна, волности и прав от к[о]р[олей] их м[и]л[о]с[тей] полских и от к[о]р[оля] его м[и]л[о]с[ти] щасливе пануючого наданых, так яко пред тым заживали⁵⁵. И так же им будет волно уживати пристойного поживеня, як гендлюв, ловеня рыб и звѣря, тым еднак способом, абы в жадных пожитках не чинили старостом прешкоды, езов и входов, до староств здавна належачих, занехали. На которое войско жолду дорочного на с[вя]то С[вято]го Илии, с[вя]та руского, золотых 60 тисячий положоно будет в Киеве, в мѣстѣ его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти], отбирати будуть. А зособна привлащаючи их до служби его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁵⁶ иж бы тым пилней урядов и повинности своей престерегали, старшим юркгелты такие назначаемо: старшому над всѣм войском зол[отых] 300, обозному и писарови сто зол[отых], ясаулум двум по пултораста зол[отых], полковником 6 по золотых сто, сотником по злот[ых] 50, а суди войсковому зол[отых] сто⁵⁷. С той личбы 6 тысячий по тисяче на Запорозжю за росказанем его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] лежати и за вѣдомостю старшого их ведлуг часу и оказыи повинни будуть отдавати вѣдомост о неприятелю и боронити ему преправ и затриманю мѣстца⁵⁸. Остаток зас войска всего стати за ознайменем гетманов коронных на волости⁵⁹, до войска коронного⁶⁰, албо где потреба укаже на службу Речи Посполитое, престрегаючи в тягнению вшелякое тяжести людское будут завше прибывати повинни (л. 11 об.). Если бы се теж самому старшому их трафило одыйти на Запороже, теды тут, на волости, на своем мѣстцу мает зоставити чоловѣка розсудного, который бы вшелякого порядку, а особливе людем укривжоным скутечное⁶¹ справедливости пилно перестерегал, жебы се от них кривда никому не дѣяла и нѣ мают ся в жадные юрздыцие замковые и духовные⁶² вдавати. Справедливост зас кождому вкривжоному од них през атамана и старших их при обецности подстаростих, ^jjани без самых подстаростих⁶³, ведле описаня права посполитого чинена быти мает, а сами межи собою судитися мают. На море Днипром ани жадними панств Речи Посполитое прилеглыми реками ходити не мают, ани пакт с цесарем турецким розривати, ани полем, ани морем жадное войны з суседы Речи Посполитое без воли и росказаня его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁶⁴ вщинати не мают, чолны морския зараз при вѣжах попалити, инших под срокгим каренем робити не мают и на Низ чолнов жадных⁶⁵, ани лип спущати Днипром и иншими реками не мают, чого старший их под ласкою его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] и срокгим каренем доглядати мает. Так же п[а]нове старостове тому забегати и постерегати будут. В добрах земских шлехетских и духовных тым толко волно будет мешкати, которые п[а]ном своим будут послушни⁶⁶. Так же хочемо мети, абы жаден, который не хоче п[а]ну своему быти послушным далей 12 недель от даты того писма не мешкал в добрах шляхетских и духовных. Так же входы, млыны и иншие добра⁶⁷, которые собѣ по тые часы всурповали неслушне, заразем без вшелякое одвлоки старостом, державцом и п[а]ном дедичным пустити мают, на которые бы права жадного не мели, пред п[а]ны комисарми, которых до списаня войска назначоно, не показали. А хто бы не хотел п[a]ну своему быти послушным, и затым теж не могл бы в добрах шляхетских дедичных и духовных мешкати, теды пред выстем тых 12 недел волно ему будет дум и роздробок его предати ^o^oи ку пожиткови своему привлащити⁶⁸. А жебы се войско в жадную реч им не належную не вдавали, за волею его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁶⁹ пилно то заховывати мають, абы се примире от них⁷⁰ з жадными сусѣдскими панствы не постановяло, ани жадных послов от посторонних п[а]нов не приймали, анис през поселства зносити, ани на службу п[а]нов обцых ходити не важили, иначий бы мусела их ку репунтацыя⁷¹ (л. 12) ^ssне зване свое подданые, але за неприятеле мѣти⁷², которые бы собѣ щос особного над иншие в Речи Посполитое члонки привлащили и юж бы не комисиями, поневаж бы ласки его к[о]р[олевской] м[и]л[о]ст[и] и працы людий великих⁷³ невдячными быт ся показали, але явно и острою суровостю без ношеня ся з ними далшого мусели бы быт покарани. ^uuТакже, иж за тым каренем волности их и Реч[и] Посполитое⁷⁴ при значным впокореню не тылко выступки противные репций⁷⁵ попелнене отпущами, але теж и в всѣх пунктах ласку им именем его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁷⁶ показуемо. Теды то собѣ и Речи Посполитой варуемо, если бы се невдячными тое ласки его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] показали, а не додержали слова и присяги своей, любо во всѣх пунктах, любо в которым колвек з них, яко права и волности им наданые яко Речи Посполитое непослушным помагати не буде⁷⁷, так ани тая ласкавост н[а]ша⁷⁸ и то, що се тепер кволи им учинило, жадное ваги мети не буде, и овшем не оглядаючис на тые ку репутацыи⁷⁹] яко против преступцов воли его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] наступовати будем. А иж тые всѣ пункта и кондыцые Войско Запорозкое почуваючи ся в повинности своей яко вѣрные подданые его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁸⁰ приняли и оным досыт чинити на потомные часы будут, присягами потвержати повинни, що и на знак того печат войсковую притиснувши, килка старших руками своими подписали ^bbbу Курокова⁸¹. ^cccПрисяга всей черни Войска Запорозкого⁸². ^dddДѣялося в обозѣ на Медвежих Лозах дня 6 листопада року 1625⁸³. А над то не тылко старшина и чернь вся поднеслым голосом в тые слова присягу отдали. Мы, атаманы ^eeeи все Войско его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] Запорозкое едностайне и кождый зособна присягаемо п[а]ну Б[о]гу в Тройцы единому на том, иж чинячи воли его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти] досыт теперишнего часу вѣрност подданства его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁸⁴ заховати, послушенство всякое старшим н[а]шим отдавати, на море з Днепра не ходити, панств цесара турецкого не наеждщати, чолны морские всѣ попалити, примиря с постронными п[а]ны кром вѣдомости его к[о]р[олевской] м[и]л[о]с[ти]⁸⁵ и нѣчого такового, що з образою его маестату быти мѣло, чинити не маемо, и овшем тому всему, що дня теперишнего з их м[и]л[о]ст[я]ми п[а]ны комисарми застановилосе, досыт чинити маемо. А до списаня людий Войска и ревидованя прав на кгрунты спосродку себе его м[и]л[ост] п[а]на Халецкого, его м[и]л[ост] п[а]на подкоморого к[иевского] и его м[и]л[ост] п[а]на жикгвулского и его м[и]л[о]с[т] п[а]на хоружого киевского учинилисмо⁸⁶.

<em>РГАДА. Ф. 52. Оп. 1. 1626 г. Д. 9. Л. 10–12.</em>