Везде
Contact phenomena in the language of the ethnic Czechs in Serbian Banat
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Contact phenomena in the language of the ethnic Czechs in Serbian Banat
Annotation
PII
S0869544X0014870-0-1
DOI
10.31857/S0869544X0014870-0
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Sergey Borisov 
Occupation: juniour researcher
Affiliation: Institute of Slavic Studies RAS
Address: Moscow, Moscow, Russia
Edition
Issue 3
Pages
64-79
Abstract

The article provides an attempt of making a typology of phonetic, morphological, lexical, syntactic phenomena that arose in the idiom of the Czech ethnic minority in Vojvodina as a result of contact with the Serbian language of the environment, which is based on field records of 2013–2019. Cases of code-switching, metalinguistic comments are considered separately.

Keywords
Sociolinguistics, bilingualism, language situation, ethnic minorities, field research, Czech language, Serbian language, language contacts, Banat, code-switching, metalinguistic comments
Acknowledgment
The article was prepared within the framework of the RNF project 20-78-10030 " Language and cultural contacts in the context of social transformations among national minorities of the Alpine-Pannonian region»
Received
17.05.2021
Date of publication
17.05.2021
Number of purchasers
6
Views
130
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 В последние годы наблюдается повышение внимания лингвистов к чешскому языку за пределами Чехии. Чешским переселенческим говорам на Северном Кавказе и в Западной Сибири посвящены новейшие исследования С.С. Скорвида [1]. В этих работах не только описываются до сих практически неизученные диалекты чешских общин, но и разрабатывается типология инославянских переселенческих говоров в России [2]. В Хорватии вопросами языка чешского меньшинства долгие годы занималась М. Согрова. Объектами ее интереса были межязыковая интерференция и языковые контакты между чешским и хорватским языком [3]. Родной идиом, его фонетику, морфологию [4], лексический состав [5], а также вопросы самоидентификации через использование миноритарного языка в Хорватии изучает Х. Страник [6]. Наблюдается также интерес современных исследователей к теме языка потомков эмигрантов в Южной Америке. В 2010 г. вышла монография Л. Зайицовой о чешском языке в Парагвае [7], в которой данный идиом рассматривается, прежде всего, в контексте его контакта с другими переселенческими говорами, доминирующим языком окружения – испанским, а также с языком коренных жителей Парагвая гуарани. Об актуальности контактной проблематики свидетельствует большое количество выпускных работ чешских студентов, защищавшихся в последнее время. Среди них упомянем работы Т. Штохловой о языковом сдвиге у чехов в Сербии [8], А. Фрноховой о языке чешского села Шумица в Румынии [9], К. Выскочиловой об особенностях синтаксиса чехов в румынском Банате [10], К. Гофмановой о языке чешских анклавов в Аргентине [11]. В настоящее время тему моравской диалектной основы идиома представителей старшего поколения чехов в аргентинской провинции Чако разрабатывает в своей магистерской диссертации А. Галаштова [12].
2 История региона Банат, территория которого сегодня разделена между Румынией, Сербией и Венгрией, способствовала развитию языковых контактов у местного населения. Как замечает М. Номати, на формирование этноязыкового рельефа в регионе наибольшее влияние оказали два исторических периода. Первый из них – эпоха владычества Османской империи, когда Банат населяют, в основном, румыны и сербы (не контактировавшие с турецким языком вследствие минимального присутствия мусульманской администрации). Второй – период австрийских и венгерских реколонизаций, когда на отвоеванные земли переселяются немцы, чехи, словаки, болгары, хорваты, цыгане [13. С. 551]. Болгарскими банатскими говорами занимался С. Стойков [14]. Он же предлагал критерии для выделения банатского языкового союза [15]. Немецкие говоры румынского Баната описала А. Тома [16]. Проблематикой реализации языковых идеологий и многоязычия, прежде всего у немцев и венгров румынского Баната, занимается П. Лайхонен [17]. Г.П. Пилипенко описал и дал характеристику языковой и этнокультурной ситуации воеводинских венгров [18]. Полевые исследования среди цыган и румын сербского Баната проводит Б. Сикимич [19]. Большой интерес для исследователей представляет билингвизм так называемых карашевцев, владеющих славянским (сербским/хорватским) и романским (румынским банатским) идиомами [20].
3 Систематическое научное изучение чешских сообществ за пределами Чехии, в том числе в Югославии и Румынии, начинается после создания Первой Чехословацкой республики. На протяжении 1920-х годов важным периодическим изданием, в котором печатались статьи, посвященные жизни чешских и словацких переселенцев, являлся сборник Чехословацкого национального совета «Naše zahraničí» («Наше зарубежье»). Среди основополагающих работ того времени, посвященных чехам и словакам в Югославии, можно выделить труды Я. Ауэрхана [21], возглавившего созданный в 1928 г. Чехословацкий институт зарубежья. Следующий период активного интереса исследователей к жизни чешского сообщества в Югославии относится к 1960–1970-м годам. Результаты полевых исследований публикует этнограф И. Герольдова [22]. Изучением языка банатских чехов в Румынии и Воеводине занимался пражский богемист С. Утешены [23–25], который в это время принимал участие в работе по составлению «Чешского языкового атласа». Исследования чешского меньшинства в Банате, проводившиеся в первое двадцатилетие XXI в., носили скорее историко-этнографический, чем филологический характер. Новой темой этих исследований стал религиозный аспект чешских миграций на Балканы, интерес к которому вызвала теория антропологов М. Якоубека и З.Р. Нешпора, согласно которой первые чешские переселенцы-евангелисты пришли в банатское село Сфынта-Елена (рум. Sfânta Elena, чеш. Svatá Helena), входящее сегодня в состав Румынии, еще до массовой миграции в 1820-е годы [26]. В сербском Банате историк и этнолог М. Павласек провел подробное исследование уже не существующей сегодня общины чехов-евангелистов в селе Велико-Средиште (Veliko Središte) недалеко от г. Вршац [27].
4 1. По данным последней переписи населения, проводившейся в Сербии в 2011 г., к чешскому этносу себя относили 1824 человека, а своим родным чешский язык называли 810 человек. Чехи проживают главным образом в автономном крае Воеводина, большая часть (более 1/3 всех чехов в Сербии) – в общине Бела-Црква (644 чел.), где они составляют 3,7 % населения [28. С. 119], а чешский язык имеет статус официального [29]. Речь идет о самом городе Бела-Црква, селах Крушчица (Kruščica), Чешко-Село (Češko Selo). В Белграде к чехам себя относят 307 человек, также более сотни чехов было переписано в городах Ковин (Kovin), Вршац (Vršac) и Нови-Сад (Novi Sad) [28. С. 119]. Для извлечения статистических данных мы также обращались к результатам переписи 2002 г., согласно которым чешское меньшинство в момент ее проведения насчитывало 2211 человек [30. С. 23]. Этнический состав автономного края Воеводина отличается большим разнообразием. Так, в непосредственной близости от чешских сел находятся румынские села, например Куштиль (Kuštilj), Войводинци (Vojvodinci), Стража (Straža) (румыны составляют более 80 % населения в каждом из них) [31. С. 158], населенные пункты, где большинство составляют венгры: Добричево (Dobričevo), Шушара (Šušara) [32. С. 32–34], практически во всех населенных пунктах вокруг чешских сел, а также в самих Крушчице и Чешко-Село присутствует определенная доля цыганского населения [32. С. 33–35]. Кроме того, немцы, поселившиеся на территории Воеводины в конце XVIII в., оставались крупной этнической группой вплоть до Второй мировой войны1.
1. В повседневной речи опрошенных нами информантов-чехов до сегодняшнего дня сохранились немецкие варианты некоторых топонимов: Vajskirx (нем. Weisskirchen, сейчас Bela Crkva), Krušic (нем. Kruschiz, сейчас Kruščica).
5 Как уже упоминалось выше, Банат целиком отошел Габсбургской монархии после подписания в 1718 г. Пожаревацкого мира с Османской империей. Австрийский двор, проводя последовательную политику заселения отвоеванных земель, в 20-е годы XVIII в. поощрял переселение немцев на новые территории. Речь идет, прежде всего, о колонистах из германских земель, в несколько меньшем количестве прибывали немцы из Чехии, Моравии и Силезии [33. С. 31]. Первая волна переселений чехов относится к 1823–1825 гг., когда несколько семей из Чешского королевства по приглашению лесоторговца Мадьяри (венг. Magyarly) прибывают в долину Дуная, район Джердапского район Джердапского ущелья (территория современной Румынии). Приехавшие семьи – католики и евангелисты из центральночешских областей. В социальном отношении – бедные ремесленники (плотники, столяры, кузнецы), которых предприниматель планировал использовать в качестве рабочей силы для вырубки лесов в гористой местности сегодняшнего румынского Баната. Колонисты первой волны не получили обещанных предпринимателем условий жизни и обратились к командованию Валашско-Иллирского полка на Военной границе с просьбой включить их поселения в состав граничарских, что впоследствии было выполнено. Вторая волна переселений чехов в Банат (1826–1828) была инициативой двора: новые поселенцы становились граничарами, взамен им предлагался участок земли, оплата дороги до места назначения, освобождение от уплаты налогов на пять или десять лет, освобождение от воинской повинности на десять лет, предоставлялись семена для выращивания сельскохозяйственных культур, а также древесина для постройки домов. К 1828 г. в Южном Банате проживал 1961 чех. Однако в течение последующих 30 лет происходили вторичные миграции внутри Баната из-за трудностей с добыванием питьевой воды, в связи с удаленностью от городов и крупных дорог, а в некоторых селах и по причине низкого качества домов, которые строились для будущих колонистов заранее. В это время чехи начинают селиться на территориях, расположенных за рекой Нера – сегодня эта часть Баната принадлежит Южнобанатскому округу Сербии. Так, в 1829–1832 гг. несколько чешских семей переселилось в село Велико-Средиште (Veliko Središte) около города Вршац, в 1837 г. было основано чешское село Аблиан, или Фабиан (Ablian, Fabián) – современное Чешко-Село [34. S. 33–42]. В 1850-е годы в Велико-Средиште приходит также около 300 переселенцев из Моравии. Эта миграция имела под собой не только социально-экономические причины, но и конфессиональные: большую часть колонистов этой волны составляли реформаторы-евангелисты, рассчитывавшие получить большую свободу своего вероисповедания в мультиэтничных землях тогдашней Южной Венгрии [27. S. 10].
6 Подробные записи в хрониках, протоколах собраний, метрических книгах упомянутой евангелической общины села Велико-Средиште позволяют точно определить населенные пункты, из которых пришли моравские переселенцы: речь идет о селах в окрестностях Брно и Годонина [27. S. 10]. Колонисты данной волны были носителями центральноморавских (южная подгруппа) [35. S. 246] и восточноморавских (словацкая подгруппа) говоров [35. S. 268]. К сожалению, на сегодняшний день можно констатировать практически завершенный процесс вымирания чешской общины в селе Велико-Средиште (в статье 2012 г. М. Павласек указывает на то, что число говорящих по-чешски в селе уже не превышает 10 человек [36. S. 30]). В метрических книгах католических приходов записи о месте рождения вносились не всегда или были слишком общими (например Bohemia или Csech, позже Moravia [27. S. 8]). Около 12 существующих записей все же позволяют сделать приблизительный вывод о происхождении нескольких семей из центральной Чехии (окрестности Часлава, Бероуна, Коуржима, Подебрад, Пршибрама), а также из юго-западной Чехии (окрестности Пльзеня, Клатови) [37. S. 6–7]. На юго-западную собственно чешскую диалектную основу чешского идиома в селе Крушчица указывает и С. Утешены [25. S. 139].
7 2. Под языковыми контактами в лингвистике понимается «взаимодействие двух или более языков, оказывающее влияние на структуру и словарь одного или многих из них». Такое взаимодействие вызвано «необходимостью общения между представителями разных этнических и языковых групп, вступающих между собой в интенсивные связи по хозяйственным, политическим и другим причинам» [38. С. 237]. Как уже было сказано, рассматриваемый регион характеризуется большим этноязыковым разнообразием, а следовательно – многочисленны и разнообразны языковые контакты. В статье, однако, рассматриваются только те явления, которые закрепились в языковом идиоме воеводинских чехов в результате контакта с мажоритарным языком окружения – сербским. Сфера использования информантами сербского языка обширна: работа, решение административных вопросов в различных учреждениях, общение с медицинским персоналом в больницах и поликлиниках, образование, магазины, общение с родственниками, соседями, друзьями не-чехами. На чешском языке говорят, в основном, в семье и с соседями. В ситуациях, когда в компании присутствует человек, не владеющий чешским, но владеющий сербским, беседа ведется на сербском. У детей с 1 по 4 класс есть возможность изучать предмет «чешский язык с элементами национальной культуры» в школе в селе Крушчица и в двух школах в г. Бела-Црква, но преподавание всех остальных предметов ведется на сербском. Раз в две недели на Радио Воеводины выходит получасовая передача «Чешское слово» («České slovo») на чешском языке. Кроме того, некоторые информанты слушают и смотрят программы чешских СМИ через Интернет [39].
8 Материалом для лингвистического анализа в настоящей статье послужили нарративы, записанные в аудио- и видеоформатах. Часть из них (записи 2013–2015 гг.) подготовлена коллективом неправительственной организации «Школа-плюс им. Досифея Обрадовича» (Бела-Црква) и предоставлена для изучения Институтом балканистики САНИ2. Другая часть была записана мной во время полевого исследования, проводившегося в сентябре 2019 г. В 2013 г. сотрудниками «Школы-плюс» был опрошен 21 информант, объем записей составил 11 часов, в 2015 г. были записаны нарративы 11 человек общей длительностью шесть часов. Автор настоящей статьи работал в Сербии с 9 по 12 сентября 2019 г. Работа проводилась в населенных пунктах Бела-Црква, Крушчица, Чешко-Село, Вршац, записано около 20 часов интервью с 15 собеседниками. Возраст информантов – от 57 до 82 лет. Представители молодого поколения чехов, в большинстве своем, в поисках работы уехали в крупные города Сербии и за границу (подробнее об экспедиции см. [39]). Также состоялось несколько бесед с чешским учителем, который приехал в Крушчицу по линии Министерства образования, молодежи и спорта ЧР для преподавания чешского языка и культуры в общинах Бела-Црква и Вршац. Данная программа действует с начала 2000-х годов.
2. Автор выражает благодарность д-ру Биляне Сикимич (Институт балканистики САНИ, Белград) за предоставленные материалы.
9 При проведении интервью исследователи руководствовались стратегией неформальной полунаправленной беседы. Интервьюер задавал тему для разговора, однако в дальнейшем старался без необходимости не вмешиваться в нарратив своего собеседника (ср. похожий метод в [40. С. 280]). Таким образом, насколько это было возможно, минимизировался эффект присутствия исследователя, и речь информанта становилась относительно свободной и приближенной к практике его повседневного общения (см. о «парадоксе наблюдателя» у У. Лабова [41. С. 121–122]). Стоит отметить, что сотрудник «Школы-плюс» А. Стеглик, проводивший интервью в 2013–2015 гг., сам является представителем чешского меньшинства. Он хорошо знаком информантам и говорит на том же самом диалекте. Его высказывания также учитывались при анализе данных записей. Темами интервью стали объекты нематериальной культуры: календарные и религиозные праздники, обряды семейно-бытового цикла (рождение ребенка, крестины, свадьба, похороны), сфера народной мифологии и демонологии (рассказы о нечистой силе, о сглазе и методах его снятия); жилье и хозяйство (были зафиксированы названия частей дома, хозяйственных построек, орудий труда); цикл сельскохозяйственных работ (посадки, сбор урожая, молотьба зерна, производство вина, забой скота и приготовление продуктов из мяса). Были также записаны приграничные и трансграничные нарративы (о родственниках в румынской части Баната, о переходе через пограничную реку Неру). Информантам задавались вопросы об истории колонизации чехами земель Баната, о жизни миноритарной общины в XX в., о современном ее состоянии. Широкий круг тем позволил зафиксировать разнообразную лексику.
10 В результате анализа имеющегося звучащего материала было обнаружено большое количество контактных явлений в области фонетики, морфологии, синтаксиса и лексики. В статье рассмотрены самые частотные из них, а также отмечены наиболее характерные дискурсивные практики.
11 3. В области фонетики выделим несколько наиболее характерных контактных явлений, затрагивающих консонантизм, вокализм, а также место ударения в чешском идиоме.
12 3.1. Одной из характерных черт является произношение перед гласными переднего ряда аффрикат [ʨ] и [ʥ] (xč’eli, dž’elali3, xič’ili, xodž’ili вместо палатализованных [t’] и [d’] (xt’eli «хотели», d’elali «делали», xit’ili «поймали», xod’ili «ходили»). Подобные замены можно наблюдать в силезских говорах чешского языка: в западной (опавской) подгруппе [t’] и [d’] также заменяются аффрикатами [35. S. 294], в восточной (остравской) – свистящими [c’] и [dz’] (с’ixo «тихо», dz’en’ «день») [35. S. 300]. Утешены объясняет данную черту влиянием сербского языка [25. S. 140]. Похожее явление присутствует в речи венгров, проживающих в г. Нови-Сад, однако, в отличие от чешского, не является повсеместным: Г.П. Пилипенко указывает на то, что «характерно оно для отдельных информантов, которые испытывают сильное влияние сербского языка, редко используют венгерский язык» [18. С. 199–200]. С другой стороны, хотя речь идет о сербском/хорватском языке окружения, подобная ассибиляция не выделяется в работах, посвященных чехам в Боснии и Герцеговине [42] и чехам в Хорватии [43]. В чешских переселенческих говорах Кавказа и Сибири также отмечается стандартное противопоставление t–t’, d–d’ [1. С. 51]. Наконец, Утешены отмечает, что ассибиляция отсутствует и в идиоме румынских чехов несмотря на наличие ее в банатских говорах румынского языка [25. S. 140].
3. В примерах используется упрощенная транскрипция на основе стандартной чешской орфографии с некоторыми модификациями. Место ударения отмечается знаком «'», расположенным перед ударным слогом. Мягкость обозначается апострофом: ročn’ik. Долгота гласных обозначена только в тех случаях, где она встречается в речи информантов. Для обозначения задненебного согласного, передающегося в стандартной орфографии ch, в транскрипции используется символ x. Для транскрипции цитат на других языках применяется запись, приближенная к стандартной орфографии этих языков.
13 Приведу еще несколько примеров:
14
(3.1.1) KM: Ne'vjedž’eli sme za 'lepši, tak 'nam to 'bilo 'dobri. КМ: Мы лучшего не знали, поэтому нам это было хорошо (Крушчица, 2015).
(3.1.2) VV: 'Zrnije se kle'palo. U'tšihali se 'hlavi, 'nosili se 'domu. I 'potom od 'dževa ta'kovi pa'lički se u'dž’elat, ne. 'Xič’iš z 'jedn(o)u 'ruk(o)u za 'hlavu, i 'tu maš pa'ličku, i-i 'biješ po to(m) 'suncoketu, 'o(no) to 'padne 'dolu. ВВ: Зерно выбивали. Отрезали головки (подсолнечника), приносили их домой. И потом из дерева такие палочки делали. Берешь одной рукой головку, а тут у тебя палочка, и бьешь по этому подсолнуху, и оно все падает вниз (Крушчица, 2015).
15 3.2. В речи сербских чехов редко встречается произношение глухого и звонкого вариантов фонемы ř. На их месте в большинстве случаев фиксируется произношение [š] и [ž], а также сочетаний [rš] и [rž]: pšitahlo «привлекло», tši «три», pšeci «предки», žemželo «умерло», katežinskej «екатерининский, на день св. Екатерины», ržekne «скажет». Процесс утраты фонемы ř, судя по всему, находится в завершающей стадии, поскольку С. Утешены в статье 1970 г. указывал на то, что «у молодого поколения ř сегодня начинает утрачивать свою вибрацию и переходит в ž, š, иногда раскладывается в rž, rš» [25. S. 141]. Представители тогдашнего «молодого поколения», таким образом, стали участниками наших новых полевых исследований. В существующих работах, посвященных чехам в Хорватии, Боснии, на Северном Кавказе и в Сибири данная замена не обнаружена: во всех транскрипциях указывается чешский вибрант ř. Тем не менее, нами было отмечено сходное явление в речи чехов в Румынии [39], а также в Боснии и Герцеговине [44].
16 3.3. В большинстве чешских диалектов ударение располагается на первом слоге тактовой группы. Исключение составляют силезские говоры, где проявляется паракситоническое ударение, сближающее эту группу говоров с польскими диалектами [45. S. 502]. В речи сербских чехов ударение утрачивает свой фиксированный характер.
17 3.3.1. Распространена безударность односложных предлогов: ударение смещается на имя или местоимение.
18
(3.3.1.1) SM: Vzal si se'kiru, 'jidlo i šel 'pješki do‿'lesa. СМ: Он взял с собой топор, еду и пошел в лес (Вршац, 2015).
(3.3.1.2) IJ: Ja di(š) sem 'xod’il do‿'školi, dak tam ta 'mala 'vesn’ička […] ИЙ: Я когда ходил в школу, то там эта маленькая деревенька […] (Вршац, 2019).
(3.3.1.3) TA: […] a 'pondž’eli, 'pondž’eli 'bilo.. 'xod’ilo se 'jako po‿'vesn’ici […] ТА: […] а (в) понедельник, в понедельник было… ходили по деревне […] (Чешко-Село, 2013).
19 Смещение ударения с предлога на имя или местоимение отмечается и у носителей стандартного идиома в Чехии. Оно бывает вызвано логическим выделением слова во фразе, но встречается также и в нейтральных высказываниях [46. S. 243]. Э. Габетинова выделяет следующую зависимость для неакцентированного употребления: в сочетаниях предлог c односложным словом ударение обычно падает на предлог; с двусложным словом – отмечается колебание места ударения; с трехсложным словом – в половине проанализированных случаев ударение падает на предлог; со словами, состоящими из четырех и более слогов – ударение падает на имя или местоимение [46. S. 246]. Аналогичное явление у северокавказских чехов С.С. Скорвид относит скорее к эмфатическому средству, но отмечает, что «предлог иногда словно подчиняется общему ритму фразы» [47. С. 146–147]. С. Утешены указывает на то, что у сербских чехов безударность предлога встречается гораздо чаще, чем в речи жителей Чехии, и предполагает здесь влияние сербского ударения [25. S. 139–140]. Д. Миркович также выделяет случаи переноса ударения с предлога вправо и интерпретирует их, с одной стороны, как средство выделения слова, с другой – как перенос сербского/хорватского типа ударения [43. S. 198–199]. С. Попович характеризует ударение у чехов в боснийских селах Нова-Вес и Мачино-Брдо как системное и полностью соответствующее чешским диалектам в Чехии: оно располагается на первом слоге, предлоги – ударные [42. S. 68].
20 Встречается также безударное произношение приставок и начальных элементов наречий, образованных от предлогов (ср. [25. S. 140]):
21
(3.3.1.4) TA: 'Muzika i maš'kari vod'poledne 'bilo pro‿'d’et’i. ТА: Музыка (танцы) и маскарад днем были для детей (Чешко-Село, 2013).
(3.3.1.5) VV: Jo, 'von’i ne'pšišli od nix na'jednu ВВ: Да, они не пришли от них вдруг сразу (Крушчица, 2015).
(3.3.1.6) KM: 'Pšijde 'mládenec 'pro… pro 'družičku, 'jako 'pro 'tu 'holku, 'kera je mu 'družička i pši'nese ji 'n’akej… poklon КМ: Придет дружок за… за дружкой, ну за той девушкой, которая ему дружка, и принесет ей какой-нибудь… (серб.) подарок (Крушчица, 2015).
22 3.3.2. Аналогичным, на мой взгляд, является перенос ударения с ne в отрицательных формах глаголов. С.С. Скорвид упоминает данное явление среди других примеров на эмфатический сдвиг ударения [47. С. 146]. Тем не менее, его можно рассматривать не только как признак экспрессии, но также предположить влияние языка окружения. В особенности это касается форм прошедшего времени, так как в чешском языке отрицательная частица составляет одно фонетическое слово с l-причастием, что нехарактерно для сербского, где она входит в состав вспомогательного глагола biti:
23
(3.3.2.1) KM: Ne'sed’eli sme tak po 'koutex 'jako tej. КМ: Мы не сидели так по углам, как сейчас [сидят] (Крушчица, 2015).
(3.3.2.2) KM: Vod 'Katežini se vic ne'tancuvalo, 'aš na-a 'doček 'noviho 'roku. КМ: После св. Екатерины уже не танцевали, до кануна Нового года (Крушчица, 2015).
24 3.3.3. В языке воеводинских чехов ударение в заимствованных из сербского языка лексемах часто сохраняет свое место, а не переходит на первый слог. Однако Д. Миркович [43. S. 196] и С. Попович [42. S. 68], наоборот, отмечают такой переход в идиомах хорватских и боснийских чехов. Вероятно, здесь можно говорить о разной степени фонетической и просодической адаптации заимствованных лексем
25
(3.3.3.1) KM: 'kamaratki 'naše generácije КМ: подруги нашего поколения (Крушчица, 2015).
(3.3.3.2) VV: I 'tu se nasèlili i 'dželali 'zemn’edželstvo. ВВ: И они поселились здесь и занимались земледелием (Крушчица, 2015).
26 3.4. Наблюдается также сокращение гласных основы и окончаний глаголов, прилагательных и местоимений. При этом ударение может переходить на место долгого гласного, например: pši'tahlo (чеш. přitáhlo – притянуло, приманило), sed'laci (чеш. sedláci – крестьяне), dž’e'lava se (чеш. dělává se – делается). Сокращение гласных характерно для юго-восточной (чешско-моравской) подгруппы собственно чешских диалектов [35. S. 236], а также центрально-моравских [35. S. 242], восточно-моравских [35. S. 264], силезских [35. S. 287] и переходных чешско-польских [35. S. 309] диалектов чешского языка, поэтому данное явление нельзя однозначно трактовать как контактное. Количественные изменения гласных отмечаются также у чехов в румынском Банате [23. S. 203]. С. Попович выделяет в речи боснийских чехов случаи употребления у разных информантов в одинаковых позициях как долгих, так и кратких гласных, связывая это с различной (собственно чешской и моравской) основой диалектов переселенцев. Кроме того, отмечаются полудолгие гласные, которые «практически соответствуют сербохорватским долготам», т.е. в этом случае речь идет именно о контактном явлении [42. S. 37–42]. Диалектные и контактные случаи количественного изменения гласных также выделяет Д. Миркович в идиоме хорватских чехов [43. S. 176–194].
27 4. В результате интенсивного контакта с мажоритарным окружением в языке воеводинских чехов закрепились лексические заимствования из сербского языка. С. Утешены отмечал, что до Первой мировой войны местный чешский идиом находился под сильным влиянием немецкого языка ввиду контактов с немецкоязычным населением Бела-Црквы. В конце 1960-х годов он констатировал, что старшее поколение жителей с. Крушчица еще активно говорит на немецком, в то время как речь молодежи «наводнена» заимствованиями из литературного и диалектного сербского [25. S. 141].
28 Анализ интервью 2013–2019 гг. показал, что среди заимствованных из сербского литературного языка, а также из сербских (смедеревско-вршачких) говоров Баната, полнозначных лексем преобладают слова из сферы сельского хозяйства – повседневного быта сельских жителей (что, в том числе, может быть обусловлено темами самих интервью). К ним относятся, например, названия культур, которые выращивают местные жители: suncoket (серб. suncokret «подсолнечник»), paradajz («помидор»); названия орудий труда и хозяйственной утвари: vršalica («молотилка»), vetrenjača («мельница»). Встречаются регионализмы, например: lotvoz [48. С. 70] (бочка для винограда), masta [48. С. 73] (сладкий виноградный сок). Также заимствуются административные термины, названия профессий, школьные, вузовские, медицинские термины – лексика, использующаяся в тех учреждениях, где информанты могут говорить только на сербском языке, например: državni («государственный»), nastava («занятие»), porodilište («роддом»), vojska («армия»).
29
(4.1) VV: 'Pruti vod 'suncoketu se 'vazali do 'snopax, ВВ: Прутья подсолнечника связывали в снопы (Крушчица, 2015).
(4.2) SM: 'Zbirat 'vínohrat, sme ji pro'sili nas 'pustit da 'deme 'zbirat, 'pa sme ji 'pšinesli 'mástu. СМ: Собирать виноград, мы ее просили нас отпустить, чтобы мы пошли собирать, потом мы ей приносили виноградный сок (Крушчица, 2015).
(4.3) IJ: Von 'držel 'nastavu 'jenom na 'srpski. 'Misim 'předavan’i 'jenom na 'srpskom. ИЙ: Он вел занятия только на сербском. Я имею в виду, лекции только на сербском (Вршац, 2019).
(4.4) MJ: 'Tadi sme 'mn’eli 'jednu 'babičku, 'ne 'doktorku, 'kera xo'dž’ila po'radžat 'ženski, 'diš sem ja 'se narodž’il, 'po stavenix 'domu. A 'potom, 'diš sem se ja vo'žen’il, 'moje 'd’z’ec’i, ve 'Vajskirxu je poro'dilišt’e. МЙ: Здесь у нас была одна бабушка, не доктор, которая ходила принимать роды у женщин, когда я родился, по домам. А потом, когда я женился, мои дети, в Вайскирхе (совр. Бела-Црква) есть роддом (Крушчица, 2019).
(4.5) IJ: 'Tam sem bil 'tši 'roky. Jsem to 'završil. 'Učil sem za pre'cizniho 'mexaničara. Sem to 'završil, 'vodešel sem k 'vojsku. ИЙ: Там я был три года. Я это (учебу) закончил. Я учился на специалиста по точной механике. Я это закончил, пошел в армию (Вршац, 2019).
30 Среди заимствованных слов встречаются гиперкорректные контаминированные формы. В примере (4.3) сербская лексема predavanje («лекция», «занятие») приобретает окончание по модели чешских существительных среднего рода на -í. Также здесь появляется гиперкорректное ř, вероятно, по аналогии с чешской приставкой pře-. В сербском слове porodilište из примера (4.4), в свою очередь, конечный согласный основы смягчается в соответствии с чешским склонением существительных среднего рода на -e. Влияние чешского языка, т.е. факт адаптации близкородственных сербских лексем, уже отмечал у жителей Крушчицы С. Утешены [25. S. 142–143], аналогичное явление наблюдается у хорватских чехов [43. S. 283–285].
31 В сербском языке, в отличие от чешского, используются названия месяцев латинского происхождения, которые также заимствуются в речи представителей чешского меньшинства (поскольку собственно чешские названия не используются или просто неизвестны), однако в ситуации общения с исследователем информанты старались вспомнить их чешские аналоги:
32
(4.6) VV: 'Zabiječki 'bili vod de'cembru, vod 'patnactiho 'dvacatiho de'cembru. ВВ: Забой скота был с декабря, с пятнадцатого-двадцатого декабря (Крушчица, 2015).
(4.7) IJ: 'Ja se 'jmenuju (имя). 'Ročn’ik 'tisic 'devjecet 'čtiricet i 'sedmej. 'Třet’i sep'temb(e)r. 'Jak se 'řekne na 'česki? V: 'Zaři. IJ: 'Třet’iho 'zaři. ИЙ: Меня зовут (имя). Год рождения тысяча девятьсот сорок седьмой. Третье сентября. Как сказать по-чешски? В: (чеш.) Сентябрь. ИЙ: Третьего сентября (Вршац, 2019).
33 Активно также заимствуются слова несамостоятельных частей речи: союзы, предлоги, частицы, междометия (а также формы местоимений в функции междометий), некоторые из них являются дискурсивными маркерами, например: pa, ma («ну», «но»), ovaj («этот»), evo, eto («вот»), nego («чем»), baš («именно, особенно»), valjda («наверное»), barem («хоть», «хотя бы») (ср. у С. Утешены об этих заимствованиях в речи жителей Крушчицы [25. S. 143], а также об употреблении общебалканских частиц makar, barem, baš среди чехов в Румынии [23. S. 205]; у Д. Мирковича о заимствовании слов несамостоятельных частей речи [43. S. 291–292] у чехов в Хорватии).
34
(4.8) SA: Pa 'nevim, 'val’da 'misleli, že 'tadi 'bude 'lepši žit i.. 'dobra zem i.. СА: Ну, не знаю, наверное, они думали, что здесь будет лучше жить и… хорошая земля и… (Вршац, 2015).
(4.9) VV: i 'takže se baš ne- ne'libi 'nam se to baš ВВ: так что особо не, не нравится нам это особо (Крушчица, 2015)
35 5. Рассмотрим самые яркие контактные особенности синтаксиса, выявленные в речи сербских чехов.
36 5.1. Многочисленны примеры использования сербского предлога za («для») на месте чешских предлогов pro («для» – со значением направленности на объект или адресата) и na («для» – со значением инструмента или цели) (то же наблюдается у боснийских [42. S. 72] и у хорватских [43. S. 317–320] чехов), что объясняется их семантической и грамматической близостью (оба предлога управляют винительным падежом): mn’eli peci za xleb («у них были печи для [приготовления] хлеба»), saráči za xomuti, za hámi, za úzdi dž’elat («шорники, чтобы делать хомуты, сбруи, узды»). По аналогии союз protože («потому что») преобразуется в zato že (ср. серб. zato što), чему способствует изоморфизм чешского и сербского союзов: zato že to Zla'č’ica tu blisko («потому что Златица здесь близко»), zato že mn’el kon’e strakati («потому что у него были кони пегие»).
37 5.2. К контактным особенностям синтаксиса мы относим употребления сербских da-конструкций (ср. [25. S. 143; 42. S. 74; 43. S. 313–314]). Da может употребляться при придаточных предложениях со значением цели («чтобы»), где в стандартном чешском используются кондициональные конструкции с элементом aby (примеры (5.2.1), (5.2.2)). Также da выступает в роли подчинительного союза, аналогичного чешскому že («что») (пример (5.2.3)).
38
(5.2.1) SM: 'Deda 'bil ve 'zatvoru, že 'bršil 'troxu ječ'menu. Da ma dat co 'svin’am, kr- 'kon’am, jag do 'řeknu. СМ: Дед сидел в тюрьме за то, что обмолол немного ячменя, чтобы у него было, что дать свиньям, коням, так сказать (Вршац, 2015).
(5.2.2) VV: 'Muj 'tata bil ve 'velkim 'póli, i 'ja sem u'č’ikal 'pješki, i-i… da mu 'hlasim, že 'deda 'umžel. ВВ: Мой папа был в большом поле, и я побежал пешком и… чтобы сказать, что дед умер (Крушчица, 2015).
(5.2.3) SA: 'Jak to se 'stalo, baž do 'Krušici da 'pšišli? СА: Как так случилось, что они именно в Крушицу пришли? (Крушчица, 2015)
39 5.3. В речь воеводинских чехов проникает также сербская конструкция (i)ma + объект в родительном падеже, служащая для указания на наличие чего-либо (в цитируемых здесь работах подобные примеры найти не удалось):
40
(5.3.1) SA: Ti špic'namen, ma 'plno vi 'Krušici? VV:Jo-o-o… 'Hodn’e ih ma: (имя) 'taki vi 'Krušic al’ je (прозвище)… ma špic'namen, ne. СА: Эти прозвища… их много в Крушчице? ВВ: Да… Много их: (имя) тоже в Крушчице, но он (прозвище), у него прозвище (Крушчица, 2015).
41 6. Для речи представителей меньшинств в этнически смешанных регионах характерно переключение кода (code-switching), понимаемое как «процесс перехода с одного языкового кода (языка или диалекта) на другой в зависимости от социального контекста или речевой ситуации» [49]. На момент написания С. Утешены статьи о языке чехов в данном регионе, понятие code-switching еще не было сформулировано, однако он указывает на то, что «большинство двуязычных и многоязычных говорящих меняют свои высказывания с учетом того, кто их слушает, поэтому, когда слушатели разные (когда у них различные языковые компетенции. – С.Б.), они переходят с одного языка на другой, иногда посреди фразы, а при цитации используют оба или несколько языков совершенно произвольно» [25. S. 144].
42 6.1. Приведем несколько примеров зафиксированных нами случаев переключения кодов (курсивом выделены синтагмы на сербском):
43
(6.1.1) SA: Razgo'varamo sa (имя). 'Ona je 'godište… 'keri ste 'ročn’ik? BR: 'Třicet 'osmi. SA: 'Třicet 'vosmi, 'dobře. 'Budeme na 'češt’in’i 'mluvit. BR: Na 'česku, na… pa da, diš… СА: (серб.) Мы разговариваем с (имя). Ее год рождения… Какого вы года? БР: Тридцать восьмой. СА: Тридцать восьмой, хорошо. Будем на чешском говорить. БР: На чешском, на… (серб.) Ну да, раз уж… (Вршац, 2015).
(6.1.2) SA: 'Nalazimo se u 'kuč’i kod 'gospodž’e (имя). 'Ona je 'trideset 'petog 'godište. Vi ste 'saglasni da vas 'snimimo? HF: 'Jesam SA: E, tej 'budeme 'češt’inom. 'Vi ste 'čexin’a? 'Češka? HF: 'Ja sem 'češka, 'ano. СА: (серб.) Мы находимся в доме госпожи (имя). Ее год рождения тридцать пятый. Вы согласны с тем, что мы вас будем записывать? ГФ: (серб.) Да, [согласна]. СА: Ну, теперь будем по-чешски. Вы (серб.) чешка? Чешка? ГФ: Я чешка, да (Вршац, 2015).
(6.1.3) KM: I 'Dikovo 'táta 'dok ne 'umřel, von 'taki hrál. 'Jeho 'bilo «Tri 'sarme na 'plitkom 'tan’jiru», to 'dicki 'spíval. I tak, 'bili 'všelijaki ti 'starohradni pis'nički4: «'Moja 'mala de'vojčica» i co č’i ja vim. КМ: И папа Дык, пока не умер, он тоже играл. Его [любимое] было “Tri sarme na plitkom tanjiru”, он это всегда пел. Вот так, были эти разные староградские песни: «Moja mala devojčica» и не знаю, что еще (Крушчица, 2015).
(6.1.4) SM: [...] 'mn’ela tši 'roki i tak šek: «Ajde da se 'potegrifujem». I 'pšišli 'do Vajskirxu СМ: …[мне] было три года, и он тогда сказал: (серб. искаж.) «Пойдемте фотографироваться», – и [мы] пришли в Вайскирх (совр. Бела-Црква) (Вршац, 2015).
4. Калька с серб. starogradske pesme – особый песенный жанр, возникший в городах на Балканах в конце XIX – начале XX в., и представляющий собой синтез народной песни и популярной эстрадной музыки того времени [50. S. 63–65].
44 В некоторых случаях переключение кода мотивировано стратегией интервьюера, а также реакцией информанта на языковое поведение собеседника. Так в начале каждого интервью «Школы-плюс» исследователь А. Стеглик дает на сербском языке краткую преамбулу, в которой сообщает имя и фамилию собеседника и спрашивает разрешение на запись разговора, после чего просит информанта говорить далее на чешском и сам переходит на чешский язык. В примере (6.1.1), уточняя год рождения собеседницы, он сразу же обращается к ней по-чешски: 'keri ste 'ročn’ik? («какого вы года?») – и она отвечает ему также на чешском. В примере (6.1.2) вся преамбула, включая вопрос, адресованный непосредственно информантке, звучит на сербском языке, поэтому она при ответе использует сербский. Далее интервьюер переходит на чешский, однако употребляет сербскую лексему 'čexin’a («чешка») и сразу «исправляется», дублируя ее чешским вариантом češka для того, чтобы диалог продолжался на чешском (о стратегии дублирования см. также [51. С. 145; 44]). Переключение кода также характерно для ситуаций цитирования. В примере (6.1.3) информантка перечисляет названия сербских песен, а в примере (6.1.4) собеседница передает слова, которые говорил ей в детстве отец по-сербски.
45 6.2. Многие выделяемые здесь особенности речи мультиязычных информантов, разумеется, осознаются и самими говорящими (у сербских чехов это также отмечает Т. Штохлова [8. S. 50]). На явление метапрагматической осведомленности обращал внимание Дж. Фершуерен: «использование языка, как и другие формы социального поведения, интерпретируются акторами-участниками» [52. С. 99]. Все наши информанты в Воеводине в большей или меньшей степени контактируют с литературным чешским языком. Представители старшего поколения учились в существовавших тогда в Воеводине чешских школах, сейчас многие из них имеют доступ к чешским СМИ, фильмам, книгам через Интернет. Поэтому в ходе интервью было также выявлено большое количество фактов метаязыкового комментирования собеседниками собственной речи. В ситуации разговора с исследователем информанты стараются говорить на как можно более чистом и правильном на их взгляд чешском языке: с одной стороны, чтобы интервьюер их хорошо понимал, с другой – чтобы показать собственный высокий уровень владения языком. Метаязыковые комментарии при этом могут содержать в себе переключение кода, либо же само такое переключение может стать объектом комментирования (ср. [44]). Рассмотрим виды дискурсивных стратегий на примерах:
46
(6.2.1) VV: 'Hodn’e ix, tix 'koláču, 'kerej tše'bali jit do-o, do 'pece. Ja vim, ne 'muže bejt 'princes 'krofni da-a je 'pečeni, ve 'troubje, ve 'šporeč’e i ve-e 'peci 'ist’i… 'nejsu. To vod 'moje 'neboški 'mami vim 'akorát. | To 'nevim, 'jak se 'česki 'žeknu. Ali 'princes 'krofne na 'srpski, to vim 'akorat. ВВ: Много их, этих пирожных, которые нужно было [выпекать] в печи. Я знаю, что не могут быть princes krofni5, которые пекли в духовке, в (серб.) плите, духовке, и в печи одинаковыми... не могут быть. Я это знаю от своей покойной мамы. Я не знаю, как они по-чешски называются. Но princes krofne на сербском – это я как раз знаю (Крушчица, 2015).
(6.2.2) VV: 'Ne bi 'mox 'ono ja. 'Možna 'starši 'keri 'napšiklad… da-a-a za'prosiš 'ovaj, e-e-e… (имя) no za'prosiš da č’i da interv'ju, on bi č’i 'hodně vic 'toho 'ješč’e vip'ravel, že ja. 'Hodn’e vic, 'ist’e 'hodn’e vic. I 'troxu 'lepši 'česki bi ti moh vi'pravjet 'nežli ja. ВВ: Я не смогу это [объяснить]. Может, у кого-нибудь из старых попросишь, например, у (имя) попросишь, чтобы он тебе дал интервью: он бы тебе еще больше об этом рассказал, чем я. Гораздо больше, точно гораздо больше. И немного лучше по-чешски мог тебе рассказать, чем я (Крушчица, 2015).
(6.2.3) BH: A vo'lala sem ho na 'fiksni, 'fiksni se 'taki mi iz'baci. I: [...] 'nema već 'fiksni. BH: 'Zato von mn’e vi'hazuje. [...] BH: 'Nema e-e 'fiksni… 'nema-a 'pevn(o)u 'linku. БГ: А я звонила ему на (серб.) стационарный, стационарный у меня тоже (серб.) сбрасывается. И: [...] (серб.) у него уже нет стационарного. БГ: (серб.) Поэтому он меня сбрасывает. [...] БГ: у него нет, э-э (серб.) стационарного… нет стационарной линии (Крушчица, 2019).
(6.2.4) JM: 'Ten 'den 'bil na 'dvou 'funusex. 'Vite, co je 'funus? Diš 'n’egdo 'umže, diš e… diš 'n’egdo 'umže, pa diž ho ode 'viprovodž’it. Jak to vi 'žikate… 'saxrana… u 'nas 'žikaji 'funus. ЙМ: В этот день он был на двух похоронах. Вы знаете, что такое похороны? Когда кто-нибудь умирает, когда э-э… когда кто-нибудь умирает, потом когда его идут провожать. Как вы это говорите… (серб.) похороны… у нас говорят похороны… (Крушчица, 2019)
5. (серб.) Пирожное типа профитролей.
47 В примерах (6.2.1), (6.2.3), (6.2.4) реализуется стратегия подбора эквивалента на другом языке, стратегия «перевода». В (6.2.1) разговор ведут два представителя чешского меньшинства, поэтому перевод с чешского на сербский (ve 'troubje – ve 'šporeč’e) обусловлен скорее желанием информанта противопоставить слова «духовка» и «печь», и сербское слово показалось ему более подходящим для однозначной интерпретации. В (6.2.3) информантка (БГ) разговаривает по телефону с сербкой (И), при этом разговоре присутствуют автор статьи (с которым информанты общались на чешском) и второй исследователь (к которому информанты обращались на сербском). В первой реплике она строит фразу по правилам сербского языка (в чешском смысл «звонить кому-то по телефону» передает глагол volat + адресат звонка в дат. п.) и употребляет сербские слова fiksni и izbaci se. Во второй реплике она использует чешскую лексему vi'hazuje – возможно, «перевод» вызван тем, что вся речевая ситуация весьма нестандартна, и БГ начала колебаться, проверять свою речь на «правильность». Наконец, по окончании разговора она переводит и лексему fiksni (для того, чтобы было понятно обоим исследователям) с расширением в чешском варианте: pevn(o)u linku. В (6.2.4) помимо перевода funus – saxrana дополнительно реализуется еще одна распространенная метаязыковая стратегия: контроль понимания. Информанты прибегают к ней, когда им важно убедиться, что собеседник понимает, о чем идет речь. Контроль понимания может осуществляться не только в виде проверки знания собеседником какой-либо лексемы на том или ином языке, но и в отношении понятия, которое за ней стоит. Информанты предполагают, что исследователю из города могут быть не знакомы те или иные реалии, характерные для жизни в сельской местности (см. соответствующие примеры в [44]). В этом же высказывании находим примеры этноязыковых маркеров: информант связывает чешскую лексему funus со «своей» языковой традицией (u nas žikaji funus), а сербскую лексему saxrana выделяет как «чужую» (jak to vi žikate… saxrana…)6. Примеры такого маркирования зафиксированы у представителей национальных меньшинств Боснии и Герцеговины [44], а также в интернет-коммуникации русских в Эстонии [53. P. 13] и сербов в словенской Белой Краине [54. S. 146].
6. Хотя данная реплика была обращена к автору статьи, под «вы» имеются в виду все же носители сербского языка. Вероятно, такая «оговорка» связана с тем, что информанты в данном регионе привыкли общаться с исследователями из Чехии и Сербии, поэтому интервьюер не-чех в начале знакомства иногда воспринимался как серб.
48 В (6.2.2) отражены комментарии информанта, выражающие оценку своих компетенций «говорения на хорошем чешском»: 'Ne bi 'mox 'ono ja, а также его мыслей по поводу того, что «старики расскажут больше», а кто-то конкретный «немного лучше по-чешски будет тебе рассказывать»: I 'troxu 'lepši 'česki bi ti moh vi'pravjet 'nežli ja. В этом же примере находим примечательную контаминированную форму za'prosiš («попросишь»), произведенную от чешского глагола poprosit с использованием приставки za-, как в глаголе (серб.) zamoliti с тем же значением.
49 7. В Южнобанатском округе автономного края Воеводины компактно проживает чешская община, насчитывающая чуть более 1000 человек. К сожалению, ее численность с каждым годом сокращается вследствие естественной убыли населения и оттока молодых людей в крупные города Сербии и за границу. Тем не менее, сербские чехи стремятся сохранить свой язык и культуру как фактор идентичности, о чем свидетельствуют многочисленные метаязыковые комментарии, выражающие отношение информантов к собственной языковой компетенции, актуализирующиеся во время интервью с исследователем. Собственно лингвистические исследования в данном сообществе не проводились с 1970-х годов, поэтому целью моей работы стал анализ нарративов, собранных в 2013–2019 гг., часть из которых (материалы 2019 г.) были записаны во время моей экспедиции в Южный Банат. В рамках данной статьи я сфокусировался на тех особенностях говора, которые возможно трактовать как возникшие под влиянием сербского языка. Были отмечены случаи приспособления фонетической системы, лексические и синтаксические заимствования. В результате языкового контакта возникают гибридные конструкции, обусловленные близостью грамматических систем двух языков. В статье впервые рассмотрены случаи переключения кода и выделены некоторые дискурсивные стратегии чехов сербского Баната. В целом отмечается закрепление в идиоме тех контактных особенностей, которые 50 лет назад исследователи выделяли у младшего поколения чехов, а также довольно высокую степень межъязыковой интерференции. Чешский язык в повседневной жизни используют, в основном, пожилые люди. Молодое поколение уезжает работать в крупные города, а их дети не овладевают чешским языком, так как родители часто считают это нецелесообразным. Таким образом, можно констатировать, что чешское меньшинство в сербском Банате сегодня постепенно ассимилируется с мажоритарным этносом.

References

1. Skorvid S.S. CHeshskie pereselencheskie govory na Severnom Kavkaze i v Zapadnoj Sibiri // Clavyanovedenie. 2014. ¹ 1.

2. Skorvid S.S. K tipologii inoslavyanskih pereselencheskih govorov v Rossii // Slovene = Slovlne. International Journal of Slavic Studies. 2017. ¹ 1.

3. Sohrova M. O vlivu jazyka prostredi na mluvu mensiny // Prehled kulturnich, literarnich a skolnich otazek. 2014. ¹ 32.

4. Stranikova H. Zmeny slovesnych prefixu v dusledku jazykoveho kontaktu mezi cestinou a chorvatstinou v cestine Cechu v Chorvatsku // Prehled kulturnich a historickych, literarnich a skolskych otazek. 2014. ¹ 32.

5. Stranikova H. K nekterym jevum v slovni zasobe prislusniku ceske mensiny v Chorvatsku // Prehled kulturnich a historickych, literarnich a skolskych otazek. 2011. ¹ 9.

6. Stranjik H. Jazyk jako jeden ze zakladnich piliru identity // Po ceskych stopach na Daruvarsku. Olomouc, 2017.

7. Zajicova L. Cesky jazyk v Paraguayi: studie o jazykovem kontaktu a zaniku. Olomouc, 2010.

8. Stochlova T. Jazykovy posun u ceskeho spolecenstvi v Srbsku. Diplomova prace (Bc.). Filozoficka fakulta UK. Ustav ceskeho jazyka a teorie komunikace, Praha, 2017.

9. Frnochova A. Jazyk ceske mensiny v obci Sumice v rumunskem Banate. Diplomova prace (Mgr.). Filozoficka fakulta UK. Ustav ceskeho jazyka a teorie komunikace. Praha, 2012.

10. Vyskocilova K. Syntakticka analyza projevu ceskych mluvcich v rumunskem Banatu. Diplomova prace (Bc.). Filozoficka fakulta UK. Ustav ceskeho jazyka a teorie komunikace. Praha, 2012.

11. Homanova K. Cesti krajane a podoba ceskeho jazyka v argentinskych enklavach (zvlaste v okoli Presidencia Roque Saenz Pena). Diplomova prace. Ostravska univerzita. Filozoficka fakulta. Katedra ceskeho jazyka. Ostrava, 2006.

12. Halastova A. Moravska nareci u nejstarsi generace mluvcich v argentinske provincii Chaco // Den mlade vedy 2020. Filozoficka fakulta UK. Praha, 2020. URL: https://www.ff.cuni.cz/wp-content/uploads/2020/05/Hala%C5%A1tov%C3%A1.pdf (Data obrashcheniya: 04.08.2020).

13. Nomachi M. Language contact and structural changes in Serbian and other Slavic languages in the Banat region // U prostoru lingvistichke slavistike. Zbornik nauchnih radova povodom 65 godina zhivota akademika Predraga Pipera. Beograd, 2015.

14. Stojkov S. Banatskiyat govor. Sofiya, 1967.

15. Stojkov S. Banatskiyat ezikov s"yuz // Slavyanska filologiya. 1968. T. 10: Ezikoznanie.

16. Toma A. Grenzen und Perspektiven einer Sprache und Kultur – die Lage des Deutschen im Rumanischer Banat // Sprachgebrauch – Sprachanpassung: Eine Untersuchung zum heutigen Gebrauch der deutschen Sprache in Westrumanien und zur sprachlichen Anpassung der Donauschwaben. Tubingen, 1998.

17. Laihonen P. Multilingualism and Language ideologies in the Rumanian Banat. Jyvaskyla, 2005.

18. Pilipenko G.P. YAzykovaya i etnokul'turnaya situaciya voevodinskih vengrov: vzglyad «iznutri» i «izvne». M., 2017.

19. Sikimic B. Romanians in Serbian Banat: Dynamic Epistemology // The Multilingual Society of Vojvodina: Intersecting Borders, Cultures and Identities. Sapporo, 2014.

20. Konyor D.V. Leksika svadebnoj obryadnosti v slavyanskom i rumynskom idiomah karashevcev v istoricheskoj oblasti Banat. Avtoref. dis. … kand. filol. nauk. ILI RAN. SPb., 2020.

21. Auerhan J. Cechoslovaci v Jugoslavii, v Rumunsku, v Madarsku a v Bulharsku. Praha, 1921.

22. Heroldova I. K otazce charakteru duchovni kultury banatskych Cechu // Narodopisny vestnik Ceskoslovensky. 1974. ¹ VIII–IX.

23. Uteseny S. O jazyce ceskych osad na jihu rumunskeho Banatu // Cesky lid. 1962. ¹ 49 (5).

24. Uteseny S. Z druhe vypravy za cestinou v rumunskem Banate // Cesky lid. 1964. ¹ 51 (1).

25. Uteseny S. O posrbstovani kruscicke cestiny v jugoslavskem Banate // Nase rec. 1970. ¹ 53 (3).

26. Jakoubek M., Nespor Z.R. Nove poznatky o ceskych osadach v Banatu a v Bulharsku // Homo bohemicus. 2003. ¹ 3.

27. Pavlasek M. Ceska mensina v jihobanatske obci Velike Srediste. Jeji pocatky a etnicke procesy // Narodopisna revue. 2010. ¹ 20 (1).

28. Etnokonfesionalni i ¼ezichki mozaik Srbi¼e. Beograd, 2014.

29. Statut opstine Bela Crkva // Sluzbeni list Opstine Bela Crkva 8/2008. URL: https://www.pravamanjina.rs/attachments/Bela%20Crkva%20-%20STATUT.pdf (Data obrashcheniya: 21.07.2020)

30. Etnichki mozaik Srbi¼e prema podacima popisa stanovnishtva 2002. Beograd, 2004.

31. €uriž-Milovanoviž A. Dvostruke maœine u Srbi¼i. O posebnostima u religi¼i i etnicitetu Rumuna u Vo¼vodini. Beograd, 2015.

32. Popis stanovnishtva, domažinstva i stanova u 2002. Stanovnishtvo. Nacionalna ili etnichka pripadnost. Podaci po nasešima. Beograd, 2003.

33. Kostyashov YU.V. Serby v Avstrijskoj monarhii v XVIII veke. Kaliningrad, 1997.

34. Gecse D. Historie ceskych komunit v Rumunsku. Praha, 2013.

35. Belic J. Nastin ceske dialektologie. 1. vyd. Praha, 1972.

36. Pavlasek M. Prameny k dejinam ceske mensiny vojvodinske obce Velike Srediste // Narodopisny vestnik. 2012. ¹ XXIX (1).

37. Stepanek V. Mizejici mensina. Historie a soucasnost ceskeho osidleni v srbskem Banate // Narodopisna revue. 2003. ¹ 13 (1).

38. Ivanov Vyach. Vs. Kontakty yazykovye // YAzykoznanie. Bol'shoj enciklopedicheskij slovar'. 2-e izd. M., 1998.

39. Borisov S.A. CHeshskij yazyk i tradicionnaya kul'tura v polietnichnom okruzhenii (rezul'taty polevogo issledovaniya 2019 goda v Serbii, Rumynii, Bosnii i Gercegovine) // Slavyanskij al'manah. 2021 [v pechati].

40. Pilipenko G.P., YAsinskaya M.V. Polyaki v kazahstanskih stepyah. Issledovanie yazyka i kul'tury // Slavyanskij al'manah. 2018. ¹ 1–2.

41. Labov U. Issledovanie yazyka v ego social'nom kontekste // Novoe v zarubezhnoj lingvistike. 1975. ¹ 7.

42. Popovic S. Govor dvaju ceskih naselja u Bosni (Nova Ves i Macino Brdo). Beograd, 1968.

43. Mirkovic D. Govori Ceha u Slavoniji (Daruvar i okolina). Beograd,1968.

44. Borisov S.A., Pilipenko G.P. Diskursivnye praktiki i metayazykovoe kommentirovanie v rechi predstavitelej nacional'nyh men'shinstv Bosnii i Gercegoviny (na primere slavyanskih soobshchestv Respubliki Serbskoj) // £uzhnoslovenski filolog. 2021. ¹ 2 [v pechati].

45. Cesky jazykovy atlas 5 / J. Balhar a kol. 2., elektronicke, opravene a doplnene vydani. Praha, 2016. URL: https://cja.ujc.cas.cz/CJA5/ (Data obrashcheniya: 04.08.2020).

46. Habetinova E. K prizvukovani predlozkovych spojeni v mluvene cestine // Slovo a slovesnost. 1966. ¹ XXVII.

47. Skorvid S.S. O nekotoryh prosodicheskih osobennostyah govora potomkov cheshskih pereselencev na Severnom Kavkaze // Balto-slavyanskaya akcentologiya. IWoBA VII: Materialy VII mezhdunarodnogo seminara. M., 2016.

48. Tomiž M. Rechnik radimskog govora // Srpski di¼alektoloshki zbornik. Beograd, 1989. Kœ. XXXV. Rasprave i graa.

49. Morrison C.D. Code-switching // Britannica. URL: https://www.britannica.com/topic/code-switching (Data obrashcheniya: 29.07.2020)

50. Dumnic M. Defining Nostalgic Musicscape: Starogradska muzika in Skadarlija (Belgrade) as Sound Environment // Muzikoloski zbornik. 2016. Zv. LII/2.

51. Tokar T.YA. Do pitannya rozvitku leksiki ukra¿ns'kih ostrivnih govirok Bosni¿ // Doslidzhennya z ukra¿ns'ko¿ dialektologi¿. Ki¿v, 1991.

52. Fershueren Dzh. Zametki o metapragmaticheskoj osvedomlennosti v ispol'zovanii yazyka. Per. s fr. Glembockoj YA.O. // Kritika i semiotika. 2001. ¹ 3/4.

53. Verschik A. Metalinguistic comments and multilingual awareness: Estonian-Russian language contacts in blogs // Applied Linguistics Review. 2017. ¹ 10 (3).

54. Petrovic T. Srbi u Beloj Krajini. Jezicka ideologija u procesu zamene jezika. Beograd, 2008.

Comments

No posts found

Write a review
Translate