В середине XVII в. имел место глубокий и острый конфликт между населением Украины, его главной военной и политической силой – казачеством и его верхушкой – с польской шляхтой и Польско-Литовским государством, нашедший наиболее яркое выражение в восстании Богдана Хмельницкого и последовавших затем событиях.

Следует отметить, что несмотря на всю глубину и остроту конфликта, конфликта прежде всего социального, уже в конце 50–60-х годов XVII в. имел место ряд попыток казацкой верхушки Правобережья добиться соглашения с Речью Посполитой, обеспечив себе таким образом определенное место в политической системе этого государства (деятельность гетманов И. Выговского, Ю. Хмельницкого, П. Тетери и их сторонников, позднее М. Ханенко). Поскольку казацкая верхушка Левобережья в конечном итоге эти планы, не поддержала, очевидно у нее был иной взгляд на возможности соглашения и сосуществования с «ляхами».

Разумеется, многие свидетельства о действиях казаков Левобережья в конце 50–60-х годов XVII в. в этот период ясно говорят об их отрицательном отношении к полякам и польской власти, коль скоро в начавшейся войне с Речью Посполитой они последовательно поддерживали русскую сторону. Однако было бы важно установить, на каких представлениях о «ляхах», их взглядах и целях базировалась отрицательная позиция казаков на основе анализа их собственных высказываний. Особенно важным было бы получить сведения о взглядах казацкой верхушки, так как на Правобережье именно этот слой общества искал соглашения с властями Речи Посполитой.

Ряд свидетельств, проливающих свет на отношение к «ляхам», и представления о «ляхах» казацкой верхушки Левобережья содержатся в делах Малороссийского приказа 70-х годов XVII в., содержащих записи высказываний представителей казацкой старшины Левобережья.

Они закономерно появлялись там тогда, когда возникал вопрос об участии левобережного гетманства в функционировании отношений между Россией и Речью Посполитой. В конце 60-х – начале 70-х годов XVII в. речь шла об участии представителей левобережного гетманства в мирных переговорах между Россией и Польско-Литовским государством, которое им гарантировали «Глуховские статьи» 1669 г. – договора с Россией. Этому участию в гетманстве придавалось большое значение. Для очередных переговоров в июле 1671 г. были составлены статьи на съезде «всего старшего и меньшего товариства для дохождения начинаемых чрез господ поляков как в духовном […] так и в мирском чину обид»¹. Посольство казаков возглавил киевский полковник К. Солонина – первый среди носителей этой должности в гетманстве. В грамоте гетмана Демьяна Многогрешного царю выражалась надежда, что тот «вольный голос и речение, когда того употребление указывати будет, поволест имети»², т.е. обеспечит равноправное участие представителей гетманства в переговорах. Русская сторона пыталась добиться от Речи Посполитой участия посланцев гетманства в переговорах, но безуспешно [4. S. 279–280]³. В столицу гетманства пришли сообщения, что представители Речи Посполитой не пожелали признать равное положение со своими «холопами». О реакции на такие сообщения на Левобережье говорит текст наказа гетмана Демьяна Многогрешного посланцам, отправленных им в Москву еще до окончания переговоров, которые должны были «бить челом», чтобы казацкие представители приняли все же участие в переговорах. «Ляхам, – указывалось в этой связи, – пора перестать называть казаков своими “холопами” […]. Еще не засохли (от крови. – <em>Б.Ф</em>.) сабли, которые нас от того холопства освобождали»⁴. Высказывание это лучше, чем что-либо другое показывает глубину социального антагонизма между всей общностью населения Левобережья, включая и казацкую верхушку, и «ляхами», которым она ранее подчинялась, между казаком и «ляхом», шляхтичем, для которого казак был его «холопом». Острота антагонизма, как представляется, поддерживалась сознанием, что от своей власти «ляхи» отказались не добровольно и хотели бы ее вернуть, подчеркивая свое превосходство⁵.

Об отрицательном отношении самого гетмана Демьяна к полякам и их власти говорят введенные в оборот еще Н.И. Костомаровым его высказывания весной 1672 г. перед царскими посланцами. Поверив ложным слухам, что царь уступил Левобережье Польше, он сказал царскому посланцу А. Танееву, что какое-либо соглашение с поляками невозможно, даже если они отдают гетманству земли «по Слуцк город и по Березу реку». Им нельзя ни в чем верить. «Если царь, – говорил гетман, – их оставит, они перейдут под власть султана, чтобы не подчиняться польской власти», т.е. предпочтут погибнуть [1. C. 182–184; 3. C. 428]. Как видим, отрицательное отношение к полякам и их власти выражено в этих высказываниях гетмана очень эмоционально.

Весной 1672 г. гетман Демьян Многогрешный был отстранен старшиной от власти, но связано это было с тем, что в отличие от гетмана старшина таким слухам не поверила и выступала против каких-либо соглашений с султаном и его вассалом – Петром Дорошенко. Однако, как увидим далее, отношение старшин к полякам и польской власти принципиально не отличалось от оценок гетмана.

Яркие высказывания гетмана Демьяна говорили о восприятии «ляхов», как врагов, с которыми никакое соглашение невозможно, но не содержали объяснений, почему дело обстоит именно таким образом.

Вопрос об отношении к Польше и полякам снова стал актуальным, когда после поездки в Москву польского представителя А. Клодницкого весной 1675 г. был поднят вопрос о «случении» армий двух государств для совместной борьбы с османами. 26 апреля соответствующие распоряжения о подготовке соединения армий были отправлены И. Самойловичу⁶. Указания были выполнены в обычном «директивном» тоне. Вместе с тем в наказе от 10 мая С.Е. Алмазову, который повез И. Самойловичу царскую грамоту, предписывалось получить от гетмана «против тех статей ответ на письме так ли тому быть»⁷. Очевидно, в Москве имели основания ожидать, что предложения о «случении» армий могут встретить возражения с украинской стороны.

Ожидания эти скоро оправдались. В начале июня С. Алмазов привез «статьи» от гетмана⁸. Они открывались утверждением, что гетман составил их «с генеральной старшиною нашею войсковою и с полковниками […] за обчим советом и единомышленною думою»⁹. Таким образом, для обсуждения вопроса о «случении» армий гетман собрал съезд всей казацкой верхушки Левобережья, и «статьи» выражали ее общее мнение. В них указывалось, что король хочет «Украину и Киев к себе отобрать, того ради не токмо с войсками случати, но и в иных малейших вещах с ними ссылатись не желаем»¹⁰. Поляки выступили здесь снова как враждебная сила. Важно отметить, что ситуация не требовала от казачества Левобережья декларации о лояльности.

В отчете о поездке С. Алмазов сообщил, что генеральный писарь Сава Прокопов говорил ему, что поляки добиваются «случения» «лукавым вымыслом, верить им в том нельзя»¹¹. В разговорах с ним против «случения» выступал и «гетман, и вся старшина» В этих разговорах уже содержалось еще одно объяснение, почему казаки не могут действовать совместно с польским войском: «случение сил с полскими войсками иметь невозможно для того, что поляки народ гардои, станут их бесчестить […], а казаки станут стоять за свои права»¹². Очевидно убеждение, что «ляхи» не будут относиться к казакам как к равноправным партнерам.

Вопрос о «случении» оставался острым и летом 1675 г., когда он перешел в практическую плоскость. Командующий русскими войсками на Левобережье Г.Г. Ромадановский доложил в начале июля, что «и старшина, и все войско […] били челом, чтобы с поляками не случатись», «имяни их слышати не хотят»¹³.

В начале августа при встрече с царским посланцем С. Щеголевым гетман И. Самойлович снова резко выступил с новыми аргументами против соединения армий, развивавшими выдвинутую ранее точку зрения. В разговоре с С. Щеголевым он подчеркнул, что и ему, и всему казацкому войску «лутче смерть принять, нежели от поляков в безчестии и порабощении быть». При соединении армий поляки не отнесутся к казакам как к равноправным партнерам, заставят «неволею хана в полях искать», «учнут […] называть мужиками и своими подданными и бить обухами, […] ни на час, де, с ними, поляки, нелзе случатца». Они только хотят «ту сторону разорить и людей погубить»¹⁴. Несомненно, Самойлович прибег к столь резким категорическим высказываниям, чтобы политики в Москве отказались от соединения армий. В них ярко отразилось представление о «ляхах» как людях не способных и не желающих рассматривать казаков как равных им людей, стремящихся казаков подчинить и угнетать. Сопоставляя эти высказывания Самойловича с более ранними свидетельствами, можно констатировать, что в них содержится отношение к «ляхам», характерное для всего казачества Левобережья. С теми, кто намерен подчинять и угнетать – с польской шляхтой – невозможны ни сотрудничество, ни какие-либо контакты.

Эти выступления произвели столь сильное впечатление на советников царя, что когда в 1677 г. стал вопрос о мобилизации сил для войны с османами, гетману предписывалось объяснить, что подчинившейся царю смоленской шляхте «быть у него в полку не мочно для ссоры с черкасы»¹⁵.

Наиболее развернутые и острые по форме антипольские высказывания встречаются в грамотах Самойловича конца 1676 г. – начала 1677 г.

В послании на Запорожье в декабре 1676 г.¹⁶ гетман писал, что «ляхи» были и для гетманства, и для запорожцев «от давных веков головными ворогами, […] не желали […] народу нашему издавна ничего доброго». Польско-украинский конфликт рисовался, как длящийся столетия. Обозначался и крайне острый характер конфликта. Дело не ограничивалось тем, что «ляхи» пытались лишить «наш народ» своей веры. Они его и «всегда истесняли нарушением прав и нарушением свобод и вольностей войсковых».

Не желавших подчиняться угнетению карали и преследовали «срамотным и жалостным из отчизны изгнаньем и посрамлением чести так ж мучительством тиранским».

Важно, что в несколько иных словах, но с аналогичным содержанием тема украинско-польских отношений была затронута и в грамоте гетмана в Москву от 6 февраля 1677 г.¹⁷ Поводом для написания текста послужили пограничные столкновения после капитуляции правобережного гетмана Петра Дорошенко осенью 1676 г. Самойлович стремился установить свою власть над казацкими полками Правобережья. Но здесь его интересы сталкивались с интересами властей Речи Посполитой, уже ранее отобравшей у Дорошенко часть его владений. Последовавшие жалобы из Варшавы на действия Самойловича вызвали самую резкую реакцию гетмана, вышедшую далеко за рамки споров из-за отдельных территорий.

Жалобы Варшавы характеризовались в грамоте как очередное проявление «древние […] противо нас, Войска Запорожского и народа нашего Малороссийского украинского, злобной ненависти» со стороны поляков, которые «никакова добра к нам никогда не мыслили». «Так и ныне, – говорилось далее в грамоте, – не переставая в той же своей злобе, ненавидят». И здесь польско-украинские отношения выступают как вековой конфликт, вызванный ненавистью «ляхов» к украинской стороне. Грамота предлагала и ответ на вопрос, какова была цель политики «ляхов» по отношению к восточнославянскому населению Речи Посполитой. «Ляхи» не ограничивались его угнетением и наказанием. «Они всегда на то умышляли как бы нас искоренити и ни во что обратити, а не токмо зде в Украине, но и в Литве и по Белой Руси».

Так, в грамотах 1676–1677 гг. четко формулировалось представление об отношениях «ляхов» и украинцев как конфликте многолетнем, в котором более сильная сторона не только угнетала более слабую, но и стремилась ее уничтожить. Как, под воздействием каких факторов сложилась в сознании казацкой верхушки Левобережья такая последовательная, бескомпромиссная позиция, когда отвергалась возможность контактов с «ляхами» даже в «малейших вещах»?

Объяснение, как представляется, следует искать в особенностях и положения казачества на Левобережье и характере формирования его верхушки.

В интересующие нас годы в составе этой верхушки доминировали люди, связанные с северной частью Левобережья – Черниговской землей. В Черниговском полку, как известно, служили Демьян Многогрешный и Иван Самойлович, что стало началом их политической карьеры, как и первых лиц в окружении Ивана Самойловича – генерального обозного Петра Забелы, генерального судьи Ивана Довмонтова, генерального есаула Ив. Лисенко [2. C. 328, 357, 472].

Между тем, положение казачества на этой земле заметно отличалось от его положения на других землях Речи Посполитой. Разумеется, острый социальный антагонизм между казачеством и традиционными общественными порядками Речи Посполитой имел место везде, где на территориях Польско-Литовского государства существовало казачество. Однако этот антагонизм смягчался действием двух важных факторов на «старых» землях Речи Посполитой. Здесь с конца XVI в. существовало «реестровое» казачество, находившееся на государственной службе и получавшее от государства жалованье. Одной из возможных перспектив было вступление в ряды «реестра». Кроме того, на старых землях существовал многочисленный слой шляхты, многие представители ее низких, деклассировавшихся слоев, искали средства к существованию в рядах казацкого войска. Отсюда существование самых разнообразных контактов, в особенности представителей казацкой верхушки, часто происходивших из этой среды, с господствующим дворянским сословием.

Совсем иная ситуация сложилась на землях, вошедших в состав Речи Посполитой по Деулинскому перемирию 1618 г. «Реестрового» казачества здесь не было и не появилось. Местные землевладельцы – дети боярские, помещики ушли в Россию и их владения были розданы за военные заслуги пришедшим польским шляхтичам – офицерам и солдатам польской армии, никак не связанным с местным населением. В таких условиях социальный антагонизм между казачеством и шляхтой мог проявиться в наиболее чистой форме.

Представители левобережной старшины 1670-х годов – генеральный обозный, генеральный судья, генеральный есаул, прилуцкий полковник записаны в реестр Войска Запорожского 1649 г. как рядовые казаки полков, образовавшихся на Левобережье после восстания Хмельницкого [2. C. 291, 328, 357, 472]. Таким образом, они, несомненно, в предшествующие годы в полной мере испытали на себе хозяйничание «ляхов» на территории Черниговской земли.

В таких условиях формировались представления о «ляхах» как угнетателях, с которыми никакие контакты принципиально невозможны. Тем самым для левобережной старшины, не желавшей подчиняться и османам, пророссийская ориентация становилась по существу безальтернативной.

Правда, следует иметь в виду, что иная ситуация могла быть на южных землях Левобережного гетманства, исторически входивших в состав Речи Посполитой, где существовали и казацкие полки, и шляхта. Но эти земли Полтавского и других полков в южной части Левобережья были исторически тесно связанны с Запорожьем, с которым в конце 50–60-х годов XVII в. они поддерживали самые активные контакты, а Запорожье исторически – один из главных центров сопротивления политике Речи Посполитой. Создававшиеся на севере отрицательные характеристики «ляхов» могли встретить в этой среде только самый сочувственный отклик.

Следует отметить такую особенность разобранных выше высказываний, как очевидное заострение отрицательного отношения к «ляхам» с течением времени. Как представляется, это следует связывать с происходившими переменами в положении казацкой верхушки в обществе Левобережного гетманства. Именно в 70-е годы XVII в. после острых волнений конца 60-х годов на Левобережье ее позиции быстро укреплялись, она превращалась в господствующий социальный слой. Как представляется, в этих условиях притязания властей Речи Посполитой на украинские земли должны были вызывать особенно острую реакцию казацких старшин, которым эти притязания угрожали социальной деградацией.