Краткость известий о Гостомысле с эпохи Средневековья (от «Сказания о князьях Владимирских» до «Иоакимовской летописи» в изложении Татищева¹) провоцирует на конструкцию пространных сюжетов с активным участием этого героя в призвании варяжских князей и т.п. Традиционно постулируются и фольклорные основы этой фигуры, хотя в летописях с Гостомыслом не связаны никакие фольклорные сюжеты и даже мотивы (ср. [5. С. 288–294; 6. С. 49–53]).

Археологические, топонимические (Прусская улица в Новгороде) и тому подобные свидетельства единства балтийского мира, конечно, не следует использовать как основание для конструкции исторического образа старейшины Гостомысла: так воспринимался этот персонаж в позднем Средневековье (вплоть до Татищева). Имя ободритского Гостомысла могло проникнуть в новгородскую традицию при посредстве латинской книжности, и свидетельство такого воздействия содержит та же НПЛ (включившая имя Гостомысла в начало списка новгородских посадников). В «Повести о взятии Царьграда фрягами», которая приписывается русскому (новгородскому?) свидетелю разгрома Константинополя крестоносцами в 1204 г. [20. С. 353], содержится список «воевод», руководивших взятием Царьграда. Первым упомянут некий «Маркос от Рима»: И.Э. Клейненберг показал, что этим личным именем передан титул предводителя крестового похода маркграфа монферратского Бонифация, и «чтобы вызвать у читателей или слушателей “Повести” знакомые ассоциации и связать в их сознании местонахождение северо-итальянских владений маркграфа с чем-то им уже известным, автор, поясняя, добавляет» [21. C. 129]: «Въ градѣ Бьрне, идеже бе жилъ поганыи злыи Дедрикъ» [1. С. 49]. Речь идет о Теодорихе Готском (Великом), завоевавшем Италию (в том числе Верону/Берн) в конце VI в. и ставшего героем германского эпоса. И.Э. Клейненберг вслед за А.Н Веселовским (ср. [22. С. 22]) предположил, что выходцы из нижненемецких городов могли быть «передатчиками» своих преданий и песен в Новгороде, тем более, что в упомянутых Кведлинбургских анналах Тидерик из Берна характеризуется как персонаж, о «котором некогда пели сельские жители» [10. С. 25]: Thideric de Berne, de quo cantabant rustici olim [23. P. 31]²].

В имени Ильи видят отражение образа былинного Ильи Муромца (ср. [22. С. 66–80; 25. С. 337–340]). Среди исторических персонажей с таким именем привлекает внимание новгородский князь Илья Ярославич, включенный в список князей новгородских НПЛ [1. C.161] и, вероятно, посаженный в город Ярославом Мудрым в 1019 г. А.В. Назаренко [26] предположил, что этот князь и был тем анонимным «сыном русского короля»³, за которого выдал свою сестру Кнут Великий, заключивший союз с Русью против польского князя Болеслава I. А.Н. Веселовский [22. C.8] предположил, что фантастические известия «Саги о Тидреке» отражают события эпохи конфликтов немцев с ободритами, Польшей и Русью в раннем Средневековье.

Еще А.Ф. Гильфердинг возражал против мифологизации этих имен и событий, имевших место уже в Средневековье: к таковым относится рассказ Гельмольда о крещении славян, в том числе жителей Рюгена (Рана) в результате похода Людовика II; Гостомысл у Гельмолда не упоминается, характерным для средневековых этимологических построений представляется возведение культа Святовита к святому Виту [27. 1.6]; таковым же оказывается фальсификат – поддельная грамота Людовика, где тот побеждает ранов убивает их короля (Gestimilus), а сам остров дарует Корбейскому монастырю (ср. [28. С. 484–386; 29]. Тем не менее, комментатор переиздания труда почтенного слависта значительно расширяет пределы власти Гостомысла на весь славянский мир Юго-Восточной Прибалтики: «Не исключено, что торговые поселения балтийских славян на севере Руси просто (! – ВП) управлялись ободрицким Гостомыслом, а после его смерти управление было ослаблено и летописный союз племен (кривичи, словене, чудь, меря, весь) потребовали у “метрополии” себе уже своего князя, коим явился Рюрик» [28. С. 665]⁴.

Имя Рюрика подвергается в этой средневековой традиции не меньшей мифологизации, чем имя Гостомысла. Однако имя Рюрика прочно включено в сюжеты начального летописания – загадочными остаются его братья Синеус и Трувор, составляющие «фольклорную» троицу, но носящие подлинные скандинавские имена. Традиция заставляла составителей ранних летописных текстов искать исторические свидетельства хотя бы в реликтах ономастики (характерная для эпоса тенденция – ср. [31. С. 174–175])⁵. Можно считать, что имя Гостомысла – древнего правителя славян, донесенное латинской (немецкой) традицией было нужной находкой в процессе обмена эпической информацией. Сложнее было с определением его статуса в новгородской предыстории: князем – это противоречило легенде о призвании варяжских князей; оставалась функция посадника – так как, согласно новгородской традиции (НПЛ) посадничество (Новгородская волость), по характеристике В.Л. Янина, «старше княжеской власти» [2. С. 65–68]. Фигура Гостомысла выглядела в этом отношении нейтральной, ибо первые исторические посадники – непоименованные, присланные Ярополком, пропущенный в списке Добрыня и упомянутый вслед за Гостомыслом Коснятин Добрынич были явно зависимы от князей: Коснятин был заточен Ярославом Мудрым, в Новгороде князь посадил упомянутого сына Илью [1. С. 161]. Нейтральной модификации придерживалась в отношении статуса Гостомысла новгородская традиция, отраженная Новгородской четвертой летописью и др. [34. С. 3]: в текст Повести временных лет о расселении славян и основании Новгород была сделана вставка – «и посадиша старѣшину Гостомысла» (вставка предшествовала рассказу о Кие и киевских полянах). Книжный термин старейшина (ср. [6. С. 52–53; 32]) «снимал» проблему князь или посадник, достаточно драматическую для начала новгородской истории.