История общественной мысли как предмет научного исследования имеет весьма существенную специфику по сравнению со всеми иными направлениями изучения исторического прошлого. С одной стороны, любые темы или проблемы, на которые направлено внимание историка-исследователя, изучаются им через призму мировоззрения современников исследуемых событий или процессов, анализируются с учетом идеологических и политических тенденций, нашедших отражение в историографии. Наконец сам исследователь, даже руководствуясь императивом максимальной объективности, не может быть свободен от воздействия феноменов общественного сознания социума, представителем которого он является. С другой стороны ‒ и исторический процесс как таковой, и индивид как участник и интерпретатор исторических событий находят отражение в неиссякающем потоке общественной мысли. Вместе с тем общественная мысль, представляя собой квинтэссенцию общественного сознания, не сводится к нему в полной мере, как не может быть она сведена к такому универсальному явлению как культура человеческого общества, хотя последняя едва ли может быть осмыслена вне категорий истории общественной мысли.

Однако представленной универсальности последней, казалось бы, противоречит наличие конкретных исторических рамок, определивших и обусловивших ее формирование и развитие. Действительно, если исходить из тезиса, что общественная мысль имманентно присуща человеческому бытию, то к ее сфере должны были относится мифологические и религиозные представления Древнего мира и Средневековья, а также разного рода современные мировоззренческие концепции, не говоря уж о современной научной философии. Однако традиционно историческое изучение общественной мысли охватывает период от Эпохи Возрождения и Нового времени, когда она выделилась из сферы сугубо религиозного сознания и мировоззрения, и до первых десятилетий ХХ в., когда общественная мысль как некий идейный и мировоззреческий комплекс дифференцировался и распался на неисчислимое множество разного рода воззрений, концепций и теорий, которые утратили общие черты и какие-либо заметные следы даже гипотетического общего содержания. Таким образом, если говорить об историческом исследовании общественной мысли, то предмет исследования хронологически охватывает эпоху Нового времени, с которой и соотносится.

В отечественной историографии сложилась традиция исследования русской общественной мысли либо применительно к отдельным периодам русской истории, либо к изучению общественной мысли отдельных политических и идейных направлений: практически нет исследователей и трудов, которые могли бы претендовать на ее исследование в целом. В этой связи трудам выдающегося современного польского философа и историка, действительного члена Польской академии наук Анджея Валицкого (1930−2020) по истории русской общественной мысли (от эпохи ее зарождения и формирования в XVIII в. и до первых десятилетий века ХХ) принадлежит в мировой исторической науке особое место.

Родился Валицкий 5 мая 1930 г. в Варшаве. Семья его принадлежала к кругу польской интеллигенции, тесно связанной с Россией. Его дед – врач, практиковал в Петербурге, там же родился и его отец, проживший в российской столице до 15 лет. После восстановления независимости Польши семья Валицкого вернулась на родину. В детстве на юного Анджея большое влияние оказал друг его родителей С.И. Гессен (русский политический эмигрант, правовед и философ), много поспособствовавший формированию у молодого Валицкого глубокого интереса к русской культуре и к истории России. О значении этого влияния свидетельствует хотя бы то, что до последних дней жизни Валицкий отзывался о Гессене как о своем учителе в самом высоком смысле этого понятия.

В годы гитлеровской оккупации Польши отец Валицкого участвовал в движении Сопротивления, будучи среди сторонников польского лондонского правительства. Принадлежность к правым силам послужила поводом в Польской народной республике (ПНР) для репрессий в его отношении во второй половине 1940-х годов. Неблагонадежность семьи в глазах тогдашних польских властей стала серьезным препятствием в выборе Анджеем жизненного пути. Окончив в 1949 г. гимназию, он хотел посвятить себя философии и поступить на философский факультет Лодзинского университета. В том году власти ПНР провели университетскую реформу, поставив высшее образование Польши под неусыпный политический и идеологический контроль правящей компартии (ПОРП). Опасаясь негласного запрета на обучение по избранной «идеологической» специальности, Валицкий поступил на специальность русская филология Лодзинского университета. Это решение имело и свои основания, и свои положительные последствия. Во-первых, лодзинская школа русистики была одной из сильнейших в тогдашней ПНР. Во-вторых, в Лодзинском университете после войны и до своей кончины в 1950 г. преподавал С.И. Гессен. Наконец, учителем и наставником Валицкого в Лодзи стал выдающийся польский философ, в последствии, в 1957−1962 гг., президент ПАН − Тадеуш Котарбиньский. Таким образом, Валицкий обрел возможность, наряду с филологическим образованием, получить и философское. Надо сказать, что в то время такой путь был до известной степени характерен для некоторых ученых стран социалистического лагеря, для которых философские факультеты университетов были закрыты по признаку социального происхождения или же по идеологическим или политическим основаниям. Можно назвать ряд выдающихся ученых, которые нередко обращались к значительным и глубоким исследованиям философского содержания, став уже признанными специалистами в области филологии или истории. Так произошло и с Анджеем Валицким, завершившим высшее образование уже в Варшавском университете, который он окончил в 1953 г.

Важную роль в становлении Валицкого как ученого и мыслителя сыграли события польской «оттепели» середины 1950-х годов и политический кризис 1956 г. в ПНР. В этот период польское общество получило мощный импульс общественно-политического и интеллектуального освобождения. Процесс «десталинизации», охвативший тогда в той или иной мере все страны Восточной Европы, нашел наиболее яркое проявление именно в народной Польше. Провозглашенное Владиславом Гомулкой достижение суверенитета ПНР, в сочетании с программой «польского пути к социализму» сопровождалось значительным расширением идейных и творческих свобод, допускавшим даже некоторое переосмысление в новых условиях марксистко-ленинской теории.

Атмосфера свободомыслия в полной мере захватила и Анджея Валицкого. Он активно участвовал в общественной жизни, в дискуссиях, проходивших в клубах интеллигенции, представляя течение польской общественной мысли, наиболее ярким представителем которого был Лешек Колаковский. Несколько десятилетий спустя, Валицкий говорил, что в тот период чувствовал себя вполне свободным как в формировании собственных убеждений, так и в выражении их и в науке, и в общественной деятельности. Эти идеи нашли отражение в его первой книге «Личность и история» («Исследования по истории русской литературы и общественной мысли)» (1959) [1], в которой определился подход исследователя к предмету научного поиска, чему Валицкий остался верен на протяжении всего своего пути в науке.

Он сосредоточил внимание на истории русской общественной мысли, отделяя ее, с одной стороны, от догматического религиозного сознания, когда в центр рационального анализа ставится божий промысел, с другой − от научной философии в строгом смысле предмета философии как науки. Последнее имело существенное значение, так как в российской традиции и в историографии философские искания и размышления тех или иных представителей общественной мысли часто представлялись как свидетельство наличия специфической «русской философии», что считается в известной мере приемлемым по традиции, но едва ли в полной мере соответствует строгим научным критериям.

Возвращаясь же к упомянутой монографии Валицкого, следует подчеркнуть, что ее содержание было определено, несомненно, философской проблемой, вынесенной в аглавие: «Личность и история». Однако «роль личности в истории», будучи для научной философии, хотя и существенной, но относительно частной проблемой, сыграла, напротив, для общественной мысли центральную роль и имела универсальное значение. В первой книге А. Валицкий в диалектике взаимодействия личности и общества отдал известное предпочтение творческому волюнтаризму перед социальным детерминизмом. Критика последнего красной нитью прошла в дальнейшем через все его философские сочинения.

В 1958−1960 гг. Валицкий работал на факультете социологии Варшавского университета, а с 1960 г. – в Институте философии и социологии ПАН. Этот год во многом стал поворотным в судьбе и научной биографии Валицкого – он получил стипендию Фонда Форда для научной работы в Англии и в США. С этого времени, оставаясь научным сотрудником Польской академии наук, Валицкий много работал за пределами Польши в университетах Англии, США и ряда других стран. В Англии он сблизился с оксфордским профессором Исаей Берлиным. В известной мере под влиянием его школы был написан первый фундаментальный труд Валицкого «В кругу консервативной утопии. Структура и эволюция русского славянофильства», изданный в Варшаве в 1964 г. (второе издание 2002 г.) [2]. При поддержке Берлина эта книга была издана на английском языке в Англии, что существенно способствовало известности ее польского автора в международном научном сообществе.

Рецензенты и исследователи научного творчества Валицкого отметили, что в ней представлены не только русское славянофильство, но и его многочисленные предшественники и продолжатели, а также с западнических позиций сопоставлены славянофильская мысль с немецкой философией, русским левым постгегельянством и ранними философскими обобщениями русской истории. Валицкий в этой книге утверждал, что славянофилы − глашатаи тезиса о будто бы радикальной самобытности России − в сущности принадлежали к общеевропейскому идейному движению, а их концепции имеют точные соответствия в немецком консервативном романтизме или даже прямо восходят к нему. Вместе с тем Валицкий, по словам рецензентов, указал на глубокую социологическую интуицию славянофильских мыслителей, якобы позволившую им предвосхитить ряд существенных положений исторической социологии Ф. Тённиса и М. Вебера. Оценивая этот труд Валицкого, исследователи его творчества справедливо констатировали, что спустя более полувека, прошедших с первой публикации, исследование сохраняет научную ценность [3–4].

Приведенные оценки труда Валицкого, безусловно, справедливы, как и то, что работа над ним оказала определяющее влияние на все дальнейшее научное творчество ученого, на методологию, положенную в основу его последующих трудов. Исследование русского славянофильства Валицкого воздействовало на всех, без исключения, специалистов по истории России XIX − начала XX в., в том числе и в самой России.

Вместе с тем история русского славянофильства Валицкого может быть подвергнута и обоснованной критике. Во-первых, выявленные автором совпадения славянофильских воззрений с упомянутыми течениями общественной мысли в Западной Европе отнюдь не были только проявлением идейных заимствований и прямых соответствий в рамках некоего общего мировоззренческого и идеологического направления. Отмеченные аналогии имели объективную основу, в полной мере проявившуюся в XIX ст., когда народы стали решающей силой развития истории, а «народность» − важнейшей философской и общественной проблемой, определившей идейные искания многих выдающихся представителей общественных движений различной, иногда противоположной, направленности.

Во-вторых, под понятием славянофильства Валицкий объединил все общественные движения и течения общественной мысли, выступавшие с позиций некой славянской общности. В итоге в его трактовке в одной упряжке оказались и русский социализм Герцена, и официозный панславизм в духе Уварова и Каткова. В-третьих, рассматривая идейную эволюцию славянофильства, Валицкий сознательно абстрагировался от социально-политических условий этой эволюции, что привело автора на позиции антиисторизма в оценке ряда существенных явлений. Также отнюдь не бесспорными представляются благожелательно отмеченные рецензентами аналогии между суждениями эпигонов славянофильства конца XIX − начала XX в. и исторической социологией М. Вебера. Нетрудно заметить, что отмеченные совпадения объясняются не некой прозорливостью постславянофилов или мыслителей народнического толка, а их общим субъективно-идеалистическим подходом к описанию исторического процесса.

Исследования в области истории русской общественной мысли были продолжены Валицким и во второй половине 1960-х годов. В это время он читал курс лекций по истории русского народничества в семинаре И. Берлина в Оксфорде. Своего рода обобщением этого курса стала опубликованная на английском языке монография «Спор о капитализме. Исследования социальной философии русского народничества» (1969) [5]. Чтение упомянутого курса, как и появление этого труда совпало со значительным подъемом в СССР исследовательского интереса к проблемам истории революционно-демократического этапа русского освободительного движения и стало своего рода откликом на развитие исторической науки в нашей стране. Однако, если для советских историков тогда центральным вопросом исследований было формирование революционного направления народничества, а дискуссии народников о капитализме оставались на втором плане, то именно эту проблему Валицкий поставил в центр своей монографии, разрешив ее в целом в либеральном духе наподобие концепций легального марксизма П.Б. Струве.

Труд о славянофилах и монография о народничестве по сути послужили для А. Валицкого стержнем его концепции истории русской общественной мысли XIX − начала XX в. В широком смысле славянофильские воззрения и народнические теории в России развивались в борьбе и во взаимодействии с самыми различными по социально-политической природе и философскому содержанию направлениями общественной мысли. Поэтому логичными были следующие шаги ученого: сформировать широкую картину русской общественной мысли XIX − начала XX в. и сформулировать концепцию ее развития. Эту задачу А. Валицкий решил для себя в книге «Русская философия и общественная мысль. От Просвещения – до марксизма» (Варшава, 1973) [6–7]. Исследуя историю развития русской общественной мысли, А. Валицкий убедительно обосновал тезис о единстве развития в широком плане русской философии с общеевропейской (всемирной). Его выводы применительно к общественному сознанию вполне можно рассматривать как отрицание некоего специфического национального или цивилизационно замкнутого сознания. Вместе с тем к вопросам соотношения национального и интернационального сознания Валицкий подошел диалектически, указывая на известное его преломление через призму национальных культурных традиций. Это касается, например, оценки особенностей трактовки марксизма в западноевропейской и российской традиции и политической практике, в частности, по его мнению, с точки зрения российских марксистов конца XIX − начала XX в., марксизм утилитарно рассматривался как инструмент революционной практики. В 2005 г. в Кракове вышло в свет существенно дополненное и расширенное издание этой книги под заглавием «Очерк русской мысли. От Просвещения до религиозно-философского ренессанса» [8]. В этом издании критике русского марксизма было уделено гораздо больше внимания и одновременно прослежены тенденции развития русского философского мистицизма, в котором Валицкий усматривал, с одной стороны, консервативную реакцию на распространение революционных и социалистических идей, а с другой – стремление его адептов сформировать философскую и эстетическую картину миру, противостоящую материалистическому мировоззрению и вместе с тем нравственной деградации буржуазного общества. При этом Валицкий показал, что, в отличие от традиционного клерикализма, русские мистики развивали свои концепции вполне в русле западноевропейской философии от неокантианства – до экзистенциализма.

В начале 1970-х годов А. Валицкий получил широкое международное признание как специалист по истории России XIX в. и как философ и историк философии. Начиная с 1960-х годов он работал большей частью за границей, на Западе. В 1970-е годы он бывал и в Советском Союзе. Тогда заходила даже речь о переводе его работ на русский язык. Однако руководство Академии общественных наук при ЦК КПСС, высоко оценивая их научный и профессиональный уровень в области истории России, все же усомнилось в их методологической безупречности, усмотрев во взглядах польского ученого влияние неокантианства. Догматический подход советских партийных философов был известен, однако в данном случае их суждение не было, как представляется, лишено оснований. В итоге, переводы ряда трудов Валицкого на русский язык появились только на исходе ХХ и в начале XXI в., уже после падения ПНР, в период заката и распада СССР.

В 1960−1970-е годы ученый, казалось бы, уделял не много внимания Польше, хотя и публиковал на родине свои важнейшие труды. Однако развитие общественно-политической ситуации в стране и политические кризисы в ПНР 1968 и 1970 г. не прошли для него бесследно. Своего рода ответом на события в Польше рубежа 1960−1970-х годов стала монография Валицкого «Философия и мессианизм. Исследования по истории философии и общественной и религиозной мысли польского романтизма» (Варшава, 1970) [9]. Книгу Валицкий посвятил периоду 1820−1850-х годов − времени становления национальной школы научной философии в Польше. Это была эпоха формирования и подъема польского освободительного движения и польского национального самосознания, которую Валицкий рассматривал в контексте общеевропейского развития общественного сознания и общественной мысли. Как и в исследованиях по истории русской общественной мысли, говоря об эпохе польского романтизма, Валицкий рассматрел ее диалектически: с одной стороны, как выражение общеевропейского исторического процесса стремления народов к освобождению, а с другой – как проявление особой исторической судьбы Польши, ставшей жертвой этого движения к свободе. Тема искупительной жертвы, согласно Валицкому, занимает особое место в польском историческом сознании и в мировоззрении польских интеллектуалов-романтиков. В этом контексте Валицкий обратился также к анализу значения для польского сознания христианства и течений философской этики, развиваемых в русле католицизма.

Связь этой работы с событиями в ПНР 1968−1870 гг. едва ли может быть представлена буквально, хотя нельзя не обратить внимание на символичное совпадение: кризис 1968 г. берет начало со студенческих волнений, вызванных запретом властей театральной постанови по поэме Адаме Мицкевича «Дзяды», ставшей, как и сам великий польский поэт, знаменем польского романтизма и символом польского мессианства. Это совпадение, видимо, отнюдь не случайно, однако оно не имело бы столь существенного значения, если бы не отразило достаточно глубокой перемены в польском общественном сознании, начало которого относится к рубежу 1960−1970-х годов. И ранее силы, враждебные власти, представленные отдельными подпольными группами, существовали и воспроизводились в стране со времени провозглашения ПНР, однако вплоть до конца 1960-х годов они были немногочисленны и не обладали существенным влиянием в обществе. В то же время основные оппозиционные силы, по отношению к правящей ПОРП и к властям ПНР, пользовавшиеся массовой поддержкой, выступали, начиная с середины 1950-х годов, под лозунгами совершенствования народной власти и реформирования социализма. Даже Католическая церковь Польши, идеологически стоявшая на позициях антикоммунизма, проводила в этих условиях политику лояльности к власти. Однако, начиная с кризиса 1968 г., положение изменилось. Интеллектуалы из польского оппозиционного лагеря постепенно перешли от идеологии социалистического ревизионизма и реформизма к идеологии антикоммунизма, что политически и организационно завершилось с образованием осенью 1976 г. Комитета защиты рабочих (польская аббревиатура – КОР). Этот переход осуществлялся в форме утверждения идеологии прав человека и свободы личности, христианских ценностей, освобождения от коммунистических догм. Все это находило прямые соответствия в мировоззрении польских романтиков и в идеологии польского освободительного движения 1820− начала 1860-х годов. Именно эта идейная связь XIX и XX ст. нашла отражение в книге Валицкого.

В 1980−1981 гг. ПНР вступила в новый этап острого социального и политического кризиса. Ответом властей на забастовочное движение рабочих и антиправительственные выступления стало введение в стране военного положения. Это решение польского руководства во главе с В. Ярузельским было принято под давлением со стороны СССР. Большинство польской интеллигенции примкнуло к антикоммунистическому лагерю. Новый политический режим наложил значительные ограничения на все формы общественной и интеллектуальной деятельности, хотя и избежал применения массовых репрессий. Валицкий позже писал, что «считал эти события агонией социализма в Польше».

В этих условиях он вынужден был оставить работу в Польской академии наук и разделить судьбу политических эмигрантов, обосновавшись в Австралии и активно работая в университетах Европы и Америке. Правда, труды его продолжали издаваться на родине. В 1983 г. в Варшаве из печати вышла книга Валицкого «Польша, Россия, марксизм. Исследования по истории марксизма и его интерпретации» [10], в которой была проанализирована рецепция марксистского учения на востоке Европы, начиная с 1870-х годов, когда марксизм начал распространяться в России и в Польше и появились первые марксистские группы. В основу этой книги были положены несколько опубликованных ранее статей Валицкого. Центральное место в ней заняла проблема восприятия марксизма как социальной теории и стратегии революционного движения в России и в Польше. Проблема исследуется, как это свойственно Валицкому, на фоне широкой картины русской и польской общественной мысли. Говоря о русском и польском восприятии марксизма, ученый противопоставил не только русскую и польскую интерпретацию учения Маркса и Энгельса, а также две формы политического сознания. По его мнению, в русском марксизме преобладала концепция исторического детерминизма, а в польском – освобождения личности, и в этом противопоставлении нашли отражение «два мира»: мир польского и мир русского мировоззрения.

Цикл фундаментальных исследований А. Валицкого по истории русской общественной мысли и российской истории XIX− начала XX в. завершила опубликованная в 1987 г. в Англии и изданная в 1996 г., в Польше, уже после падения ПНР и учреждения новой Речи Посполитой и возвращения Валицкого на родину из эмиграции, монография «Философия права российского либерализма» [11–13]. В проблемном и композиционном плане это, наверное, наиболее сложный для автора и трудный для восприятия читателем труд ученого, что видно даже из содержания почти 500-страничного тома. Если в предыдущих трудах Валицкий исследовал основные течения русской общественной мысли идеалистического и материалистического направлений от русского религиозного мистицизма до русского марксизма, то философия права и проблемы правосознания в русском обществе и в русской культуре оставались в его исследованиях, так сказать, на полях. Теперь Валицкий поставил указанные проблемы в центр своей фундаментальной работы. И на этот раз, как и в прежних трудах, ученый выступил как новатор. В середине 1980-х годов, когда писалась книга Валицкого, ни в мировой науке, ни в советской науке не было трудов, посвященных русскому либерализму как философскому феномену, феномену мировоззрения и в целом как социально-политическому явлению. Валицкий в этом смысле положил начало весьма плодовитому научному направлению, значение которого в науке еще предстоит оценить. Ученый рассмотрел преломление основных западных философско-правовых теорий в России, сумел раскрыть особенности диалектики права и правосознания в восприятии, прежде всего, русской интеллигенции.

Однако будучи первопроходцем, Валицкий не избежал трудно преодолимых препятствий и противоречий. Ему, очевидно, не удалось выстроить представленный в монографии материал в соответствии с определенной логической схемой, поэтому монография представляет собой цикл очерков, в центре которых отдельные личности от Достоевского и Толстого до Плеханова и Ленина, отдельные политические партии, например кадеты, отдельные философские и этические проблемы и так далее. Противоречивость внутренней логики изложения автор компенсирует специальными вступлениями и краткими биографическими очерками ряда представителей русской общественной мысли.

Причины внутренней противоречивости и некоторой композиционной рыхлости монографии видятся уже в том, что Валицкий так и не дал сформулированного определения русского либерализма. По мысли автора, как это следует из материалов монографии, либерализм ‒ это некое течение политической мысли, выступающее с позиций конституционного политического устройства, социального реформизма, правового государства и гуманистических общественных идеалов. Отсутствует в монографии и определенная периодизация в истории исследуемых явлений – как философии русского права, так и русского либерализма, что затрудняет сопоставление движений общественной мысли. Идейные корни описываемых явлений русской общественной мысли Валицкий видел во временах Петра I, в сочинениях русских мыслителей эпохи Просвещения, начиная от интерпретации идей просветителей в сочинениях Екатерины II и до А.Н. Радищева. В его изложении либеральная философия права в России продолжила свою историю в XIX в., в эпоху буржуазных реформ 1860−1870-х годов и до падения самодержавия. Наконец, особо следует указать на VII, заключительный, радел монографии, относящийся уже к периоду после революции 1917 г. в России. Он озаглавлен «Сергей Гессен: послереволюционный синтез». Монографию в целом Валицкий посвятил Сергею Иосифовичу Гессену, подчеркнув в предисловии, что эта книга никогда не была бы написана без его первого учителя.

Заинтересованный читатель напрасно будет искать в этой работе Валицкого глубокие характеристики важнейших течений русской юридической мысли XIX – начала XX в.: государственной и историко-юридической школ, школы правового позитивизма и рецепций «живого права» в России и их философского обоснования. Польский ученый трактовал философские проблемы права и правосознания исключительно в неокантианском духе, исходя из антиномии государства и личности. Противоречие это, согласно Валицкому, снимается посредством права. С этих позиций автор развернул критику социализма как теории и концепции общественного развития. Этим объясняется особое место, отведенное в работе VII разделу. Валицкий подчеркнул это в предисловии, указывая на «возможность перерастания русского либерализма в либеральный социализм». И далее – эта возможность «давала в свою очередь дополнительное доказательство тесной исторической связи русского либерализма и социализма […]. Оригинальность концепции правового социализма, разработанной Кисляковским и Гессеном, состоит в рассмотрении либерального социализма не просто как расширения демократического принципа народного суверенитета […], как более высокой стадии либеральной идеи верховенства закона, то есть как дальнейшего развития прав человека» [13. C. 15]. Именно на этом теоретическом основании, согласно Валицкому, снимается противоречие между социализмом и капитализмом, ставшее фундаментальной дилеммой русской общественной мысли XIX−XX вв., находя разрешение в концепции правового и социального государства.

В 1990-е и в начале 2000-х годов, после возвращения из эмиграции на родину А. Валицкий опубликовал ряд сочинений философско-публицистического характера. В 1995−1996 гг. в Англии и в Польше вышла книга «Марксизм и прыжок в царство свободы. История коммунистической утопии» [14]. В ней ученый в духе классического антикоммунизма противопоставил коммунизм как реальную тоталитарную общественную систему теоретическим представлениям, сформировавшимся в марксистской теории. В этой работе обращает на себя внимание методологическая связь трактовки антикоммунизма у Валицкого с критикой советского общественного строя в работах А.А. Зиновьева.

Научное творчество Анджея Валицкого и его труды получили высокую оценку на родине ученого − в Польше. В 1998 г. он был избран действительным членом Польской академии наук, удостоен почетного звания доктора своей alma mater – Лодзинского университета. Труды Валицкого и его научные достижения получили широкое международное признание.

Важно особо остановиться на отношении Анджея Валицкого к России и в особенности к современной России. Разумеется, как международно признанный авторитет в области истории русской философии и русской общественной мысли Валицкий никак не может считаться в этом отношении типичным явлением для зарубежного общества на Западе, да, пожалуй и в Польше. Однако его позиция, безусловно, значима для общественного мнения и у себя на родине, и в России. Упомянутая работа Валицкого о русском либерализме открывалась словами, что «Россия редко ассоциируется с такими понятиями как либерализм и право», однако эти идеи «могут быть соотнесены с проблемами современной России» [13. C. 11]. Уже в приведенном утверждении Валицкого заключается мысль о естественной для русского сознания и для развития современной России тенденции к утверждению и воплощению в жизнь идеи правового и социального государства как универсальных ценностей человеческого общества. Отвергая по идеологическим и моральным основаниям практику коммунизма и советский образ жизни, которые Валицкий называл «советскостью», он позитивно относился к истории и культуре России в целом, включая и советский период. Он высоко ценил установившиеся дружеские отношения с коллегами и друзьями в СССР и в новой России, позитивно оценивал достижения философской науки в СССР, имея в виду труды ее лучших представителей [15–17]. Как польский ученый и мыслитель Валицкий не мог, разумеется, обойти стороной, роковой в отношениях России и Польши так называемый польский вопрос. Специально этому комплексу проблем была посвящена изданная в 2002 г. книга «Россия, католицизм и польский вопрос» [18], спустя десятилетие опубликованная издательством Московского университета в переводе на русский язык [19]. В книге прослежена многовековая история общественных и культурных связей России и Польши через призму мнимого антагонизма католицизма и православия, что всегда служило обоснованием абсолютизированной непримиримости России и Польши. Валицкий же, напротив, усматрел в отмеченных противоречиях истории польско-российских отношений диалектическую общность исторических судеб двух народов, взаимное притяжение польского и русского сознания, подчеркивая это взаимодействие, казалось бы, парадоксальным тезисом о возможном соединении католической и православной Церквей.

России посвящена и последняя книга А. Валицкого, вышедшая из печати в конце 2019 г., незадолго до смерти автора, на презентации которой в Варшаве он из-за болезни не смог присутствовать. В ней представлены ряд научных статей и публицистические выступления Валицкого, объединенные общей темой, обозначенной полемически заостренным заглавием «О России – по-иному» [20]. Определяя замысел своей работы, Валицкий отметил, что стремился охарактеризовать современную польскую восточную политику не только как «глубоко ошибочную, но и обратить внимание на ее источники». К последним он отнес идеологическое представление о Польше как о некоем форпосте борьбы Запада с Россией, что в этой борьбе якобы реализуется экзистенциальное противостояние цивилизаций – просвещенного Запада и варварского Востока. Анализируя происхождение этой идеологемы, Валицкий показал что в действительности Польша в историческом развитии была в равной мере обращена как на восток, так и на запад, что эта культурная функция была не в меньшей степени присуща и России, что существовавшие исторически и ныне существующие противоречия между двумя странами не содержат в себе экзистенциального антагонизма, что в истории XIX в. и XX в. это осознавали многие представители как польской, так и русской общественной мысли.

В заключение хотелось бы особо остановиться на сотрудничестве А. Валицкого с Комиссией историков России и Польши, в связи с чем автору настоящей статьи представилась счастливая возможность познакомиться с ним лично, узнать его как человека, воплотившего в себе философскую и житейскую мудрость, человека простого и открытого в общении, искренне заинтересованного в предмете беседы и в собеседнике, не взирая на все различия в степенях и званиях, в уровне эрудиции и на иные привходящие обстоятельства. В октябре 2011 г. А. Валицкий принял активное участие в Днях российской науки в Польше, когда в Варшаве и Кракове Польская академия наук принимала делегацию Российской академии наук во главе с вице-президентом РАН Н.А. Платэ. В рамках Дней было проведено более десяти разного рода научных российско-польских мероприятий: конференций, семинаров, школ молодых ученых, выставок по естественным и гуманитарным наукам. Состоялась и Международная научная конференция Комиссии историков «Академии наук, университеты, научные организации: польско-российские отношения в области науки XVIII−XX вв.» [21]. В дискуссиях на той конференции А. Валицкий выступал неоднократно. На конференции Комиссии 2018 г., «Год 1918 – конец старой и рождение новой Европы. Возрожденное Польское государство и Советская Россия», посвященной столетию Российской революции, окончания Первой мировой войны и восстановления независимого Польского государства, он совместно с женой Иоанной Шиллер-Валицкой выступил с докладом «Народ, государство, территория. Роман Дмовский среди российских кадетов», в котором, в частности обратился к трактовке ценностей государственности и содержания русско-польского союза в мировоззренческих и политических концепциях российских либералов и польских национальных демократов начала ХХ в. [22].

Анджей Валицкий был широко известен в России как выдающийся философ и историк, как специалист по истории русской общественной мысли и русской литературе XIX−XX вв. Его труды получили заслуженную высокую оценку в нашей стране, что только подтверждается их многочисленными переводами на русский язык. Они, говоря без преувеличения, существенно повлияли на современных российских историков и ученых-гуманитариев, послужив стимулом в формировании их мировоззрения и в определении методологических принципов их научных исследований. Для научной общественности России Анджей Валицкий неизменно является образцом честности и принципиальности как в научных исследованиях, так и в общественной деятельности, направленной на защиту гуманистических и демократических ценностей.