Везде
Интеграция Малой России и ее статус в трудах Г.Ф. Карпова (1839–1890)
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Интеграция Малой России и ее статус в трудах Г.Ф. Карпова (1839–1890)
Аннотация
Код статьи
S0869544X0014066-5-1
DOI
10.31857/S0869544X0014066-5
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Лазарев Яков Анатольевич 
ORCID: 0000-0002-6141-2215
Должность: Старший научный сотрудник
Аффилиация: УГИ УрФУ
Адрес: Екатеринбург, Россия
Ившин Владислав Сергеевич
Должность: Лаборант-исследователь
Аффилиация: УГИ УрФУ
Адрес: Российская Федерация, Екатеринбург
Выпуск
Номер 2
Страницы
115-130
Аннотация

В статье анализируется интерпретация процесса интеграции «Малой России» и ее статус в трудах Г.Ф. Карпова в контексте идейно-политических воззрений и дискуссий его эпохи. Авторы показывают актуальность историографического наследия историка.

Ключевые слова
казачество, Г.Ф. Карпов, Н.И. Костомаров, Харьковский университет, украинский национальный нарратив, государственная школа
Источник финансирования
Статья подготовлена в рамках госзадания Министерства науки и высшего образования по теме «Региональная идентичность России: компаративные историко-филологические исследования» № FEUZ-2020-0056
Классификатор
Дата публикации
24.06.2021
Всего подписок
6
Всего просмотров
117
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Процесс интеграции в состав Российского государства земель, вошедших в российский политический лексикон XVII–XIX вв. как «Малая Россия», а также их статус до сих пор остаются дискуссионной и политизированной темой в изучении российско-украинских отношений. Такая отличительная черта научных дискуссий является результатом того, что данные территории в рамках актуального украинского национального нарратива рассматриваются в качестве воплощения украинской раннемодерной государственности («Украинская казацкая держава», «Гетманщина», «Гетманская Украина»). Данный нарратив, сохраняя влияние в украинской и отчасти российской и западной историографиях, задает изначально негативную интерпретацию процесса интеграции Малой России, имевшей печальные последствия для украинской (казацкой) государственности и прав местных сословных корпораций. Откровенная телеологичность данной схемы [1. C. 20–21], мешающая подлинно научной реконструкции процесса интеграции, только с недавних пор стала подвергаться методичной деконструкции на основании широкого спектра архивных источников и разбора историографических «фантомов», сложившихся в XIX в. [2–5]. Отмеченный ревизионизм, наметившийся пока только в российской историографии, является определенным развитием выводов, сделанных в 70-х годах XIX в. Г.Ф. Карповым.
2 Имя Геннадия Федоровича Карпова (1839–1890) хорошо известно среди исследователей российско-украинских отношений второй половины XVII в. В большей степени свое имя в анналы мировой украинистики Карпов вписал благодаря плодотворной археографической работе, связанной с публикацией важнейших документов по истории российско-украинских отношений 1654–1659 гг.1 Однако, кроме этого, Карпов известен историческими работами, в которых он подробно разобрал начальный период интеграции территории Малой России в состав Российского государства. В этих работах Карпов полемизировал с видными историками и деятелями украинского национального движения П.А. Кулишом (1819–1897) и Н.И. Костомаровым (1817–1885), а также критически отзывался о работе одного из влиятельных «украинофилов» О.М. Бодянского (1808–1877). Последнее предопределило важную дихотомию в оценке научного вклада историка.
1. При деятельном участии Г.Ф. Карпова были подготовлены к печати X–XI и XIV–XV тома «Актов, относящихся к истории южной и западной России».
3 С одной стороны, все исследователи, начиная с дореволюционной поры, признавали несомненные заслуги Г.Ф. Карпова в деле публикации исторических документов по истории российско-украинских отношений и критике опубликованных источников (казацкие летописи, анонимный памфлет XIX в. «История русов») [6. C. 322–324; 7. С. 1568, 1574, 1591, 1614–1615, 1617]. С другой стороны, его взгляды на процесс интеграции Малой России, характер взаимоотношений российского правительства с местными сословными корпорациями (особенно, с казачеством) зачастую характеризовались как «великодержавные», «реакционные»/ «националистические», «консервативно-шовинистические», взгляды «ярого сторонника обрусения Украины», «деятельного борца с “украинским сепаратизмом”». Особенно досталось Карпову в советское время [8. С. 356, 431–432; 9. C. 76–77, 152; 10. C. 144; 11. C. 713]. С определенной корректировкой эти оценочные суждения воспроизводятся в современной украинской и российской историографиях [12. С. 231; 13. C. 52–62; 14. C. 111; 15. С. 6]. Единичные призывы историков позднесоветского времени или на современном этапе о необходимости изучения/актуализации научного наследия Карпова не нашли достойного выражения в историографии [16–17]2.
2. Редким исключением можно признать небольшую статью О. Петренко, в которой историк охарактеризовал «государственный» подход Г.Ф. Карпова к интерпретации источников Г.Ф. Карпова как правильный, но диаметрально противоположный романтически-националистической, так называемой «народной» концепции Н.И. Костомарова (см. [18. C. 3–4]).
4 Таким образом, в российской и украинской историографиях сложился очень противоречивый образ историка: профессионального источниковеда и публикатора и, одновременно, заметно ангажированного исследователя. Подобные диаметрально противоположные взгляды на личность Г.Ф. Карпова актуализируют, по меньшей мере, два главных вопроса: насколько отмеченные оценочные суждения могут быть соотнесены в одной личности; насколько политическая/ангажированная позиция историка могла искажать историческую действительность в его сочинениях? Понимание данных проблем возможно только при тщательной реконструкции взглядов Карпова в контексте идейно-политических воззрений и дискуссий его эпохи.
5 В качестве важной отправной точки наших поисков следует выбрать два ценнейших биографических источника – некрологи, написанные известными дореволюционными историками В.О. Ключевским и Е.В. Барсовым3. Оба, как члены (а Барсов еще и как секретарь) Императорского общества истории и древностей российских, с достоинством почтили память ушедшего соратника (c 1866 г.) и казначея данного общества (с 1878 г.) [20. C. 10; 21. C. 40]. При этом Ключевский был давно и хорошо знаком с Г.Ф. Карповым со времен учебы в Московском университете под наставничеством С.М. Соловьева, а также во время работы на высших женских курсах4. В «отчете о прерванной смертью деятельности» Карпова Ключевский отметил, что покойного всегда волновали две больших темы – «образование Московскаго государства, завязка и закрепление государственного единства русского народа» и «воссоединение Малороссии с Великой Россией в царствование Алексея Михайловича» [21. C. 41, 44]. В рамках последней темы Карпов «с чисто великорусскою осторожностью» распутывал «исторический миф» о гетмане Б.М. Хмельницком, который был полон «предрассудков и недоразумений», а также тщательным образом анализировал историю Малой России XVII в. В поисках «затерявшейся исторической правды и разрушении тенденциознаго вымысла» Карповым была подготовлена и защищена докторская диссертация (1870) [21. C. 43; 23], в которой он критически проанализировал ключевые источники по истории региона. По словам Ключевского, в этой работе наглядно проявилось следующее исследовательское кредо Карпова: «вести изложение исторических фактов в неразрывной связи с тщательным критическим разбором источников». При этом, в научной работе обнаруживалась «тесная связь честного политическаго убеждения с направлением его (Карпова. – Я.Л., В.И.) ученых трудов» [21. C. 44]. Отмеченная «тесная связь» проявились в том, что Карпов, несмотря на «твердое патриотическое настроение», в ходе самых жарких дискуссий и обсуждений сохранял «трезвый и наблюдательный взгляд на исторические дела и лица», хотя за оценки личности Б.М. Хмельницкого «покойному больно доставалось от затронутых им местных предрассудков и возбужденных негодований за его будто бы слишком московское, предубежденное отношение к малороссийскому герою XVII в. и его делу» [21. C. 44].
3. Всего в память о Г.Ф. Карпове было опубликовано более десяти некрологов в ведущих журналах того времени, включая «Журнал Министерства народного просвещения», «Исторический вестник», «Киевскую старину», «Московские ведомости». См. [19. C. 17].

4. В.О. Ключевский и Г.Ф. Карпов совместно читали общий курс по российской истории на Московских высших женских курсах. См. [22. C. 164].
6 Схожие оценки высказал и автор другого некролога – Е.В. Барсов. Однако основное внимание он сконцентрировал на политической позиции Г.Ф. Карпова, для которого «дело воссоединения юго-западной Руси с великою» было не только предметом научных дискуссий, а и «вопросом живым – о настоящем и будущем России» [24. C. 214]. В отличие от Ключевского, Барсов полагал, что для Карпова, глубоко проникнутого «национальным чувством», «всякий противник государственного единства был как бы его личный недруг». Именно это «национальное чувство» Карпов «вносил в свою работу наперекор иным воззрениям, встречавшим сочувствие в некоторых слоях нашего общества», что «требовало с его стороны значительной доли гражданского мужества». На эту позицию накладывалась научная прямолинейность Карпова, который в дискуссиях «часто “резал правду”», и поэтому переживал «немало тяжелых минут в своей жизни» [24. C. 215].
7 Таким образом, оба историка, знавшие не понаслышке Г.Ф. Карпова, отметили определенную политическую ангажировать последнего («патриотическое настроение»/«национальное чувство»), которая получила определенный общественный резонанс среди читающей публики (скорее всего, украинских интеллектуалов, о которых прямо не упоминалось). Впрочем, по мнению В.О. Ключевского и Е.В. Барсова, это не мешало добротной исследовательской работе и не обедняло исторические сочинения Карпова. Так ли это было на самом деле? Все-таки мы имеем дело с жанром некролога, для которого могла быть характерна определенная тенденциозность. К этому мы добавим исключительное влияние С.М. Соловьева на взгляды историка, его научные интересы и начальное развитие карьеры, что также отмечалось современниками [21. C. 42; 24. C. 212]. Последнее могло свидетельствовать о принадлежности Карпова к так называемой государственной/юридической школе, для которой было характерно определенное упрощение исторической действительности ради политизированной схемы развития Российского государства.
8 Для понимания политической позиции Г.Ф. Карпова по поводу интеграции Малой России и общественной реакции на нее нам важно обратиться к другому уникальному и слабоизученному источнику – его первой (публичной) лекции, прочитанной в стенах Харьковского университета.
9 Появлению Г.Ф. Карпова в Харьковском университете предшествовала защита магистерской диссертации под руководством С.М. Соловьева «История борьбы Московского государства с Польско-Литовским (1462–1508)» (март 1867 г.). Работа получила высокие отзывы, а также была удостоена впоследствии Императорской академией наук «малой» Уваровской премии за 1868 г. [25. C. 286]. Одним из рецензентов поданной на конкурс работы был специалист по истории Древней Руси, историк и археограф А.А. Куник (1814–1899), отметивший высокую источниковедческую работу с московскими делопроизводственными источниками, а также подробное изложение Карповым этапов борьбы Москвы и Литвы в 1462–1508 гг., чем последний «оказал немаловажную услугу русской и исторической науке вообще» [26. C. 117]. Главным недостатком, по мнению Куника, было отсутствие в исследовании библиографического обзора источников, которыми пользовался Карпов, а также «неполнота» и «преждевременность общих выводов» [26. C. 115–116].
10 Практически сразу же после защиты в апреле 1867 г. молодой и подававший большие надежды специалист получил приглашение занять должность доцента и возглавить кафедру русской истории в Харьковском университете, в котором Карпов должен был читать курс по российской истории XVII – первой четверти XVIII в. [27. C. 615; 28. C. 333]. По старой университетской традиции, при вступлении в должность следовало подготовить и прочитать публичную (ознакомительную) лекцию, в которой перед собравшейся публикой (в том числе будущими коллегами) полагалось раскрыть свое научное кредо и поделиться планами на будущее.
11 С самого начала выступления Г.Ф. Карпов отметил, что приглашение со стороны университета рассматривает как большой аванс для самого себя: «Причину предложения мне кафедры […] я не могу приписать моим незначительным трудам по русской истории; эта причина объясняется тем, что я имел честь быть учеником товарищей и друзей Т.Н. Грановскаго и занимался историей под руководством С.М. Соловьева» [27. C. 615]. Важным признанием своего научного вклада Карпов видел в том, чтобы «хотя в малом уровняться с этими прекрасными образцами». Именно поэтому он предупредил слушателей, чтобы они не ждали «никаких новых взглядов на науку, никаких новых теорий» и планировал «излагать […] науку так, как она выработана лучшими из ее представителей», где главное место занимал его учитель С.М. Соловьев [27. C. 617].
12 На момент учебы Г.Ф. Карпова С.М. Соловьев опубликовал несколько специальных работ, а также подготовил тематические разделы в своей «Истории» по истории интеграции Малой России в состав Российского государства (подробнее см. [29–32]). По этой причине были не удивительны рассуждения Карпова в духе немецкой идеалистической философии Ф.В. Шеллинга и Г.В. Гегеля о том, что подлинное развитие человечества заключается в достижении некой ключевой идеи. Также, следуя за философами-идеалистами, Карпов разделял все «действующие» народы на «играющих или сыгравших ту или другую роль на мировой сцене», которые в своем развитии воплощают различные общественные и государственные институты, высшей формой чего являлось государство, неотделимое от народа [27. C. 617–618].
13 По мысли Г.Ф. Карпова, все старые и новые социальные теории и идеи, которые «развивает и прилагает теперешнее европейское общество» являются развитием основных идей: «старые по времени в христианстве и древней цивилизации, а более новые […] в реформации и великой революции» [27. C. 616]. Следуя за С.М. Соловьевым, Карпов полагал обоснованным считать историю «первой из наук политических», которая суть «народное самосознание» [27. C. 617–618]. В этой связи «особенный же жизненный интерес» история приобретает, когда речь идет о «народах действующих теперь», что позволяет понять текущее состояние не только мыслящему человеку, а и честному политическому деятелю, который ищет в ней «руководства и оправдания своих деяний» [27. C. 618]. В поиске истинного смысла событий становится важным постоянный поиск и публикация исторических памятников жизни народа, сбор и группировка исторических фактов. Однако «первоклассная политическая роль» делает историю уязвимой со стороны тех, кто пытается оправдать ею свои цели в настоящем, допуская «злостное искажение», или, что еще хуже, когда люди неблагономеренные, не умея подогнать исторические факты под свои изначальные положения, считают, что «занятие и изучение историей вредно» (в качестве примера указывалась ревизия содержания учебников во Франции периода Реставрации, когда была вычеркнута вся революционная эпоха) [27. C. 618–619].
14 Следовательно, для Г.Ф. Карпова было абсолютно неприемлемо замалчивание любых, даже самых неудобных эпизодов в истории государства. Если такие эпизоды (включая «самые скандальные и неприличные»), отделяются «от причины их явления и от связи с другими событиями», то тем самым принижается не только все положительное, что было в развитии государства, но и снижается качество преподавания и интерес к отечественной истории [27. C. 620]5.
5. В данном случае Г.Ф. Карпов указал на поверхностное изучение российской истории первой половины XVIII в. – царствование Петра I, регентство Бирона и правление Анны Леопольдовны [27. C. 620].
15 В своем «методе преподавания русской истории» Г.Ф. Карпов полагал нужным следовать следующим принципам. Во-первых, опираться на юриспруденцию, имевшую руководящее значение для политики и, следовательно, для истории как «науке политической» [27. C. 622–623]. Приоритет юридических наук подразумевал акцент на изучении юридических источников («памятников») и генезиса таких ключевых феноменов как церковь и государство. Во-вторых, следовало прибегать к помощи филологии для «разработки истории во всех ее частях». Филологии отводилась вспомогательная роль – правильное прочтение письменных источников [27. C. 622–623]. В понимании исторического развития народов, как «борьбы различных начал», заканчивающейся победой одной из сторон и обретением различных юридических форм, Карпов шел в русле «государственной школы» за С.М. Соловьевым [27. C. 624]. Однако здесь проявилось его творческое понимание популярной исторической схемы. Например, в качестве «оригинальных общественных порядков» Карпов указывал казацкие. К этому прибавлялось то, что изучая «борьбу начал», историк должен был находиться в положении беспристрастного зрителя, признающего («до окончания процесса») правоту обоих сторон. Также историк не имел права выносить какой-либо приговор. Толька «дальнейшая судьба сторон» могла это сделать, после чего можно было «высказать свой взгляд на события и […] сочувствие даже к стороне падшей», которая не смогла собрать необходимые ресурсы для победы [27. C. 624–625].
16 В то время для историков «государственной школы» было характерно отрицательное отношение к казацким порядкам. Например, С.М. Соловьев считал казаков разбойничьими шайками, праздной дружиной, несовместимой с государственными началами6. Именно из-за этого казацкие порядки должны были исчезнуть с усилением государства: «Ибо эти государства (а разумею русское и польское) были еще так слабы, что допускали существование подле себя дружины, но вместе с тем были уже и так сильны, что не позволяли дружине иметь на себя внутреннее влияние. Вот почему в описываемое время казачьи общества представляли дружину праздную, запоздалую, которой грозило уничтожение при усиление роли государства» [29. Т. LXII. C. 162]. Сам Соловьев не делал особой разницы между малороссийским и великороссийским казачеством. Единственное отличие между ними, заключалась в том, что великоросское казачество подчинилось сильному Московскому государству: «Малороссийское казачество носило один характер с казачеством великороссийским, то есть казачеством, признавшим над собою власть Московского государства. И здесь, и там, первоначально и преимущественно, казак – человек бездомный, изгнанник из общества» [30. C. 177]. Согласно Соловьеву, процессу интеграции Малой России дали старт только челобитные малороссийского казачества царю Алексею Михайловичу [29. T. LXII. C. 242, 259, 268–269]. Царь подтверждал данные челобитные о «казацких вольностях» в качестве своей «милости», «предоставляя себе право – при известных обстоятельствах и уничтожить эти вольности без всякого клятвопреступления». Дальнейшая судьба региона была связана с «разбродом составных начал» до такой степени, что «почти вся вторая половина XVII века представляет смутное время для Малороссии, подобное Смутному времени Московского государства в начале века. […] Общественное развитие было задержано; общество продолжало обнаруживать черты детства. Последующие события XVII и даже XVIII века должны подтвердить правду сказанного» [32. T. 11. C. 183–184]. На этом основании Соловьев пришел к выводу, что институты казацкого самоуправления не были способны породить самостоятельное государственное начало, так как «смутное время» для Малороссии могло закончиться только с приходом «чужих искателей», одним из которых являлась Москва, прекратившая непорядки в регионе [32. T. 11. C. 184].
6. На момент учебы Г.Ф. Карпова С.М. Соловьев уже опубликовал несколько специальных работ, а также подготовил тематические разделы в своей «Истории» по истории интеграции Малой России в состав Российского государства (подробнее см. [29-32]).
17 Таким образом, в методологическом взгляде на историю и в понимании исторического развития Г. Ф. Карпов четко обозначил преемственность с историками «государственной школы» (в особенности, в изложении С.М. Соловьева). Однако, в отличие от своих предшественников, Он внес ряд корректировок в структуру изначально жесткой и телеологичной схемы. В первую очередь речь шла о важности изучения всех нюансов в генезисе государства и общественных институтов, включая неудобные эпизоды истории. Эти нюансы следовало рассматривать только в тесной связи с другими событиями и на основании внимательного анализа исторических источников. Подобные интеллектуальные операции был способен осуществить только историк, беспристрастно наблюдающий процесс «борьбы начал», признающий обоснованность существования каждой из сторон до окончания этой борьбы. Именно так было возможно подлинное понимание ценности современного Карпову государства и его торжество. Отмеченная интеллектуальная установка привела Карпова к тому, чтобы, в отличие от своего учителя, специально выделить «казацкие порядки» в качестве оригинального варианта развития государственности [27. C. 624].
18 Несмотря на указанные методологические нюансы бывший выпускник Харьковского университета (1879) и историк-архивист П.Н. Буцинский считал, что прочитанная Г.Ф. Карповым лекция якобы сделала последнего «непопулярным профессором» и прилепила к нему ярлык «консерватора», «националиста и русофила», который не соответствовал требованиям «тогдашнего либерального времени», [28. C. 332]. По иронии судьбы диссертация Буцинского, посвященная гетману Б.М. Хмельницкому, не была допущена к защите в Харьковском университете из-за наличия в ней заимствований из исследований Карпова и посредственной работы с историческими источниками7.
7. В данной ситуации обращает на себя внимание тот факт, что диссертация П.Н. Буцинского была допущена к защите в Киевском университете в 1883 г. благодаря протекции Н.И. Костомарова. Последний, помимо прочего, убедил видного киевского историка и идеолога украинского национального движения В.Б. Антоновича (1834–1908) подготовить положительный отзыв, несмотря на написанную им ранее критическую рецензию на диссертацию Буцинского, в которой отмечалась поверхностная работа с источниками и историографией (см. [33. C. 438–439]).
19 Отмеченные выше методологические установки Г.Ф. Карпова в полной мере проявились при написании докторской диссертации, посвященной критическому разбору источников по истории Малой России. Данная работа была успешно защищена и опубликована в 1870 г. Это исследование вместе с очерком «Г. Костомаров как историк Малороссии» (1871) вызвала заметный научный резонанс. Однако именно публикация докторской диссертации стала ключевой в научной судьбе и последующей пристрастной коммеморации Карпова в историографии.
20 В диссертации Г.Ф. Карпов обозначил следующие проблемы в изучении истории Малой России и, в особенности, трактовок процесса ее интеграции в состав Российского государства. Основную проблему историк видел в том, как велась археографическая работа по изданию исторических источников по данной проблематике его предшественниками и современниками. Вышедшие на тот момент публикации документов страдали выборочным, фрагментарным, неполным и неточным характером издания. Такая поверхностность проявлялась не только при подготовке к изданию важных исторических документов, но и в некритическом отношении к недостоверным источникам (например, «Истории русов»). Согласно Карпову, следствием этого стала неправильная интерпретация процесса включения Малой России в состав Российского государства, особенно характера переговорного процесса 1654 г. (переяславского и московского этапов). По этой причине в историографии стали появляться искаженные и надуманные утверждения о характере и условиях присоединения региона. В этой связи был логичным призыв Карпова опираться в исследованиях не только на нарративные источники, такие как летописи и хроники («Истории русов», летописи Грабянки и др.), содержащие многочисленные неточности и труднопроверяемые факты, а сосредоточиться главным образом на введении в научный оборот делопроизводственных источников московских приказов («статейные списки» царских посланников, реестры, отчеты, дипломатические донесения и др.)8.
8. Подробнее см. последнюю главу докторской диссертации Г.Ф. Карпова [23. C. 158–179].
21 И все же центральное место в диссертации Г.Ф. Карпова занимала дискуссия с Н.И. Костомаровым. Историки, обращавшиеся к анализу этой дискуссии, в основном акцентировали внимание на разнице исторических концепций обоих авторов, изображая ее как концептуальное противостояние «государственной» школы в лице Карпова и «народной» (национальной) концепции Костомарова. Вместе с тем, критика, адресованная Костомарову, была источниковедческого и археографического характера. Согласно Карпову, источниковедческий подход Костомарова характеризовался фрагментарным и выборочным использованием исторических фактов и источников, а его работы – запутанной системой ссылок, составленных с «особой оригинальностью и темнотой» до такой степени, что «при такой допущенной для себя полнейшей свободе относительно источников, мог в тексте своего сочинения писать что угодно» [23. C. 128]. Особенно Костомарову доставалось за то, что он проигнорировал источники, опубликованные в «Истории России» С.М. Соловьева, и опирался по преимуществу на материалы летописи С. Величко, а также популярный анонимный памфлет первой четверти XIX в. – «Историю русов», отличавшийся откровенной неточностью многих приводимых сведений. Карпов убедительно показал, что оба источника, на которых выстраивалась костомаровская концепция вхождения Малой России в состав Российского государства, противоречат актовым материалам московских приказов XVII в., хранившихся на тот момент в архивах Министерства иностранных дел и Министерства юстиций Российской империи.
22 В дальнейшем Н.И. Костомаров парировал эти серьезные замечания апелляцией к своему известному источниковедческому постулату, согласно которому, историк в работе с историческим источником должен опираться на «могущественный орган доводов» – «здравый смысл»: «Если б до нас не дошло никакого известия о том, что на Переяславской раде читались условия, на которых Малороссия приступила к соединению с Московским государством, то я и тогда был бы убежден, что они там читались (курсив наш. – Я.Л., В.И.)» [34. C. 3].
23 Как нетрудно догадаться, ключевым «камнем преткновения» между двумя историками стал характер интерпретации истории Переяславской рады 1654 г. и последующего переговорного процесса об условиях интеграции Малой России и ее статусе в составе Российского государства. Н.И. Костомаров считал, что регион входил в состав Российского государства на основе договора равных сторон, в том время как Г.Ф. Карпов, напротив, подчеркивал, что «древняя отчина» – Малая Россия – «возвращалась» в подданство российскому государю, который становился сувереном над присоединенной территорией [35. C. 10]. Законодательное оформление настоящего процесса проходило, по мнению Карпова, через подтверждение прав каждой отдельно взятой сословной корпорации Малой России (Войска Запорожского реестрового, православной шляхты, духовенства и части городов, обладавших Магдебургским правом). В данном случае Карпов заметно корректировал казакоцентричную схему украинской истории, которая была характерна в том числе и для С.М. Соловьева [30. C. 179; 32. T. 10. C. 580–581].
24 Помимо жесткой критики Н.И. Костомарова Г.Ф. Карпов мимоходом затронул О.М. Бодянского – известного слависта и украинофила [7. C. 1634]. Карпов признавал заслуги Бодянского по изданию малороссийских летописей и ряда других источников «несомненной важности», в основном тех, что сам использовал при написании диссертации [23. C. 43]. Сутью критики Бодянского являлось «поспешное», по мнению Карпова, издание им источника «третьестепенной важности» (в отличие от делопроизводственных документов) – «Истории русов» [23. C. 43]. При публикации этого анонимного памфлета Бодянский не учел характер источников такого рода, а также исторический контекст появления данного памятника, руководствуясь только тем, что «давно уже Малороссияне желали видеть напечатанной Историю Русов» [23. C.42–44]. Со своей стороны Бодянский оправдывался «тогдашним положением дел» и нехваткой времени, из-за чего «избрал, что было по моим силам в ту пору и в тех обстоятельствах» [36. C. 218–219, 223–224]. Но при этом не преминул в ответ обвинить Карпова в предвзятости, ссылаясь на упоминавшуюся выше вступительную лекцию: «С народом и с его руководителем и приемниками его обходится (Карпов. – Я.Л., В.И.) по собственному своему Уложению. А Уложение его вот на чем почиет: “Методом преподавания истории […] должно быть юриспруденция, по тому что все люди борются за свои интересы, и История есть не что иное, как борьба, а, стало быть, судебный процесс”» [36. C. 227]. Бодянский эмоционально писал, что главенство этого «Уложения» привело Карпова к представлению об истории как «судебном процессе», когда историк сам решил, «которой из Руси жить, и которой умереть», «оправдывая всякое насилие, явную несправедливость, нарушение торжественных договоров, прав и льгот» [36. C. 228]. Как видно, Бодянский весьма превратно понял подход Карпова.
25 Итак, под прицел острой и справедливой источниковедческой критики Г.Ф. Карпова попали ключевые источники для украинского национального нарратива, а также важные их трансляторы – популярные и известные в научных и общественно-политических кругах персоны – Н.И. Костомаров и О.М. Бодянский. В целях сохранения своего научного реноме оппоненты Карпова избирали аргументы в духе академического романтизма (Костомаров) или предпочитали навешивать политические ярлыки (Бодянский). К сожалению, дальнейшей настоящей дискуссии между историками не получилось.
26 Защита и публикация докторской диссертации Г.Ф. Карпова по времени совпали с проблемами, возникшими у него в Харьковском университете. В основном они касались баллотировки Карпова на должность экстраординарного профессора по кафедре русской истории9, окончившейся неудачным образом и последующим уходом Карпова из университета. Последнее дало основание позднейшим исследователям утверждать, что таким образом украинская интеллигенция изгнала непопулярного ученого, грубо нарушившего этические нормы научной дискуссии, чья непримиримая позиция была осуждена местными историками (Ю.А. Киселева) [14. C. 112].
9. Но не ординарного профессора, упоминание чего можно встретить в специальных исследованиях (см. [14. C. 112]).
27 Однако, как показывает сам процесс баллотировки все было далеко не так однозначно. На первом этапе, состоявшимся 17 октября 1870 г. на уровне совета историко-филологического факультета, Г.Ф. Карпов уступил с небольшом отрывом (голоса «за» – 3, «против» – 4) [25. C. 286]. Затем историк был допущен для последующего баллотирования на общеуниверситетском совете, состоявшегося 26 октября 1870 г. Большинством голосов его кандидатура была отклонена (из 35 голосовавших: 21 проголосовали «против» и только 14 голосов «за») [25. C. 20]). Несмотря на неудачную баллотировку, ввиду отсутствия иных кандидатур, Карпов продолжил занимать должность профессора по кафедре русской истории. Университетское начальство лишь 28 ноября 1870 г. признало должность вакантной, предложив Карпову замещать ее до дальнейшего распоряжения [25. C. 63–64]. Последнее могло свидетельствовать о благосклонности университетской администрации, но такая «временная» позиция не совсем устраивала историка. В марте 1871 г. он уволился из Харьковского университета по собственному прошению, полагая, что причиной всему была его дискуссия с Н.И. Костомаровым [14. C. 112; 25. C. 200].
28 С мнением Г.Ф. Карпова можно отчасти согласиться. Действительно, на тот момент Харьковский университет был одним из центров украинофильства и украинского национального движения, где Н.И. Костомаров имел весомый моральный авторитет. Поэтому уже сам «раздражительный»/«резкий» тон замечаний, отмечавшийся еще дореволюционными исследователями (даже критически настроенных к Костомарову)10, ставивших под сомнение авторитет популярного украинского историка, мог вызвать негативную реакцию в том политизированном университетском сообществе. Однако не стоит сбрасывать со счета и тот факт, что Карпов был уже отцом двоих детей, а его супруга Анна происходила из состоятельной купеческой семьи Морозовых, которая первоначально отнеслась прохладно к ее выбору, но потом, вероятно, сменила гнев на милость, так как с переездом в Москву материальное положение историка улучшилось и он мог целиком посвятить себя научной работе [7. C. 1617].
10. Например, первоначально очень благосклонный к деятельности Н.И. Костомарова и его взглядам («федералистский подход») К.Н. Бестужев-Рюмин расценивал замечания Г.Ф. Карпова как переходящие из сферы науки в «жгучую среду не всегда научной полемики», хотя в самой диссертации было «много хорошего» [6. C. 321].
29 Именно благодаря этой спокойной и плодотворной работе в течение 1870-х годов появились две объемные фундаментальные статьи Г.Ф. Карпова, осмыслявшие процесс интеграции Малой России и ее статус в составе Российского государства. Главное место среди них занимал текст статьи «Переговоры об условиях соединения Малороссии с Великой Россией», состоявшей из четырех частей, разбитых на два номера «Журнала Министерства народного просвещения» за 1871 г. В этой статье Карпов показал, основываясь на делопроизводственных источниках московских приказов11, что представляла собой украинская сторона в переговорах с российским правительством. Последняя являлась не монолитным казацким государством, а совокупностью сословных корпораций (казаков, шляхты, духовенства и части городов, обладавших Магдебургским правом), имевших разные особые права, которые они старались подтвердить у российского царя в процессе переговоров. Подтверждения носили характер подданства, как пожалования от российского царя отдельно взятой малороссийской корпорации. Помимо этого, отметим также ключевые моменты, на которых акцентировал внимание историк, вводя в научный оборот новые источники.
11. Данные документы затем были подготовлены и опубликованы Г.Ф. Карповым в X томе Актов Южной и Западной Руси (подробнее см. [37]).
30 Во время первого (переяславского) этапа переговоров царское правительство признало формат взаимоотношений, в котором исключительная роль на управление Малой Россией отводилась бы институтам самоуправления Войска Запорожского реестрового, включая право собирать налоги с неказацкого населения в царскую казну, «потому что здешние люди к вашим (московским. – Я.Л., В.И.) обычаям не привыкли». Также казацкая верхушка стремилась минимизировать присутствие царской администрации на территории региона, надеясь, что царские воеводы с гарнизоном будут расположены только в Киеве. Наконец, российская сторона должна была гарантировать не только казацкие права, а и выплату жалования всем реестровым казакам [35. C. 11–13]. Сам Карпов полагал, что на данном этапе переговоров, верхушка Войска Запорожского реестрового говорила о правах и вольностях казацких без какой-либо конкретики, ставя российскую сторону перед фактом относительно своих претензий желаемого формата взаимоотношений.
31 Во время второго (московского) этапа переговоров казацкие послы устроили настоящий политический торг относительно содержания своих прав и центров присутствия царской администрации. Основной упор казацкой стороной делался на исключение царской администрации из региона как из ключевых городов (так называемые большие города)12, так и вообще из любых. Это объяснялось тем, что «воевода права бы ломати имел и установы какие чинил, и то б бытии с великою досадою» [35. C. 29]. Российская сторона в целом хоть и готова была принять обозначенные условия, но только при предоставлении документальных доказательств, обосновывающих такие претензии. Историком также подчеркивалось, что в ходе переговоров подчеркивалось царское правительство не собиралось вмешиваться в местное самоуправление [35. C. 28]. Для подкрепления прошений о подтверждении «прежних прав» казацкие посланники смогли предоставить лишь несколько списков королевских привилеев, которые были даны Войску польскими королями под Зборовом 1648 г. и другие. Эти документы возымели обратный эффект. Москва усомнилась в легитимности претензий казацкой стороны на монопольное управление в регионе, так как предъявленные документы касались только взаимоотношений польско-литовского правительства с казаками. Кроме того, Карпов указывал, что в Зборовском договоре не было намека на то, что реестровому казачеству следовало выплачивать какое-либо жалованье [35. C. 31, 33].
12. Сначала Киев и Чернигов, а затем Киев и Переяславль.
32 Отталкиваясь от сделанных наблюдений, Г.Ф. Карпов пришел к логичному выводу, что изначально «как бы говорившее за всю страну» Войско Запорожское на деле «било челом» главным образом о своих правах, которые рассматривались изначально шире тех привилегий, что давались в польское время. Соответственно, все остальные малороссийские корпорации отходили на второй план в угоду одной сверх привилегированной военизированной сословной группы. Однако такую модель царское правительство отказалось принять, решив ориентироваться в сборе налогов на выборных от городов, самоуправлявшихся по Магдебургскому праву [35. C. 72]. В итоге 27 марта 1654 г. российское правительство подтвердило не казацкие «статьи», а выдало серию жалованных грамот каждой отдельно взятой малороссийской корпорации (Войско Запорожское реестровое, самоуправлявшиеся города, православная шляхта и церковь). Что же касается казаков, то в их жалованной грамоте подтверждались только те положения, на которые Москва с самого начала переговоров давала полное согласие (судебный иммунитет, выбор гетмана, выплата жалованья, размер реестра и др.) [38. C. 252]. Из статьи Карпова выходило, что отмеченный политический кульбит российской стороны проистекал в том числе из-за политической активности городских корпораций с «магдебургиями», которые стремились оградить свою автономию от казацких институтов самоуправления. В тексте статьи 1871 г. этому аспекту была посвящена буквально пара страниц. Сам автор специально оговаривался в подстрочном комментарии, что особой роли украинских городов в процессе интеграции Малой России будет посвящен отдельный очерк [38. C. 246; 39].
33 Этот специальный очерк вышел в 1877 г. Одной из ключевых задач при написании данного текста являлось стремление показать, «что во времена полного преобладания казачества в Малороссии, города жили сколько было то возможно, по прежнему самостоятельно» [39. C. 1]. В детальной реконструкции переговорного процесса с казацкой стороной Г.Ф. Карпов обратил внимание на политический торг по поводу присутствия царских воевод в регионе вообще (вплоть до полного их отсутствия). В промежутке между переговорами с казаками свое слово сказала делегация мещан из Переяславля, которая прибыла вместе с казацкими послами, но до поры до времени (14 марта 1654 г.) оставалась в тени. Делегаты подали две челобитные на подтверждение городских привилегий на самоуправление по Магдебургскому праву, а также подтверждение прав городским цехам. В качестве документальных подтверждений своих прав 17 марта они предоставили привилей Сигизмунда III на самоуправление 1620 г. Его содержание подробно разобрал Карпов. Согласно привилею, в польское время мещане были неподсудны никаким судам, кроме как основанного на магдебургском праве. Вместе с тем, в городском судебном процессе участвовали только выборные городские магистраты (бурмистр, войт, лавники), они же выполняли фискальные функции, а не «казацкие урядники». Наконец, в поданном документе указывалось, что в городах, обладавших Магдебургским правом, находились «королевские чиновники», располагавшиеся «в городском замке». Последние выполняли надзорные и судебные функции. Это подразумевало контроль за исполнением интересов польской короны при сборе податей, охранение прав городской корпорации, а также выполнение роли апелляционной инстанции в спорах с другими сословными группами [39. C. 13–14].
34 На этом основании Г.Ф. Карпов полагал, что сравнивая «городские привилеи с тем, что просило войско за города, правительство должно было заметить, что казацкие притязания на управление всем в Малороссии не имеют ни малейшего основания» [39. C. 16]. По этой причине российское правительство настояло на том, что помимо Киева «устроенные люди» будут еще отправлены и в Переяславль (что произошло только в 1659 г.) [39. C. 17]. Как показал Карпов, политическая активность городских корпораций после окончания основных переговоров не закончилась. Делегация Переяславля, а затем и Киева, отстаивая свои права, прямо указывали, что сложившаяся монополия казацких институтов самоуправления прямо затрагивает их материальные интересы (вопросы землевладения, торговли). Ради этого они просили царское правительство пойти на прямой конфликт с украинской казацкой элитой. На это в ряде случаев российская сторона не пошла [39. C. 23–24, 34–35, 40]. Тем не менее, суммируя все перипетии переговоров с городскими корпорациями, Карпов акцентировал внимание читателя на следующем своем выводе: малороссийские мещане «радовались соединению Малороссии с Великой Россией, потому что надеялись, при помощи власти великого государя, освободится от казацких насилий» [39. C. 24].
35 Итак, Г.Ф. Карпов пришел к выводу, что активность переяславских мещан заметно изменила расстановку сил во время мартовского переговорного процесса, а также в процессе интеграции нового региона в состав Российского государства. Политическая активность городов, обладавших «магдебургиями», создала не только прецедент, а и потенциально новую опору для российской воеводской администрации в управлении регионом. Документы, приводимые делегацией переяславских мещан в подтверждение своих прав, явственно демонстрировали необоснованность казацких притязаний. На этом основании могла выстроиться совершенно иная модель управления регионом с опорой на привилегированные города в фискальном аспекте и на казацкие институты в военном плане. Однако, из-за политического авторитета Б.М. Хмельницкого и потребности в военной поддержке от Войска Запорожского реестрового в противостоянии с Речью Посполитой, российское правительство не решилось на прямое столкновение с казаками и продавливание решений, принятых в Москве весной 1654 г.
36 Социологическая модель, предложенная Г.Ф. Карповым, резко выделялась из сложившегося украинского национального нарратива, подразумевавшего романтизацию казачества как выразителя государственной идеи нации, а также упрощенное понимание процесса интеграции региона и статуса его земель. Последнее подразумевало наличие некого договора равных сторон, который планомерно нарушала российская сторона. Впервые в историографии Карповым было показано, что основу автономии Малой России составляла совокупность прав и обязанностей нескольких сословных корпораций, которые имели отличные политические интересы и не были связаны в рамках единой этнической/национальной идентичности. Эти права гарантировались царем как сувереном, и подразумевали принцип практически полного невмешательства в самоуправление в обмен на налоговые поступления и исполнение военных функций. Однако «право сабли» позволило гетманам, как лидерам казачества, эти изначальные договоренности корректировать по своему усмотрению, что нарушало суверенные права московских царей и предопределило непростой характер процесса интеграции Малой России. Надо сказать, что это было и определенной новацией в рамках «государственной школы».
37 Увы, но эти важные и дискуссионные работы ученого не вызывали прежней бурной реакции со стороны историков и публицистов. Затихшую дискуссию сам Г.Ф. Карпов попытался оживить, критически проанализировав трехтомное сочинение П.А. Кулиша «Отпадение Малороссии от Польши» [40]. Особенностью данного сочинения было негативное отношение к Б.М. Хмельницкому и малороссийскому казачеству вообще, а также использование исключительно польских источников. Если в критическом отношении к казачеству позицию Карпова можно назвать близкой к оценкам Кулиша, то с негативной интерпретацией фигуры Б.М. Хмельницкого Карпов мириться не мог [16. C. 110–111]. Еще с докторской диссертации он считал казацкого лидера героической личностью, «истинным представителем своего народа» [23. C. 4]. Публичный ответ Карпова («В защиту Богдана Хмельницкого…») в большей степени относился к публицистическому сочинению. Однако даже в нем историк не изменил своим принципам. Карпов критиковал Кулиша в том числе в поверхностном использовании источников, а также полном игнорировании им российских делопроизводственных документов московских приказов [16. C. 111].
38 Ближе к концу XIX в. работы Г.Ф. Карпова перестали упоминаться в историографии, хотя (по большей части докторская диссертация 1870 г.) перечислялись в подстрочных ссылках для справки, ценность которых заключалась в источниковедческом анализе некоторых источников по украинской истории (казацкие летописи, анонимный памфлет «История русов») [42. C. 243; 43. C. 281]. Собственно такая тенденция сохраняется и в современной украинской историографии [44. C. 74–75].
39 В тоже время важные концептуальные наблюдения Г.Ф. Карпова относительно характера интеграции Малой России и критика действий казацкой элиты растворились в ярких и негативно окрашенных оценках. Посягнув на важные фигуры украинского национального движения (прежде всего, Н.И. Костомарова), Карпов оказался очень неудобной персоной для конструктивной критики, так как за его острыми замечаниями стояла фундаментальная проработка московских архивов, что было слабой стороной его оппонентов. Увы, но этого оказалось недостаточно в условиях укрепления социологической схемы украинского национального нарратива, особенно, в советское время [45]. Ключевую роль здесь, на наш взгляд, сыграло то, что Карпов не оставил после себя какой-либо «школы». Во многом этому способствовала то, что историк не был интегрирован в университетские сообщества, из которых он мог бы рекрутировать учеников. Соответственно, его имя не вошло должным образом в анналы университетских историй и коллективную память, при том, что современники рассматривали Карпова в качестве основателя критического направления в изучении источников по украинской истории, продолжавшего дело С.М. Соловьева [7. С. 1616, 1637]. Следовательно, последующая упрощенная и ангажированная критика концептуальных построений Карпова по поводу процесса интеграции Малой России и ее статуса в составе Российского государства не затрагивала уважаемые исторические школы и в таком виде сохранилась до сегодняшнего дня.
40 Отталкиваясь от сложившейся историографической традиции в оценке научного вклада Г.Ф. Карпова, обращает внимание тот факт, что в целом политизированный исследователь-«государственник» сумел сохранить подлинно нейтральное отношение к реконструированным им событиям, не ставя схему выше фактов, полученных при кропотливом анализе источников, не искажая историческую действительность. В тоже время историки, следовавшие схеме украинского национального нарратива, в обосновании своей социологической модели доверялись источникам сомнительного происхождения.
41 Поддержанию подлинно научного имени историка не помогли старания его супруги А.Т. Карповой (Морозовой) (1849–1924), пожертвовавшей в 1890 г. в Императорское общество истории древностей российских сумму в 11500 рублей на учреждение ежегодной именной премии имени Г.Ф. Карпова [21. C. 40]. Особым условием получения этой стипендии, была публикация первоисточников с акцентом на историю Малой России [21. C. 40]. Эта премия, присуждавшаяся 21 раз, помогла в научной карьере и повышении научного авторитета таких известных исследователей, как украиниста В.О. Эйнгорна (1861–1947) и слависта М.К. Любавского (1860–1936) [16. C. 30–31], но не памяти самого Карпова.

Библиография

1. Миллер А.И. Империя Романовых и национализм: эссе по методологии исторического исследования. М., 2006.

2. Кочегаров К.А. Взаимоотношения России и запорожского казачества с середины XVI века до 1654 года // Переписка гетманов Левобережной Украины с Москвой и Санкт-Петербургом. 1654–1764 гг.: сборник документов. М., 2017. Т. 1. Гетманство Богдана Хмельницкого. 1654–1657 гг.

3. Киселев М.А., Лазарев Я.А. Военно-административные преобразования в «Малой России» накануне шведского вторжения 1708 года // Славяноведение. 2018. № 2.

4. Лазарев Я.А. Факторы, механизмы и ресурсы устойчивого контроля над территорией «Малой России» во второй половине XVII в. // Quaestio Rossica. 2018. Т. 6. № 2.

5. Алмазов A.С. Воеводская администрация Нежина: особенности функционирования в середине XVII – начале XVIII в. // Quaestio Rossica. Т. 6. 2018. № 2.

6. Бестужев-Рюмин К.Н. Критический обзор разработки главных русских источников, до истории Малороссии относящихся, за время: 8-е января 1654 – 30-е мая 1672 года. Сочинение Геннадия Карпова [Рецензия] // Журнал Министерства Народного Просвещения. СПб., 1874. Т. 176.

7. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2. Кн. 2.

8. Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941.

9. Марченко М.И. Украинская историография c древних времен до середины XIX века. Киев, 1959.

10. Станиславская А.М. Исторические взгляды Н. И. Костомарова // Очерки исторической науки в СССР. М., 1960. Т. 2.

11. Коваленко Л.А. Историография Украины // Очерки исторической науки в СССР. М., 1960. Т. 2.

12. Кравченко В.В. Україна, імперія, Росія. Вибрані статті з модерної історії та історіографії. Киев, 2011.

13. Брехуненко В. Переяславська рада 1654 року в російській історіографії // Переяславська рада 1654 року (Історіографія та дослідження). Київ, 2003.

14. Киселева Ю.А. Историография и этика (харьковские сюжеты) // Харківський історіографічний збірник. 2012. Вип. 11.

15. Яковлева Т.Г. Социально-политическая борьба на Украине в 60-е годы XVII в. Внутренние и внешние факторы Руины: Автореф. дис. …док. ист. наук: 07.00.03. СПб., 2004.

16. Тодийчук О.В. Украина XVI–XVIII вв. в трудах Общества истории и древностей российских. Киев, 1989.

17. Викторов Ю.Г. Украинская историография о взаимоотношениях Московского государства и Запорожского Войска в 1648–1654 годах и ее источниковая база: Дис. …канд. ист. наук: 07.00.09. М., 2009.

18. Петренко О. Карпов contra Костомаров: iз історії однієї наукової дискусії // Історія України. 1999. № 19.

19. Источники словаря русских писателей / Сост. проф. С.А. Венгеров. Петроград, 1914. Т. III. Карамышев –Ломоносов.

20. Протоколы заседаний Императорскаго общества истории и древностей российских // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1879. Кн. I.

21. К протоколу чрезвычайного заседания 18 ноября 1890 г. // Протоколы заседаний Императорского Общества Истории и Древностей Российских за 1888–1891 гг. М., 1892. Кн. 1.

22. Сосницкий Д.А. Василий Ключевский и его научные связи (по рукописным материалам РНБ) // В.О. Ключевский: воспоминания и исследования. СПб., 2017.

23. Карпов Г.Ф. Критический обзор разработки главных русских источников, до истории Малороссии относящихся, за время: 8-е января 1654 – 30-е мая 1672 года. М., 1870.

24. Барсов Е.В. Г.Ф. Карпов (некролог) // Журнал Министерства народного просвещения. 1890. № 5.

25. Протоколы заседаний Совета Императорского Харьковского университета и приложения к ним. Харьков, 1871. № 5.

26. Куник А.А. Разбор сочинения Г. Карпова: «История борьбы Московского государства с Польско-Литовским 1462–1508 г.» // Отчет об одиннадцатом присуждении наград графа Уварова 25 сентября 1868 года. СПб., 1869.

27. Карпов Г.Ф. Вступительная лекция // Протоколы заседаний Совета Харьковского университета и приложения к ним. Харьков, 1867. № 7.

28. Буцинский П.Н. Карпов Геннадий Федорович // Историко-филологический факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования (1805–1905). Харьков, 1908.

29. Соловьев С.М. Очерки истории Малороссии до подчинения ея царю Алексею Михайловичу // Отечественные записки. 1848–1849. Т. LXI–LXII.

30. Соловьев С.М. Малороссийское казачество до Хмельницкого // Русский вестник. 1859. Т. 23.

31. Соловьев С.М. Гетман И. Выговский // Отечественные записки. 1859. Кн. 11.

32. Соловьев С.М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн. V–VII. Т. 10–13. М., 1990–1991.

33. Стариков Г. Листи Дмитра Багалія до Опанаса Бичкова // Український археографічний щорічник. 2018. Т. 18. Вип. 15.

34. Костомаров Н.И. Ответ Г. Карпову // Беседа. 1871. № 1.

35. Карпов Г.Ф. Переговоры об условиях соединения Малороссии с Великой Россией (начало) // Журнал министерства Народного Просвещения 1871. № 11.

36. Бодянский О.М. Объяснение // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1871. Кн. 1.

37. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России. СПб., 1878. Т. X.

38. Карпов Г.Ф. Переговоры об условиях соединения Малороссии с Великой Россией (окончание) // Журнал министерства Народного Просвещения. 1871. № 12.

39. Карпов Г.Ф. Малороссийские города в эпоху соединения Малороссии с Великой Россией // Летопись занятий археографической комиссии. СПб., 1877. Вып. VI.

40. Кулиш П.А. Отпадение Малороссии от Польши (1340–1654). В 3 т. М., 1888–1889. Т. 1–3.

41. Карпов Г.Ф. В Защиту Богдана Хмельницкого. М., 1890.

42. Василенко Н.П. К истории малорусской историографии и малорусского общественного строя // Василенко М.П. Вибранi твори у трьох томах. Киïв, 2006. Т. 1.

43. Василенко Н.П. Малороссия // Василенко М.П. Вибранi твори у трьох томах. Киïв, 2006. Т. 1.

44. Бовгиря А. Козацьке iсторiописання в рукописнiй традицiï XVIII ст. Киïв, 2010.

45. Плохiй С.М. Великий переділ: Незвичайна історія Михайла Грушевського. Киïв, 2011.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести