Изучение Восточной Европы как отдельное научное направление, общепринятое в западной традиции, не входит в номенклатуру российских научных специальностей. По большей части это обусловлено сложившейся традицией восприятия восточноевропейских территорий, которые долгое время входили в состав Российской империи, а затем и Советского Союза. Этим объясняется заметное расхождение методологических подходов. Так, до сих пор диссертации по темам, связанным с Украиной, Белоруссией или балтийскими республиками, защищаются в советах по отечественной истории. Впрочем, формулировка «восточноевропейские исследования» постепенно начинает приживаться на российской почве.

Именно из-за указанной традиции в российском научном дискурсе практически не присутствуют те институции, которые занимались (и занимаются) комплексными исследованиями Восточной Европы. Их история, тем временем, насчитывает более ста лет. Они зародились накануне и в годы Первой мировой войны, а подъем пережили в межвоенный период. Наиболее мощные организации такого профиля располагались в Германии, всегда проявлявшей повышенный интерес к восточноевропейскому региону. Но они появлялись и в других странах, которые следили за ситуацией в Восточной Европе, выстраивая свою международную политику. В частности, подобные исследовательские центры имелись в Италии и Франции.

Институции со схожими задачами возникли и в межвоенной Польше, что изначально было обусловлено геополитическим положением польского государства. С одной стороны, немецкому «исследованию Востока» <em>(</em><em>Ostforschung</em><em>)</em>, поляки противопоставляли свою «западную программу» <em>(program</em><em> </em><em>zachodni)</em>, создавая зеркальные структуры. Так, Институту Восточной Европы в Бреслау соответствовал Силезский институт в Катовице, Институту Балтийского моря в Данциге – Балтийский институт в Торуни, Германскому обществу по изучению Восточной Европы в Берлине – аналогичное общество в Кракове. Что касается собственно восточных исследований, то в Польше, непосредственно граничившей с СССР, они сразу приобрели соответствующий акцент. Упор на советскую проблематику проявился уже в работе варшавского Восточного института, основанного в 1926 г. Иногда в литературе эти исследования межвоенного периода именуются «советологией» (<em>Kornat M.</em> Polska szkoła sowietologiczna 1930–1939. Kraków, 2003), хотя этот термин относится скорее ко временам холодной войны и смотрится несколько анахронично.

После советизации Польши сохранившиеся исследовательские центры по большей части занимались научной работой. Политическая составляющая их работы, как в случае с познанским Институтом Запада <em>(</em><em>Instytut</em><em> </em><em>Zachodni</em><em>)</em>, ограничивалась притяжением «обретенных» после Второй мировой войны территорий и изучении исторических корней «германского милитаризма» (<em>Czubi</em><em>ń</em><em>ski</em><em> </em><em>A</em><em>.</em> Instytut zachodni (1944–1986). Poznań, 1987). В ФРГ институты, занимавшиеся Восточной Европой, тоже стремились сохранить академический облик, хотя и не избежали определенной идеологической окраски. Деятельность, аналогичная польской (т.е. обоснование прав Германии на «отторгнутые» земли) была отдана неформальным объединениям специалистов. Осмысление их деятельности началось в 2000-е годы практически одновременно в Германии и Польше (см. Deutsche Ostforschung und polnische Westforschung im Spannungsfeld von Wissenschaft und Politik: Disziplinen im Vergleich. Osnabrück, 2002; <em>Unger C.</em> Ostforschung in Westdeutschland: die Erforschung des europäischen Ostens und die Deutsche Forschungsgemeinschaft, 1945–1975. Stuttgart, 2007; <em>Kleindienst Th.</em> Die Entwicklung der bundesdeutschen Osteuropaforschung im Spannungsfeld zwischen Wissenschaft und Politik. Marburg, 2009) и продолжается по сей день. При этом и немецкая, и польская тематики становятся объектом интереса по обе стороны границы (см. <em>Szukała M.</em> Pruskie archiwa państwowe a niemieckie badania wschodnie (deutsche Ostforschung) w okresie międzywojennym XX wieku (1918–1939): między nauką a politycznym zaangażowaniem. Warszawa, 2011; <em>Schattkowsky R.</em> Osteuropaforschung in Polen 1918–1939. Wiesbaden, 2019).

Несмотря на неплохую разработанность темы, некоторые сюжеты оказались в тени. В первую очередь, это касается Научно-исследовательского института Восточной Европы в Вильно. Располагавшаяся на северо-восточной окраине Речи Посполитой и, казалось бы, оторванная от основных научных центров, эта организация во многом была уникальной для своего времени. Основанный в 1930 г. в знаковом для поляков городе, институт, можно сказать, находился на переднем крае исследовательской работы. При этом одновременно он становился своеобразным узловым пунктом, связывавшем вместе несколько регионов. Кроме того, именно Вильно стал центром притяжения целой плеяды ученых (историков, юристов, демографов, социологов, языковедов, экономистов), которые совсем недавно работали над возрождением польской государственности. Помимо этого, сама атмосфера многонационального и мультикультурного города постоянно подпитывала исследовательский интерес.

Первым о виленском институте в 1988 г. написал польский историк Роман Юрковский (<em>Dworek</em><em> [</em><em>Jurkowski</em><em>] </em><em>R</em>. Instytut Europy Wschodniej (1930–1939) // Libertas. Kwartalnik Społeczno-Polityczny. 1988. № 12). Затем к этой проблеме в 2000 г. вернулся его коллега Марек Корнат (<em>Kornat M</em>. Instytut Naukowo-Badawczy Europy Wschodniej w Wilnie (1930–1939) i jego wkład w rozwój polskiej sowietologii // Kwartalnik Historyczny. 2000. № 3), занимавшийся польской традицией изучения Советского Союза. Три года спустя, в расширенном очерке, он выделил два фактора для возникновения подобных организаций в межвоенной Польше, а именно «изменившийся мир вокруг и большевизм». Вместе с тем, оба очерка получились слишком общие – сказывалась нехватка источников. К тому же Вильно (Вильнюс) оказался непосредственно в составе Советского Союза, что, с одной стороны, прервало интеллектуальную традицию, а с другой – на долгое время вывело восточноевропейскую тематику за рамки изучения.

В середине 2010-х годов к истории виленского института обратилась литовская исследовательница польского происхождения Генрика Ильгевич. Выпускница Вильнюсского пединститута, она долгие годы работала в Институте философии, социологии и права республиканской Академии наук, занимаясь изучением христианизации Литвы. В дальнейшем фокус ее исследовательских интересов сместился на интеллектуальную жизнь Вильны XIX – первой трети XX в. Работая в Институте культуры, философии и искусств (с 2010 г. – Институт исследований культуры Литвы), Ильгевич подготовила монографии о научных обществах Вильны в XIX в. (<em>Ilgiewicz H</em>. Wileńskie to warzystwai instytucje naukowe w XIX wieku. Toruń, 2005) и библиотеке Врублевских – знаковом центре виленской интеллектуальной жизни межвоенного времени (<em>Ilgiewicz</em><em> </em><em>H</em>. Biblioteka Państwowa im. Eustachego i Emilii Wróblewskich w Wilnie (1912–1939) oraz towarzystwa ją popierające. Toruń, 2015).

Стоит отметить, что рецензируемая монография Ильгевич имеет описательный характер. Однако это как раз тот случай, когда такой подход не портит работу, а наоборот, создает картину явления через обработку первичной фактуры. Тематически книга распадается на две части – содержательную, непосредственно посвященную Институту Восточной Европы, и справочную, которая содержит биографии наиболее значимых сотрудников и дополнительные материалы о его деятельности. Первая часть, в свою очередь, состоит из трех разделов, где описываются сам институт, функционировавшая при нем Школа политических наук и судьба организации после начала Второй мировой войны.

Солидная библиография книги демонстрирует, что автор предприняла попытку собрать все известные на тот момент документальные и личные источники об изучаемой организации. Благодаря этому, становится понятно, что виленский институт, в отличие от академических исследовательских центров в строгом смысле слова, был скорее общественной организацией, свободным объединением профессионалов. В частности, в институте не было формального разделения по научному статусу (младший/старший научный сотрудник), при этом сам он, подобно академии, состоял из действительных членов, членов-корреспондентов и почетных членов. Первая категория, в отличие от других, имела право голоса и на общих собраниях избирала административный совет во главе с председателем, который руководил деятельностью института (с. 23–26).

Благодаря специфическому статусу института, там работали специалисты различного профиля, представители разных научных школ и поколений. Среди них выделялись этнолог Цезария Бодуэн де Куртенэ (1885–1967) и историк Владислав Виельгорский (1885–1967), правовед Виктор Сукенницкий (1901–1983), историк Генрик Ловмянский (1898–1984) и экономист Станислав Свяневич (1899–1997), впоследствии получивший известность как «единственный польский офицер», избежавший гибели в Катыни в 1940 г., хотя выжили еще как минимум два офицера белорусского происхождения – Франц Кушель и Доминик Онисько; такие патриархи в своей области, как литературовед Мариан Здзеховский (1861–1938) и этнограф Леон Василевский (1870–1936). Работа велась в четырех секциях: историко-правовой, литературы и языкознания, этнографо-географической и экономической. Существовали также специализированные отделы, занимавшиеся более узкими темами (в том числе культурой и положением национальных меньшинств). Главной задачей сотрудники института считали исследование территорий и их населения между Чёрным и Балтийским морями «с исторической, географической, экономической, культурной, общественной и политической точек зрения», а также распространение знаний о них (с. 26–27, 38).

Описывая функционирование виленского института, Г. Ильгевич остановилась на повседневных сторонах его существования. Так, финансировалась организация в основном государственными структурами – МИД, МВД, Министерством исповеданий и народного образования и другими. Бóльшая часть денег уходила на текущую работу секций и выпуск собственных изданий. При этом всякий раз институт заканчивал финансовый год с дефицитом бюджета. Заметной статьей расходов было пополнение библиотеки, которая к 1939 г. насчитывала около 19 000 книг и журналов. Вместе с тем, часть изданий институт получал и путем книгообмена с европейскими научными организациями и учеными обществами. При посредничестве книжной лавки Якуба Гиршовского через «Международную книгу» в Вильно получали советские издания на русском, украинском и белорусском языках (с. 32–36). Любопытно, что библиотекарь института Марьян Пецюкевич, пользуясь служебным положением, открыл доступ к белорусским коммунистическим изданиям местным активистам Компартии Западной Белоруссии, в том числе Максиму Танку и Валентину Тавлаю (с. 37).

Важными направлениями деятельности виленского института были публичная активность и международное сотрудничество. Для проведения открытых лекций в Вильно приглашались сотрудники как польских научно-образовательных центров (в частности, Ягеллонского университета и Университета Яна Казимира), так и зарубежные коллеги. В рамках академического сотрудничества ученые института посещали страны изучения. Так, Станислав Свяневич в 1935–1937 гг. совершил ряд поездок в Германию, в том числе в Кёнигсберг, Берлин, Кёльн и Гамбург. С советскими ученым наладить контакт не удалось, хотя Виктор Сукенницкий в 1934 г. побывал в Советском Союзе (Москва, Харьков, Киев, Крым, Грузия), но немцы приезжали с ответным визитом. Известно, что в 1936 г. в Вильно побывала группа во главе с Теодором Оберлендером, будущим сотрудником абвера и политическим деятелем в ФРГ (с. 82–84).

Отдельный раздел работы Г. Ильгевич посвятила Школе политических наук, действовавшей при институте. Обучение длилось три года: первые два года изучались общие дисциплины, а на последнем курсе шла специализация. Также преподавались иностранные языки: славянские (русский, украинский, белорусский) и неславянские (латышский, литовский, турецкий). Любопытно, что белорусский язык в Школе вел Винцент Жук-Гришкевич, будущий председатель Рады Белорусской народной республики, а турецкий – Серая Шапшал, духовный лидер караимов Польши. Количество слушателей Школы в первом наборе составляло 122 человека, а уже через четыре года выросло до 236. По воспоминаниям выпускников, среди них была не только молодежь, но и люди, уже имевшие высшее образование, чиновники, учителя, представители технических специальностей. На занятия ходили и офицеры Войска польского (с. 30, 88–97).

Начавшийся в сентябре 1939 г. новый учебный год пришлось прекратить после занятия Вильно Красной армией. В декабре того же года по указанию литовских властей, одновременно с закрытием Университета Стефана Батория, были опечатаны помещения в Библиотеке Врублевских, которые занимал Научно-исследовательский институт Восточной Европы. Большинство сотрудников впоследствии оказались в Польше или в эмиграции.

Следует отметить, что специфика виленского института, выражавшаяся в отсутствии строгой академической структуры, обусловила постоянные тематические и административные пересечения внутри организации. Это, в частности, сказывалось на текущей работе подразделений и подготовке печатной продукции. Следуя внутренней логике функционирования института, автор перенесла эти особенности и в монографию. Выделенные ею сюжеты порой переплетаются между собой, дублируют друг друга. Не хватает работе и более широкого исследовательского контекста – как на институциональном, так и на личном уровне. В этом отношении из повествования почти полностью выпадает человеческий фактор. Учитывая, что в виленском институте встретились самые разные люди, они, очевидно, формировали группы интересов, так или иначе влиявшие на направление исследований. Возможно, подобный подход позволил бы лучше изучить вклад каждого из сотрудников института, чем оценка их отдельных публикаций, как это сделано в монографии.

Это же касается и наследия организации. В книге история института обрывается на установлении советской власти в Литве в августе-сентябре 1940 г. Тем не менее, его бывшие сотрудники нашли себя в различном идеологическом окружении, продолжая изучение восточноевропейской и советской проблематики. Так, Генрик Ловмянский сделал карьеру в социалистической Польше, став профессором и академиком. Владислав Виельгорский и Виктор Сукенницкий работали в организованном польскими эмигрантами Восточном институте «Редута» в Лондоне. Сукенницкий впоследствии перебрался в США, где сотрудничал с Гуверовским институтом. Несомненно, что каждый из них использовал свой опыт, полученный в Вильно.

Несмотря на указанные недостатки, выход монографии Генрики Ильгевич стала значимым событием для восточноевропеистики. С одной стороны, она является образцовым <em>case</em><em>-</em><em>study</em>, рассматривающим функционирование отдельного взятого исследовательского центра. С другой – значимым вкладом в изучение польской традиции восточноевропейских исследований.